Господин доктор приезжает в пятницу поздним июльским вечером. Последний отрезок пути, от станции в открытой пролетке, был просто нескончаем, все еще стояла жара, он измотан дорогой, но теперь он наконец-то на месте. Элли с детьми встречают его в холле. Он едва успевает поставить багаж, а на нем уже виснут Феликс и Герти, обнимают, что-то наперебой галдят. Они сегодня спозаранок были на море, готовы и сейчас вести его туда, показать, что они там построили, настоящую крепость из песка, огромную, там на пляже полно таких. Да оставьте же его, увещевает Элли с заспанной малюткой Ханной на руках, но они не перестают взахлеб рассказывать о сегодняшних своих подвигах. Элли спрашивает:

— Как доехал? Есть хочешь?

Доктор прикидывает, хочется ли ему есть, но аппетита никакого. Тем не менее он ненадолго поднимается наверх, взглянуть на снятую квартиру, дети, им одиннадцать и двенадцать, спешат показать, где спят они, но находят уйму отговорок, почему им еще рано ложиться. Горничная приготовила для него тарелку с орехами и фруктами, тут же и графин с водой, он пьет, говорит сестре, до чего он ей благодарен, ведь ближайшие три недели он будет здесь столоваться, они будут много времени проводить вместе, вот тогда-то и выяснится, насколько он к такой совместной жизни готов.

Доктор возлагает на этот отдых большие надежды. Последние месяцы стали для него сущей мукой, оставаться у родителей было уже совсем невмочь, тут-то как нельзя кстати и подоспело приглашение отдохнуть на Балтийском взморье. Квартиру сестра нашла по газетному объявлению, которое сулило отличные постели, добротные цены, балконы, веранды, лоджии, и все это прямо у сосновой рощи с восхитительным видом на море.

Первые дни — как легкий сон, после обеда на софе, когда он толком не знает, откуда доносятся звуки — с улицы, из кухни или откуда-то глубоко изнутри, то какой-нибудь стук, то голос, похожий на голос Доры, но, скорей всего, это просто воображение, нечто, что он способен вызвать в себе сам, потому что слышал когда-то прежде.

Когда он бодрствует, все вокруг приятно чужое, неброское движение пригородной жизни за окнами, тишина парков, — это когда они вместе идут гулять. Большинство впечатлений все еще оттенены новизной, ее лицо по утрам, ее запах, то, как она сидит на софе в позе портняжки, когда читает ему из Библии. Да? Ты хочешь? Тебе тут, со мной, тоже хорошо? Первые дни, когда эти вопросы — даже и не вопросы вовсе.

Он и правда в Берлине, и с ним эта молодая женщина. Он может в любое время к ней прикоснуться, но чаще он только смотрит, молча восторгаясь то изгибом ее шеи, то плавным покачиванием бедер, когда она идет по комнате. И каждым движением она как будто говорит — все это для него, что бы он в ней еще ни открыл — все это лишь для него.

Макс обещал вернуться ближе к вечеру, так что он может еще поработать. Чувствует он себя неважно, однако уже несколько дней, как снова пишет, без устали, — рассказ про пение, вернее, скорее, про писк, ведь история-то про мышей. Он снова почти счастлив, все еще в этой комнате, все еще с Дорой, что сидит на софе и допускает его к столу, быть может, в последний раз, ибо сейчас все и вправду очень похоже на то, что этот раз последний. Дора сказала, что ей нравится имя. Жозефина. Это ты? Мышь-певица? Это она, похоже, уже научилась понимать, пишешь вроде как о зверях, исключительно и только о зверях, но это лишь для примера, точно так же и «Я» может быть таким же примером, потому что в этот раз он конечно же, хоть и своеобразным способом, о себе пишет. Его занимает восприятие толпы, сама публика, которая упивается искусством Жозефины, в то же время не придавая ему такого уж большого значения, даже после ее смерти, ибо понятно, что однажды голос Жозефины оборвется. До отъезда в Давос он хотел бы закончить. Дальнейшее он вообще не загадывает, для него этот Давос пока что только название, а для страха ему и Праги хватает за глаза. Дора больше всего хотела бы поехать с ним, она завидует Максу и из-за этого даже немного на него злится, ну да это ведь всего на несколько дней. К тому же кому-то надо ведь и с квартирой разобраться, и в Народном доме у нее еще дела, а для Макса такое путешествие — вещь привычная.

Поговорить в тот вечер толком не удалось. Макс устал с дороги, сразу же снова умчался, у него встреча была, и не с Эмми, о которой вообще ничего не слышно, уже несколько недель. Он привез два больших чемодана, приветы, был, как обычно, заботлив, впрочем, пожалуй, озабочен он был больше обычного, да что там, он был просто потрясен, и за Дору очень переживал, что все так кончается. Мне так жаль вас обоих. Дора тут же расплакалась, отчего Макс еще больше растерялся и, донимаемый, как это частенько с ним бывает, угрызениями совести, в следующие два дня у них почти не показывался. Дора начала паковать вещи, а доктор тем временем пишет успокаивающее письмо родителям, благодарит за посылку, за великолепную новую жилетку, за масло. Их прислуга вызвалась освободить для него свою комнату, за это он тоже обязан поблагодарить, и нет, спасибо, дядюшкиному слуге вовсе не нужно в понедельник вечером приезжать на вокзал, чтобы его встретить, и Роберт, пожалуйста, пусть остается дома в Праге, судя по всему, они там в связи с его приездом всех переполошили. Дора чуть ли не поминутно спрашивает, что делать то с тем, то с этим, она пакует три чемодана одновременно, что-то снова вытаскивает, потом опять укладывает, белье, бумаги, а первым делом костюмы, которые он здесь, в Берлине, носил, перчатки, мешок для ног. В какой-то момент он просит ее прерваться. Я тут, говорит он, как будто она не знает, где он, она оборачивается, — и вот он, этот ее взгляд, который он так любит и который сейчас чуть не переворачивает ему всю душу.

Проходит субботний вечер, воскресное утро. Пишется тяжело, но все равно почти две страницы он сделал. Последние совместные трапезы, последние прикосновения, хотя оба и делают вид, будто все по-прежнему. Дора даже уезжает на два часа в Народный дом, там новые детишки прибыли, тут же мчится обратно, влетает в комнату, в его объятия, прямо в пальто, почти как тогда в Мюрице. Потом приезжает Макс. Говорят о Давосе, попутно немного и о его истории, которую он как можно скорее должен им прочесть, вот только вопрос, где и когда. Все по-прежнему твердо рассчитывают на Давос, куда, согласно последней диспозиции, его сопроводит дядя, так что они с Дорой договариваются снова увидеться уже в Давосе, совсем скоро, уже в начале весны, когда в горах особенно прекрасно. Это если верить Максу, он единственный был в Давосе, а Дора вздыхает, ах, весна, когда же она наконец наступит, ведь на улице хотя и солнечно, но все еще прохладно, да и ветер.