Надо сразу же внести ясность: дело в том, что по профессии я не охотник, а геоморфолог, отдавший многие годы жизни науке о рельефе земной поверхности. Но однажды резко пошатнувшееся здоровье вынудило меня обратиться к врачам. Диагноз был неумолим, как приговор: истощение нервной системы. Лучший, если не единственный метод лечения — смена профессии.

Так в многоликом братстве охотников стало, как говорится, одним больше.

Правда, выбор не был абсолютно случайным. Я с малых лет пристрастился к охоте. В послевоенные годы ружье мог иметь каждый, даже школьник 5-го класса. Впрочем, тогда все было иначе. Нас, юных охотников, наставляли опытные люди. По инициативе правления общества охотников в Казани организовали секцию юных охотников, членом которого я стал одним из первых. Руководил секцией научный сотрудник Краеведческого музея незабвенный Сан Саныч. Мы выезжали за город в походы, и он учил нас понимать и любить природу. Но одно дело охота как развлечение или приобщение к природе и совсем другое — профессиональная охота.

И вот позади — два сезона, то есть две зимы, проведенные в тайге. Полная смена образа жизни. Единственная привычка, которой не изменил — это ведение дневника. Минувший сезон начался…

Пароход подошел к Верхнеимбатскому ночью. Здесь нет причалов, поэтому пассажиров переправляют к берегу на шлюпке. Когда шлюпка отошла, я остался на пустынном берегу Енисея в одиночестве. Было тихо, темно и холодно. Я постоял, прислушиваясь к тишине, чтоб немного успокоить радостное возбуждение. Наконец-то оборвана последняя нить, что связывала меня с шумным, суетливым и пыльным городом, с этой скученностью людей, раздражающей и утомляющей. Теперь все это позади, ушло вместе со шлюпкой, но стоять так, на холодном ветру, было не очень приятно, и я решил поискать временного пристанища. Однако на берегу не было никаких строений. Тогда я решил перетащить свои вещи в деревню. Для этого надо было подняться на угор. У гор по-местному означает «обрывистый берег», который вешние воды реки уже не заливают. Поэтому приенисейские деревни, как правило, стоят на угорах, а если выражаться научно, то на первых надпойменных террасах. Вот туда-то я и начал перетаскивать свой груз. Времени на это ушло около полутора часов. И когда я приволок последний рюкзак к дверям сельмага, ближайшего из всех общественных строений, начало уже светать. Здесь можно было расположиться и дожидаться утра, не беспокоя никого. Перед частным домом не отдохнешь: собаки покоя не дадут. Ведь в деревне каждый держит собаку, и чаще не одну.

Дождавшись утра, я направился к знакомому охотнику Фридриху Фишбуху, немцу по национальности, чтобы договориться о временном постое. Но договариваться не пришлось: увидев меня, он и его жена Нюра сразу предложили мне перетаскивать вещи и располагаться без стеснения.

Потом я побежал в контору и первым делом направился к Волкову, главному охотоведу.

— Завтра мы забрасываем охотников в тайгу. Постарайтесь сегодня подготовиться, — сразу ошарашил он меня.

— За один день?!

На следующий день мы не полетели — погода была плохая. Зато сегодня улетаем, хотя погода еще хуже. Я лечу третьим рейсом. За один раз увезти всех охотников невозможно: у каждого гора вещей. Моя «гора» самая маленькая — всего 500 килограммов.

Около каждой «горы» привязаны собаки. У моей «горы» стоит страж — полуторагодовалый щенок. Я купил его в кредит у местного учителя. Характеристика на пса была следующая: на охоту ни разу не ходил и не известно, какой из него получится охотник, но охраняет дом хорошо. Очень злой, даже же на людей бросается. Зовут Ворон. Я заявил, что если из него не выйдет охотник, так хоть будет с кем поговорить в тайге. На том мы и порешили.

Песик оказался на редкость мелким. Таких в деревне больше нет. Отчасти поэтому, а отчасти и потому, что птичье имя его мне не понравилось, я решил перекрестить пса в Мальчика. Имя собаки должно быть звучным, чтоб можно было звать ее в тайге на всю силу легких. Звук же «а» более открыт, чем «о».

