Долгое время я размышлял, по-прежнему ли “Дрэгонфлай” летает в небесах и не плывут ли все так же в безвоздушном пространстве Сферы Чумы, пялясь в пустоту слепыми глазами. Я размышлял о том, глядят ли еще люди на звезды с трепетом и выносят ли еще небеса зловредную рассаду человечества. Я никоим образом не могу проверить это, ибо обитаю нынче в аду, куда о живущих доходят лишь обрывочные новости.

Я был эспером — копателем в мозгах, экскурсантом в чужих головах. Я подсматривал. Раскрывал тайны, распознавал ложь и продавал все это. На некоторые вопросы никогда не найти ответа, ибо есть области человеческого сознания, недоступные анализу. Однако существует любопытство — одновременно и наше величайшее достоинство, и наш самый тяжкий грех. И в моем мозгу коренилась сила, способная удовлетворить всякое любопытство, какое только пробуждалось во мне. Да, я подглядывал... Я обнаружил! Я узнал! И тогда в душе моей поселилась тьма, не сравнимая с тьмою космических глубин, что разделяют галактики, — кромешная тьма без единого проблеска.

Все началось с резанувшего по нервам телефонного звонка — согласитесь, вполне заурядное начало.

Я отложил книгу, которую читал, поднял трубку и, вероятно нетерпеливо, сказал:

— Алло!

— Такова ситуация, — сказал Харри, откидываясь на спинку кресла. Он по-прежнему нервничал. Его ясные голубые глаза явно старались не встречаться с моими, а потому с преувеличенным вниманием изучали обои на стенах и царапины на мебели.

Меня же неотступно преследовали глаза этого древнего ребенка. Они злобно щурились, полыхали, словно угли под переплетением гнилых стеблей. Я чувствовал, как растет в нем ненависть — не столько ко мне (хотя и ко мне тоже), сколько ко всем, ко всему на свете. В мире, похоже, не было ничего, что не вызывало бы у этого уродца презрения и отвращения. Он был куда худшим отбросом утробы, чем я. И снова работавшие здесь врачи и конгрессмены, которые поддерживали этот проект, могли трезвонить: “Искусственное Сотворение работает на благо нации!” Оно сотворило меня. И восемнадцать лет спустя разродилось этим извращенным супергением, который в свои всего-то три года от роду выглядел древним реликтом. Второй успех за четверть столетия работы. Для правительства это была победа.

— Не знаю, смогу ли этим заниматься, — наконец сказал я.

— Почему бы нет? — спросил здоровенный облом, которого остальные называли генералом Морсфагеном. Этот человек казался высеченным из гранита: широченные плечи и грудь (должно быть, костюмы ему шьют на заказ), осиная талия и короткие ноги боксера. А ручищи — такими только подковы в цирке гнуть.

— Я не знаю, чего от него ждать. Он думает совсем иначе. Поверьте, я сканировал военных, сотрудников ИС-комплекса и ФБР, не говоря уж обо всех прочих, и безошибочно распознаю предателей и тех, кто может стать слабым звеном в системе обеспечения безопасности. Но никогда мне не попадалось ничего похожего. Я не могу разобраться...

Свет постепенно угасал. Машины были сдвинуты в сторону и теперь стояли, наблюдая и торжественно фиксируя все происходящее.

— Эти шестиугольные знаки, которые вы видите на стенах, — часть только что завершенной предгипнотической подготовки. После того как он впадет в транс, мы введем ему в яремную вену двести пятьдесят кубиков циннамида. — Одетый в белое директор медицинской команды говорил с приятной прямотой, но так равнодушно, словно обсуждал действие одного из своих приборов.

Ребенок сидел напротив меня. Глаза его помертвели — проблеск мысли исчез из них, и ничто не пришло ему на смену. Меня уже меньше ужасало его лицо. Однако я ощущал холодок в животе и жжение в груди, точно что-то рвалось из меня наружу.

— У него есть имя? — спросил я Морсфагена.

— Нет.

Дома, в тепле, чувствуя себя защищенным среди любимых книг и картин, я снял суперобложку, чтобы невзначай не увидеть женского лица на ней, и начал читать “Лилию”. Это был роман, которому присуща чарующая мистика, вовсе не сродни надуманной прозе, созданной в угоду среднему читателю, стремящемуся хоть на несколько часов сбежать от действительности. В восхищении одолевая главу за главой, между строк я непрестанно видел лицо, которое вот уже несколько дней пытался забыть... Янтарные волосы, прямые и длинные.

