Нам частенько приходилось внимательно приглядываться к собственным детям. Временами мы чувствовали свою близость, но порой без долгих наблюдений не удавалось понять, что к чему. Так и росли дети на наших глазах, хотя, строго говоря, оставались довольно далекими. Они по-своему отблагодарили нас за эти долгие годы тем, что участвовали в нашей жизни, не слишком обременяя ее. Нельзя не примириться с тем фактом, что и мы унаследовали нечто от собственных родителей, от которых кое-что передалось и нашим детям, хотя моей жене так не кажется. Панические настроения, склонность к таинственности, миссионерский пыл — все это жена приписывала исключительно мне, поскольку, дескать, ее семья освободилась от подобных комплексов несколько поколений тому назад.

Однако с некоторых пор начались перемены, которые вызывают наше беспокойство. Шестеро моих детей движутся в чуждом нам направлении. Все шестеро, как сыновья с односложными именами (Фриц, Франц и Макс), так и дочери с двусложными (Анна, Ханна и Улла), недвусмысленно заявили нам о намерении обойтись в дальнейшей жизни без того, что мы с женой связываем с классическими представлениями о культуре. Поначалу это показалось мне попросту чудачеством, естественной реакцией на засилье в родительском доме той самой культуры, столпами которой у нас всегда считались библиотека и рояль. Однако с тех пор как даже наш младший сын Макс, успешно закончив университет, вдруг сделался книготорговцем, но при этом стал пренебрегать в газетах разделами литературной критики, предпочитая им чисто экономическую информацию, да и самими книгами интересовался уже не с эстетической точки зрения, а лишь в плане рыночной конкурентоспособности и маркетинга, — с тех пор как в изящной словесности его занимает лишь стратегия сбыта книжной продукции, я махнул рукой и на него.

Раньше всего признаки перемен обнаружились у Анны. Прежде она буквально бредила танцевальным театром

[1]

, была его неистовой поклонницей. Сколько раз она прогуливала школу, чтобы добраться автостопом до Вены, Вупперталя или Эссена, где давались очередные премьеры постановок танцевального театра, как рьяно защищала танцевальный театр в противовес так называемому традиционному драматическому театру, репертуару которого — от «Гамлета» до пьес Хорвата — отдавали предпочтение мы.

Анна разражалась саркастическим смехом, когда ее сестра Ханна начинала восторгаться новой постановкой «Торквато Тассо» — с этого спектакля мы с женой сбежали в антракте. А Ханна, делившая комнату с Анной, упросила нас позволить ей переселиться к Улле, поскольку ей до смерти надоели вечные панегирики танцевальному театру; Анна же, которую это переселение только обрадовало — теперь у нее было больше свободного пространства, — вернувшись из школы, сразу же принималась изображать нелепые фигуры танцевального театра, что грозило нашей семье новыми конфликтами. Впрочем, несколько месяцев спустя ее увлечение танцевальным театром поугасло, а с тех пор как она переключилась на изучение экономики и менеджмента в сфере культуры, танцевальный театр вспоминался ею исключительно в прошедшем времени.

По мнению моей жены, теперь уже можно считать, что страстная увлеченность нашей дочери танцевальным театром окончательно сошла на нет. Поначалу я обрадовался: когда Анна то судорожно дергалась, то валялась на полу, то дико вскрикивала, даже находясь в метро рядом с незнакомыми людьми, я ужасался возможности, что дочь всецело отдастся этому чудовищному гибриду танца и театра; однако теперь, когда я вижу ее сосредоточенно обдумывающей некие бизнес-планы, которые приходится разрабатывать для занятий по культур-менеджменту, мне хочется вернуть назад времена прежних диких выходок. Во всяком случае, теперь она прекрасно обходится без культуры, уверяя, что настоящему культур-менеджеру непосредственное соприкосновение с культурой только мешает. В этом смысле она солидарна с Максом. Они оба планируют открыть агентство культур-менеджерских проектов, которое годика через три превратится в акционерное общество, выйдет на биржу, а сами они смогут до конца дней прожигать жизнь на каком-нибудь средиземноморском острове. Триста поэтов в Эрфурте. Хоровой конкурс в Зульцбахе. Биеннале «Тело и культура» в Тюбингене. Моей жене, усвоившей классические представления о культуре, подобные проекты и разговоры внушают ужас. Почему их тянет именно на острова? — спрашивает она меня. — Почему им не сидится на континенте?