Нас, охотников, которых забрасывают на далекие угодья, совсем немного — семь человек. Остальные сами добираются по рекам и речкам на своих лодках. Четверо из отлетающих имеют свои угодья на Вахте, в 200–350 километрах от устья. Река эта очень порожистая. Подниматься по ней в одиночку даже на облегченной и специально подготовленной лодке почти невозможно. А с нашим грузом — и разговоров быть не может. Вот поэтому-то в наиболее удаленные угодья охотников доставляют на гидросамолетах или вертолетах. Мой участок самый дальний, но я вылетал последним рейсом, так как прибывал в обжитое место, «к поджидающему меня напарнику».

Погода типично осенняя: то льет холодный дождь, то вдруг проглянет солнце, то неожиданно повалит самый настоящий снег. И все это сопровождается шквалистым ветром.

После завтрака я взял топор и пошел рубить жерди для катамарана. Мой катамаран состоит из двух надуваемых гондол длиной по пять метров и диаметром 40 сантиметров. Склеил я их еще в Москве из обыкновенной оранжевой клеенки, что продают в аптеках. Гондолы я вложил в такие же по форме матерчатые мешки. Получилось легко и прочно. Чтобы из гондол сделать плавсредство, нужно соорудить каркас. Этим я занялся с утра. И менее чем через три часа катамаран был готов.

Всю ночь шел снег, и к утру земля сплошь была покрыта толстым его слоем. Небо не прояснилось и днем. Снег продолжал идти, сопровождаемый сильным западным ветром. Впрочем, обращать внимание на капризы погоды нам было некогда, и мы с утра двинулись в путь. Андрей шел впереди, таща на бечеве катамаран и ветку

[2]

, а я шел сзади, подталкивая катамаран длинным шестом, которым одновременно и рулил, направляя корму катамарана в нужную сторону.

Этот отрезок реки до впадения Хурингды сравнительно спокойный. Бечевник

[3]

тоже хороший, так что, несмотря на непогоду, мы довольно быстро преодолели пять километров и дошли до устья Хурингды еще засветло (средняя скорость получилась чуть меньше километра в час). Снег сменился дождем, но температура выше 0° не поднималась. Около устья Хурингды Андрей переправил нас на левый берег Вахты, пересев в ветку и буксируя катамаран на веслах. Я расположился поверх вещей на катамаране и помогал шестом, где позволяла глубина. Выгрузив на берегу вещи, мы вернулись обратно. Здесь я закрепил катамаран, и мы направились пешком к устью Хурингды, где на берегу, в укрытии леса, стоит «балаган», срубленный нашими предшественниками и напоминающий по форме большую двускатную палатку. Быстро растопив железную печку и поставив воду для супа и чая, я начал сушиться. Несмотря на непрерывный дождь, мы не промокли благодаря водонепроницаемым накидкам. Их-то и надо было высушить.

Морозным утром 14 октября — термометр показывал −22° — перегруженный вертолет поднялся в воздух и взял курс на восток. Внизу расстилалась тайга, покрытая довольно толстым слоем снега. Зима действительно что-то рано в этом году нагрянула. Река еще окончательно не стала, но во многих местах образовались уже ледяные заторы. Забереги были широкими и прочными. По ним спокойно уже можно ходить. Наш путь лежал на Вахту, на еще не освоенное место. Конечно, это авантюра — лететь в самый разгар зимы на голое необстроенное и даже неразведанное место. Но перестраиваться было уже поздно. С самого начала мы планировали заброситься именно сюда и до открытия сезона в сносных условиях успеть обстроиться. Теперь месяц потерян из-за головотяпства охотоведа, а все невзгоды падут на наши головы. Я мог бы лететь один, поселившись, как и в прошлом году, в своей старой избе. Но со мной был молодой, необстрелянный напарник, без которого по предписанию правил техники безопасности меня в тайгу не пустили бы. Вот и пришлось мне лететь сначала на участок напарника, отстоящий от моей прошлогодней избы на 20 километров, чтобы помочь ему поставить зимовье. И это в то время, когда пора было уже начинать охотиться. В общем, сезон с самого начала был скомкан. Но другого выхода не было, и мы, скрепя зубы и костеря на чем свет стоит «стропилу», указали штурману место посадки.

