Утром словно кто в бок его толкнул — просыпайся! Тим открыл глаза: никого рядом не было. Зыбкий сумрак плавал в комнате. Синели окна. И в гулкой утренней тишине (тоже просыпаясь) зарождались один за другим отчетливые звуки: будильник торопливо постукивал, вода из рукомойника текла реденькими, размеренными каплями. Тим, прислушиваясь, представил даже, как на конце краника скапливается тугая круглая капля, потом она разбухает, тяжелеет и, наконец, не выдержав собственной тяжести, обрывается. Кап!..

Мимо окна кто-то прошел, и подстывший за ночь снег звонко, певуче поскрипывал.

Тим отбросил одеяло и ступил босыми ногами на прохладный пол.

Андрея уже не было, он всегда встает рано, так рано, что Тиму кажется — старший брат и вовсе не спит. Он, конечно, спит, только Тиму ни разу еще не удалось увидеть, когда ложится Андрей и когда встает.

Тим заправил кровать, аккуратно застелив одеялом, взбил смятые за ночь подушки и положил одну на другую, навострив углы.

После завтрака Андрей спросил:

— Уроки все сделал? Если все, поедем расставлять дуплянки.

— Ура-ра! — закричал Тим и начал бегать по комнате, хватаясь то за одно, то за другое. — Уроки я еще вчера сделал. Ура! Едем, едем! — И в одну минуту собрался и выскочил во двор. Орлик уже поел и стоял, опустив голову, дремал. Тим отвязал повод, и Орлик послушно двинулся за ним. Белка крутилась около, нетерпеливо и радостно повизгивая. Почуяла, видно, что предстоит хорошая прогулка. Андрей вынес из сарая сбрую — хомут, седелко, дугу, и они быстро, прямо как на пожар, запрягли. Потом носили из сарая дуплянки, аккуратно укладывали в сани. Дуплянки — это такие домики, вроде скворечника, а делать их лучше не из дощечек, а из осиновых кругляшей.

Тим тоже смастерил одну дуплянку. Андрей расколол кругляш пополам, Тим взял большой кухонный нож и выскреб начисто гнилые середки, после чего внутри этих половинок образовалась пустота, и когда их снова сложили вместе и туго-натуго перетянули гибкой алюминиевой проволокой, вышел отличный домик. Осталось только прорезать отверстие сбоку, сделать крышу и дно. Вдобавок ко всему Тим вырезал на дуплянке две крупные, довольно заметные буквы: ТЛ. Что означало: Тимофей Лубянкин. И пока носили дуплянки и укладывали в сани, как-то сама собой сочинилась задачка.

Старший брат сделал одиннадцать дуплянок, одну дуплянку смастерил младший. Сколько дуплянок сделали они вместе? «Фу! — презрительно усмехнулся Тим. — Тут и считать нечего. Пустяки! Одиннадцать плюс одна- конечно, двенадцать». Они и уложили в сани все двенадцать дуплянок. И Андрей сказал:

Утром, как всегда, Тима опередил брат — он уже переделал уйму всяких дел: сводил Орлика на водопой, дал ему сена, сложил оставшиеся дрова в поленницу, счистил со ступенек лед. На кухне топилась печь — тоже его работа. Пламя туго, напористо гудело, рвалось в трубу; на полу и стенах краснели отблески. Тим встал, оделся и вышел на крыльцо. Было тихо, морозно. На деревьях висел белый пушистый куржак.

— Привет, — сказал Андрей. — Как спалось-ночевалось, в каких краях довелось побывать?

— Ничего, — ответил Тим, — неплохо. По Северному Ледовитому океану плавал… На ледоколе. На атомном. А северное сияние — это от снегирей… От снегирей, — повторил он, тщательно выговаривая каждую буковку, как бы отделяя одну от другой, но Андрей и без того уже хорошо понял, о чем он говорит, понял и улыбнулся.

— От снегирей?

— Ага. Их там много.

По утрам еще держатся легкие заморозки, а днем ослепительно сияет солнце. Снег темнеет, раскисает и ползет, хлюпает под ногами, как кисель. И что-то булькает и шуршит в глубине его, сугробы оседают и рушатся. Отпаявшиеся от крыш и карнизов сосульки с хрустальным звоном падают вниз и рассыпаются. Пахнет сырым снегом, оттаявшей древесиной и еще чем-то горьковато-острым, по-весеннему непонятным и радостным. И день ото дня все теплее и веселее становится. Вот и ручьи побежали по дорогам, заструились, отразив в себе, блеск неба и солнца. И ничто уже не сможет остановить, задержать наступление весны.

Как-то прибежал Ленька-второгодник, влез, как петух, на верхнюю жердину ограды и закричал:

— Ти-им! Тима-а! Лед на реке сломался. Айда смотреть.

Тим быстренько собрался, шапку в охапку — и бегом к реке. Подлипка и в самом деле пришла в движение, кое-где уже небольшими полыньями темнела освободившаяся вода. Теснясь и раскалываясь, многочисленные льдины медленно двигались по течению.

— Теперь уж скоро совсем станет тепло, — сказал Тим. — Гоголи прилетят. Они уже, наверное, в дороге. Андрей говорит, как только лед тронется, так и утки появятся. Знаешь, Ленька, а я дуплянку сделал. Мы ее с Андреем поставили за поворотом, на большом осокоре. Хочешь, покажу?

Теперь каждый день отправлялись они к большому осокорю и всякий раз возвращались ни с чем. Прошел по реке лед, вода в Подлипке холодно поблескивала. Вороны громким карканьем оглашали окрестности, шумными стаями с одного берега на другой носились галки. Но река казалась пустынной. Гоголей все еще не было.

Хотя, по всем признакам, они и должны бы уже прилететь.

— Теперь скоро, — говорит Тим, боясь, что Леньке надоест ждать и он откажется от дальнейших хождений сюда. Ленька рукой махнул.

— Пусть хоть и вовсе не прилетают.

— Прилетят, — убежденно сказал Тим. — Вот увидишь!