Рассказ «Иван-чай» известного петербургского писателя, поэта и песенника Льва Куклина (1931–2004) – один из пяти неопубликованных при жизни автора рассказов. Это прощальный дар Человека, обладающего редкой способностью писать о любви и чувственных отношениях Мужчины и Женщины с пронзительной ноткой нежности. Как и другие рассказы Куклина «Иван-чай» – это не просто рассказ о любви, это рассказ о жизни со всеми ее вечными темами и изменяющимися во времени проявлениями.
I
Всю ночь сквозь светлый летний сон меня неотвязно тревожил слабый запах осенних яблок.
«Яблоки в июле? – дремотно допытывалось мерцающее сознание. – Откуда яблоки?»
И только утром я понял, откуда, – из охапистого растрепанного букета полевых цветов, поставленных женой в большом обливном кувшине на подоконнике: с солнечной стороны вяло свешивались потемневшие гроздья кипрея.
Почти никогда в народе не встречалось его красивое книжное название: везде его зовут попросту иван-чаем. А в моем детстве, на архангелогородчине, где, случалось – за одну ночь возле северных рубленых изб вдруг возникал трепетавший полотняными крыльями и бренчавший монистами шумливый табор, – его, видимо, за неожиданную броскость называли: «цыганский чай». И действительно – странный это цветок, невесть откуда, словно бы из щедрых тропических зарослей занесенный в наше скромное и низкорослое северное разнотравье. И селится он не там, где, казалось бы, в первую очередь положено расцветать ярким цветам – не в ухоженных садах, не на тучных заливных луговинах. Нет, буйные его заросли занимают солнечные стороны старых песчаных карьеров и отвалы заброшенных горных выработок, растет он вдоль давно не ремонтированных откосов и насыпей железных и шоссейных дорог, ухитряется расти даже в трещинах гранитных массивов, заполненных не землей даже, а тонкой ветровой пылью, где, кажется, – и уцепиться-то не за что… И еще: обступает иван-чай грустные фундаменты сгоревших или брошенных хозяевами усадеб. Словно сама печальница-Природа, сострадающая опустевшим и оглохшим без человеческого говора сельбищам, специально рассаживает его на пустырях и пепелищах былой жизни, чтоб как-то прикрыть, оживить, украсить их.
Да, не терпит природа запустения…
II
В нашей небольшой геологоразведочной партии, в которой я работал геологом, появилась новая повариха по имени Катя, – тихая, даже пожалуй, робкая блондинка лет восемнадцати, напоминавшая повадками добрую и суетливую белую мышку.
При постоянных кочевьях и неустроенном быте в наших партиях женатые пары – редкость и накормить вечно голодную ораву холостых буровиков и поисковых рабочих было делом не простым.
Катя оказалась поварихой расторопной и не ленивой, как это нередко случалось раньше. Она умела состряпать из наших нехитрых казенных продуктов вполне сносное варево, сделать кисель из порошка, а то и затеять превосходный квас из остатков черного хлеба. Ну, а если перепадала в партии добытая разбойным способом лосятина, – то котлеты, которые Катя нажаривала на два десятка мужиков, – просто дыбом стояли на огромной «семейной» неподъемной сковороде!
Ее скоро полюбили все и относились по-хорошему, с легким оттенком покровительства, как к общей дочери.
Но тут на ее коротеньком жизненном пути появился Васька Анциферов.