Не останавливая винтов, пилоты дали команду разгружаться, а когда все было закончено, помахали нам на прощание и взмыли вверх.

Мы остались на булыжном берегу, покрытом уже довольно толстым слоем снега. Первым делом бросились к тайге, нависающей над берегом. Однако обследование не обрадовало. Это была пойма, заливаемая в каждое половодье. Поэтому лес был изрежен и болотист. А до коренного берега надо идти еще с полкилометра. Посовещавшись, решили зимовье ставить прямо здесь, на пойме: зимой болото не страшно, а весной нас здесь не будет. Но из-за разреженности леса на сруб стройматериала не хватит. Тут же приняли решение ставить балаган. Надо сказать, мы заранее подготовились к такому варианту, имея в виду экономию времени и сил. Правда, в отличие от традиционных балаганов, которые ставят за день-два, но которые, являясь временным жилищем, отличаются минимумом удобств, мы решили поставить балаган фундаментальный: огромный, непромокаемый и теплый. Конструкцию продумал еще в деревне, обсудив все до деталей. Так что необходимый стройматериал, которого нет в тайге, мы привезли с собой.

Но сначала надо было поставить временное жилье. Для этого у нас была подготовлена зимняя палатка, сшитая в дни вынужденного досуга, пока ожидали вертолета. Палатка была большая, теплая, с двойными стенками. Шили сами, из своего же материала, привезенного из города. Установив печку и нары, пообедали, воспользовавшись концентратами, а потом перетаскали вещи с берега. В общем, первый день прошел хлопотах по устройству и обживанию нового места. Работали с подъемом. Радовались, что наконец вырвались на волю и что теперь не зависим ни от кого. По-моему, для людей деятельных и инициативных самым страшным наказанием является вынужденная бездеятельность, и неопределенность положения, и еще зависимость от безынициативных людей. Поэтому даже нашу заброску на голое место в тайгу в разгар зимы мы расценивали как подарок, как избавление от неволи. А посему наше моральное состояние было на самом высоком уровне. Мы готовы были преодолеть любые преграды, вставшие на нашем пути, ибо знали, что теперь все зависит только от нас, больше ни от кого. Застоявшиеся силы тела и духа вырвались наконец на простор. И работа закипела.

Четыре дня, потраченные на строительство, оправдали себя. Такого теплого зимовья мне нигде более не приходилось встречать. Любая бревенчатая изба уступает в этом отношении балагану, укрытому, как в нашем случае, толстой моховой дерниной. Жилого пространства в балагане было в избытке. Мы уложили внутри всю свою поклажу и продукты, и еще оставалось много свободного места. Стоило нам переселиться из палатки в балаган, как на следующее утро ударил тридцатиградусный мороз. Успели все-таки!

Последующие два дня мы продолжали восстановление прошлогодних путиков. Не знаю, что бы я делал без Мальчика. Да, собака в тайге — незаменимый помощник. Помимо той пользы, что мне неожиданно оказал Мальчик, собака ведь образно говоря, делает тайгу обитаемой. Конечно, это надо понимать не в прямом смысле. Просто благодаря незаурядному обонянию собака находит тех зверей, которых человек ни за что не обнаружил бы. Именно так человек с помощью собаки узнает о населении тайги. Тайга без нее показалась бы ему безжизненной или вымершей. Только зимой человек еще по следам может узнать о таежных жителях. В другое же время он в тайге беспомощен.