— Видишь ту женщину? Вон там. Это Марк Аврелий. Автор полупорнографических книжек — “Лилия” и “Тела во тьме”.

Точеное лицо, молочная кожа.

Зеленые глаза — слишком большие, но в них ничего от мутанта.

Таким же точеным, манящим, влекущим было и ее тело.

На следующее утро стало известно, что на русско-китайской границе произошли вооруженные столкновения и подразделения Западного Альянса вступили в перестрелку с войсками восточных соседей. Американцы и русские подали совместный протест в ООН по поводу присутствия в рядах китайской армии японских технических советников.

Новое китайское смертоносное оружие, крутившееся вокруг планеты, пресса назвала “Дрэгонфлай”. Стрекоза — оригинально, ничего не скажешь. По крайней мере выразительно.

Я не обратил на это внимания. Привык: с самого моего детства — одна малая война за другой, один “инцидент” за другим, громогласные мировые лидеры, провозглашающие громовые декларации. Птица, должно быть, иногда забывает о небе, потому что оно становится слишком привычным. Так же с войнами и прочими несчастьями. Вы забываете о них до той поры, пока они не коснутся вас, и можете жить счастливо. Они остаются где-то за кадром, отнимая мало времени и сил.

На завтрак я съел пару апельсинов и выпил чаю, и голова постепенно перестала болеть.

Городские службы чистили город от снега. С улиц сугробы уже убрали, но дома и деревья тонули в белизне. Ограды превратились в причудливые кружева. Деревья и кусты походили на ледяные скульптуры, изваянные художником с ледяными пальцами. Холодный ветер взметал снег, пригоршнями швырял его в стены домов и бока ховеркаров. Он больно ухватил меня за нос.

Пойманный хитросплетениями мысли Ребенка, я почти утратил представление о том, что реально, а что — нет. Здесь, среди поразительно контрастных руин его подсознания, расплывчатые аналогии были столь же конкретны, как и известный мне земной мир. Камни оказались так же изъедены непогодой, листва деревьев играла всеми оттенками зелени, какие я видел и прежде, ветер менялся от пронзительно ледяного до удушающе жаркого, хотя чаще был просто умеренным. Там обитали птицы и животные, которые, хотя в той или иной степени отличались от своих реальных прототипов, были вполне достоверны, но более красочны и оригинальны. Поначалу я принялся систематизировать отличия реального мира от его аналога, существовавшего в мозгу Ребенка, но это знание лишь вызвало у меня меланхолию и неудовлетворенность, а вскоре вогнало в некое подобие маниакально-депрессивного психоза. Я понял, что если всю оставшуюся жизнь проведу здесь, то забуду другой мир, тот, который знал прежде. И ради спокойствия моей души я должен также забыть, что, случись Ребенку умереть, умру и я, плененный его внутренним миром. Такова уж новая реальность, в которой я оказался, и оставалось только поскорее к ней приспособиться. И я приспосабливался.

Придя в себя и снова обретя способность мыслить, я не смог определить, сколько времени провел в беспамятстве. Постепенно в сознании всплывали обрывки воспоминаний. Я вспомнил, как бежал вдоль каменных каньонов, которые дрожали и меняли цвет, рушились, исчезали и воздвигались заново; там были дикие скалы, певшие погребальные плачи, переходящие в долгие пронзительные крики и стенания, — заслышав их, я падал, зажимая уши руками, и тоже кричал. Я видел пятнистые небеса, переливавшиеся всеми оттенками то желтого, то красного цвета, а иногда в них возникали отвратительные черные и коричневые вихри. Я восходил к холоду и спускался в жару. Побывал на берегах странных морей с водой вязкой, как сироп, и возле озер, от которых пахло бренди. Мне являлись темные фигуры, подобные гигантским паукам, танцевавшим среди бесконечных паутин из клейких белых нитей, слизни, ползавшие по стенам и исчезавшие, едва я подходил поближе, чтобы рассмотреть их. Временами мимо меня проносился Поток Силы, вихрь безумной струящейся энергии, который был Им — Богом, безумнейшим из нас троих. А потом я очнулся, лежа на полу широкого тоннеля, словно упал на бегу, спасаясь от чего-то страшного. Я сел, огляделся, понял, что действительно оказался в ловушке. Делать нечего — нужно постараться извлечь как можно больше пользы из теперешнего моего положения.