Бродя по тайге, я обратил внимание еще на одну примечательную деталь. Несмотря на малочисленность соболиных следов в этом сезоне, они все-таки встречались. Но что интересно. Бегая по лесу, соболь неизменно подходил к тем местам, где я в прошлом году ловил в капкан его собратьев. Причем он останавливался только у тех капканов, где сидел в свое время (год назад!) пойманный соболь. Обычно, попав в капкан, соболь испражняется. И запах этот всегда привлекает других соболей. Вот почему в тот капкан, где уже побывал пойманный зверь, чаще попадаются другие соболя. Но каков нюх! Прошел год. Земля пропитана дождями, теперь еще сверху навалил полуметровый снег, а соболь чует прошлогодний запах и подходит удостовериться в его свежести. Поразительное обоняние! Как жаль, что человек обделен такой способностью. Насколько богаче он бы видел мир вокруг себя. Вероятно, в прошлом, когда человек вел звериный образ жизни, он больше чувствовал и ощущал окружающую природу. Но со временем, обитая по преимуществу в тесных и дымных жилищах со спертым воздухом, он утратил остроту обоняния. Однако способность восстановить ее все же не утерял. Я в этом убедился на собственном опыте. Многие месяцы проводя вдали от людских поселений в течение уже многих лет, я убедился, что мое обоняние отличается от большинства других людей довольно заметно. Особенно оно обострилось после двух последних сезонов, проведенных в тайге. Недавно, например, я заметил, что явственно различаю запах глухаря. Правда, мне трудно тягаться с Мальчиком, но я уже неоднократно убеждался, что не только он чует зверя. По-видимому, восстановить остроту обоняния доступно любому некурящему человеку.

Пробыв в своей избе после ухода Толи три дня, я поспешил обратно в балаган: надо было успеть до обильных снегов перетаскать как можно больше продуктов. Ведь чем дальше, тем труднее будет ходить по реке: снег валит не переставая. По лесу же идти совсем бессмысленно. Речная лыжня не только, самая короткая, но и самая легкая, относительно конечно.

К балагану я шел тоже нагруженным, неся канистру с керосином, которого у меня в зимовье еще с прошлого года оставалось с избытком. Учитывая это, мы не захватили его из деревни в стремлении предельно облегчить свой груз. И опять я вспомнил недобрым словом охотоведа, по дурости которого вынужден на собственном горбу таскать лишние тяжести. А пройти 20 километров по снежной целине и без груза ой-ой как тяжело. В этот раз снегу на реке заметно прибавилось и, я утомился больше, чем в прошлый переход.

В балагане теперь было сухо и тепло. Торф нас греет и сверху, и снизу. По утрам температура никогда не снижается, даже до нулевой отметки в любые лютые морозы (а морозы доходили уже до 40°). Торф действительно греет, потому что нам приходилось оставлять балаган на несколько дней, и температура все время оставалась на положительной отметке. В бревенчатых избах с деревянным полом такого не бывает никогда. Там температура очень быстро уравнивается с окружающей, и, когда возвращаешься вечером с обхода, первые делом растапливаешь печку и ждешь, не раздеваясь, пока нагреется помещение. В нашем балагане этот распорядок можно было нарушать.

8 ноября я снова, загрузившись продуктами, ушел к себе. Нес 12 килограммов, не считая оружия. Тяжело, ничего не скажешь. В прошлом году таскал продукты от Андрея Карпова и ходил по 11 километров. Теперь делаю то же самое, только расстояние удвоилось.

Вышел при −30°. Это самая хорошая температура для перехода. При −20° идти уже жарко. Шел почти шесть часов без отдыха и в хорошем темпе, то есть все время мокрым от пота. После такой ходьбы аппетит зверский и неуемный. Поэтому весь вечер ел, делая лишь непродолжительные перерывы, во время которых блаженствовал, лежа пластом на нарах…

В этой избушке дни мои заняты до предела. Хожу по тайге, выискивая старые капканные установки. В прошлом году у меня было девять путиков. В этом году намерен восстановить шесть из них, так как остальные бесперспективны. Ходового соболя нет, следовательно, надо перестраиваться и удлинять путики, расширяя ареал. Ходить поэтому приходится больше, соответственно возрастают и затраты сил. Раздражает то, что приходится часто ходить за продуктами в балаган. Принесенной еды хватает совсем ненадолго. Ведь едоков двое, причем Мальчик ест даже больше меня. Оно и понятно: ему приходится труднее, да и теплообмен у него интенсивнее, поэтому и энергии он затрачивает гораздо больше, чем я. Снег сыплет безостановочно, и теперь Мальчик тонет в нем по уши. Однако сзади идти не соглашается. Все время пашет впереди. Золотая собака. Другая бы давно забастовала. А Мальчик самолюбив. Для него плестись сзади равносильно самоуничижению. Вот и приходится его кормить досыта. Поэтому продукты тают на глазах. Если бы были соболя, это стало бы хорошим подспорьем. Но в этом году ни соболей, ни птицы. Та птица, что мы добыли, пошла в основном на приманку, за исключением нескольких рябчиков. Но что такое рябчик! Одному человеку на ползуба. Приходится поэтому нам с Мальчиком здесь жить впроголодь, отъедаясь лишь в балагане. А едим мы, скромно говоря, за четверых. Да это и неудивительно: выходим с рассветом, а возвращаемся в сумерках. Все остальное время едим и отдыхаем, если не считать постоянных домашних хозяйственных работ.

Однако, когда в очередной раз мы вздумали пойти в балаган, это у нас не получилось. Произошло непредвиденное: под тяжестью навалившегося снега лед в реке просел и из промоин выступила вода, залив поверхность льда на многие километры. Причем сверху ее не заметно, так как снеговая толща не вся пропитана водой. И это усугубляло положение, ибо под рыхлым снегом вода не промерзает даже в тридцатиградусные морозы. По реке стало идти невозможно. После нескольких безуспешных попыток мы вернулись назад, домой. Целый вечер я сушил лыжи, пропитавшиеся водой. Вот ведь положеньице! Из-за этой проклятой воды мы заперты в своей избушке, так как возвращение возможно только по реке. Даже к Карпову нельзя сходить. А мороз всего −23°. Когда еще он прихватит эту воду!

Но, как говорится, ничто не вечно под луной. Через два дня, то есть к вечеру 14 ноября, врезали морозы. Красная жидкость в термометре подползла к отметке −40°. С одной стороны, это хорошо, так как наконец хоть наст образуется на реке, а с другой — все равно никуда не двинешься; при такой температуре опасно пускаться в двадцатикилометровое путешествие по столь коварной реке. Вдруг где-нибудь запорешься в воду — и тогда каюк. Нет, лучше не рисковать, хотя продуктов с большой натяжкой осталось всего на два дня.

Запись из дневника: «30 ноября. Итак, ноябрь позади. Подведем итоги. В прошлом году к декабрю я имел 20 соболей, не считая десятка белок и полусотни птиц. Сейчас за месяц я не взял ни одного соболя, подстрелил три белки, примерно дюжину рябчиков и одного глухаря (добычу в районе балагана не считаю). Таким образом, количество соболей в этом году в десять раз меньше, чем в прошлом. А раз так, то его никакой приманкой в капкан не заманишь, как ни ухитряйся.

Ходить в ежедневные обходы уже не интересно. Возвращаться пустым стало обычным явлением. Исключения бывают, но редко. Например, вчера принес трех рябчиков, а сегодня молодого глухаря, который устроил себе снежное жилище прямо на лыжне. Взлетел он, когда Мальчик буквально наступил на него, ошарашив бедную собаку настолько, что та даже не уследила, куда полетел глухарь. Зато уследил я и снял спрятавшегося в ветвях елки не менее растерявшегося петуха. Так вот, если в прошлом году подобные явления были повседневными, то сейчас — редкость.

Да, охоты нынче нет, и незачем здесь торчать. Было бы лучше, если бы тайга отдохнула от нас, охотников. Хотя бы частично. Иначе мы не даем ей восстанавливать свои ресурсы. Ведь истребляя и без того ослабленную неурожаями и поздними заморозками фауну, мы, собственно, рубим сук, на котором сидим. Если я, скажем, не возьму в этом году последних 20 птиц, то в следующем получу 100. А если все-таки возьму их, то не получу совсем. И тогда надо менять профессию или же уходить на целинные участки. А за счет этих целинных участков и восстанавливается поголовье дикого зверя. Ну, а если целинных территорий в конце концов не останется? Ведь промысловики сейчас забираются все дальше и дальше в тайгу, и их число растет неуклонно. Средства транспорта совершенствуются ежегодно. Спасение фауны пока лишь в нерасторопности промхозовского руководства. Но на этом строить расчет не следует. По-моему, промысловик не должен охотиться в годы угнетенного состояния фауны. Правда, здесь возникает проблема, как прожить до следующего года. Однако выход всегда можно найти. Например, в годы неурожая соболя переключить деятельность охотников на лов ондатры, отстрел лосей и т. д. То есть лишать промысловика возможности охотиться не следует, ибо это его профессия, но переключить внимание его можно и даже желательно. Конечно, для этого надо в резерве иметь соответствующие угодья.

Но вообще-то природа и сама умеет за себя постоять. Ведь это же хорошо, что последний соболь не лезет в капкан. Если бы это произошло, то его давно не стало бы совсем. И хорошо, что снег глубокий и собака не может его догнать. Хорошо и то, что мы, профессионалы, охотимся не с оленей, как эвенки, не гоним каждый след, а ставим капканы. Давно проверено практикой, что в капканы на приманку идет лишь голодный соболь. А голодным он бывает, когда его плотность чрезмерна и требуется разрежение, ибо избыток соболей для природы более нежелателен, чем недостаток.

В прошлом году я предвидел эту картину, но только не предполагал, что она так быстро реализуется. И мой вывод прекратить сезон, продиктован необходимостью.

На следующий день термометр показал −40°, потом −43°, а 8 декабря спирт опустился сразу на 10 делений — до −53°. Это уже становилось интересно, потому что в прошлом году такого не было. Однако на этом дело не остановилось. 6 декабря я записал: «Испытания продолжаются. Термометр зашкалило, то есть крашеный спирт опустился ниже делений шкалы, передел которых равнялся −55°. Экстраполируя, можно оценить примерно −59°. Такого мне еще не доводилось ощущать. Однако благодаря чрезвычайной сухости мороз сразу не ощущается. Я спокойно выхожу в нижнем белье по мелким делам, совсем не ежась от холода». Но такое, могу добавить, испытываешь лишь первые мгновения. Больше 10–15 минут оставаться на морозе даже одетым духу не хватает. Колол дрова — так они рассыпаются, как стекла, под ударом топора. Топорище, оставленное на ночь, разлетелось при взмахе на три куска, будто сделано из хрусталя. После этого случая другой топор я постоянно держал в избе, вынося только на время колки дров. Работать на открытом воздухе трудно не только из-за мороза, но и из-за выдыхаемого пара, который ничего не дает видеть перед собой, настолько он густой. Плевок падает на плотный снег уже ледышкой, отскакивая от него рикошетом. Керосин в канистре загустел и превратился в серую кашицу. Пришлось его вместе с бензином и бензопилой внести в избу. Опасаясь сильных и продолжительных морозов, я решил пополнить запасы дров. Если и придется окочуриться, то во всяком случае не от холода, а лишь от голода. И то легче. А морозы тем временем и не думали сдавать позиции. 8 декабря было уже, видимо, около −61°.

Снова пришлось вводить карточную систему на продукты. И как назло, появился неуемный аппетит. Так всегда. Стоит продуктам подойти к концу, как разыгрывается зверский аппетит. 9-го я пилил дрова. А из-за отсутствия автола добавил в бензин оливкового масла. В результате из выхлопной трубы повалил запах жареных пончиков, которыми мы лакомились у Андрея. Да, голодному всюду мерещатся яства. В следующий раз, решил я про себя, в бензин надо будет подлить рыбьего жиру, что припасен мною для Мальчика. Я этот жир с детства терпеть не могу. Может быть, тогда избавлюсь от вкусовых галлюцинаций во время пилки дров?

10 декабря наступило потепление: спирт вылез из колбочки и полез вверх, достигнув отметки −55°. А на следующий день подлетел до −47°. Ну, это уже совсем тепло. Можно вставать на лыжи и катить снова к пирожкам.

Об охоте думать не приходилось. Надо сначала выжить.

Я тщательно оделся, прикрыл хорошенько за собой дверь и пошел по лесной лыжне, пробитой до шестидесятиградусных морозов. Два километра я тогда протаптывал два дня, проделав в снегу целую траншею. И успел обойти еще до сильных морозов тот коварный участок реки, на котором вляпался с Мальчиком почти месяц назад в предательскую верховодку. И вот сейчас мы сравнительно легко прошли этот лесной участок, выскочив на реку за пределами опасной зоны. Идти по реке тоже было нетрудно, так как морозы сделали свое дело и сковали поверхностную воду. А прикрывавший наст свежий снег был неглубокий. Однако вынужденная диета дала о себе знать: я заметно ослаб и последние километры шел уже с трудом. До балагана я бы не дотянул.