Кроме того, я лелеял слабую надежду: возможно, душа этого морщинистого мальчика, этого Ребенка, выздоровеет. И тогда откроется путь наружу, появится способ вернуться в мое собственное тело. А его непременно должны сохранить там, в ИС-комплексе, — питать внутривенно, содержать в порядке, надеясь, что я вернусь, как только смогу. Если Ребенок станет нормальным, я сумею пробиться через подсознательные блоки и вернуться в свое тело. Я вновь обрету свободу! Даже такая малюсенькая надежда помогла мне остаться в здравом уме, чтобы не обезуметь и не вернуться в свое тело сумасшедшим.

Существовала к тому же еще и возможность, тщательно исследовав этот кошмарный ландшафт, отыскать щелку в холодном камне, который не давал мне уйти. Я мог потратить на поиски сколько угодно много дней, все равно делать больше нечего, и в конце концов найти выход. Конечно, вероятность удачи очень мала, ибо ментальный аналог Ребенка огромен, это целый мир, и, по-видимому, потребуются годы и годы на то, чтобы исследовать все его уголки. К тому же сознание разрушенное, пытающееся полностью скрыться от реальности, вряд ли оставит брешь в своей ограде.

Но я надеялся. У меня оставалась только надежда, и я ее бережно лелеял.

Итак, обретя здравый ум и решимость, я начал исследовать место, в котором оказался. Мне не нужно было запасать провизию для моего путешествия, каким бы долгим оно ни оказалось, ибо я больше не нуждался в физической пище и не испытывал голода — только изредка посещало смутное воспоминание о былой жажде. Я не мог чувствовать ни боли, ни наслаждения — разве что на эмоциональном уровне. Хотя этот мир казался таким же осязаемым, как реальный, я двигался через него словно привидение, автономно. Я мог добывать пищу и питье из воздуха — так же, как сотворил себе меч для сражения с Минотавром, потому что оставался на том же уровне психической энергии. Но это было бы просто игрой с единственной целью — сделать этот мир не столь чуждым мне и более похожим на привычный. И я решил, что сумею выжить, только забыв истинную реальность и полностью приняв эту.

Мне не требовался отдых, потому что мое здешнее тело не знало усталости. Я мог бежать, позволив ветру трепать мои волосы, много часов подряд, и мышцы не уставали.

Решив тронуться в путь, я вышел из пещеры на выступ шириной не более двух футов посреди склона неимоверно огромной горы, серый камень которой был источен непогодой. Ниже росли искривленные ветром деревья, их корни вспучивали почву, как гигантские щупальца. Густая пелена скрывала небо — толща серых туч перетекала от горизонта до горизонта. Ленты тумана тянулись вниз по склону горы, касались деревьев и обвивали мои ноги, так что ниже колен я ничего не видел.

Я пошел вверх по тропе, погружаясь в темноту. Иногда тропа исчезала, и мне приходилось карабкаться по крутизне, пока я не находил ее вновь. Страха я не знал, ведь ничто не могло мне повредить — пока Ребенок жив, я, заключенный внутри его сознания, неуязвим.

Дни — а может, недели — спустя я добрался до вершины серой горы. Там было четыре пика, каждый высотой с человеческий рост, между которыми вполне хватало места, чтобы встать. Я протиснулся туда и огляделся, надеясь взглянуть на мир, порожденный измученным разумом.

Мы крались по чащобе, продираясь через подлесок, вынюхивая запах Ребенка, запах его ментальной сущности. Иногда я забывал обо всем, кроме моих могучих плеч, смертоносных когтей и зубов, чрезвычайно острого нюха.

Нам приходилось пробираться сквозь темные заросли вдоль склона горы, обращенного к лесу, рыскать во мраке самых потаенных уголков, где зрение отказывалось служить нам. Переворачивать гнилые стволы рухнувших деревьев и разрывать землю у корней, разыскивая нору, через которую можно было бы пробраться в темницу Ребенка. Мы ныряли в пенящиеся водопады, которые низвергались в долину с высоты тысячи футов, разыскивая пещеры за водными завесами, и не находили ничего. Если и существовало место с синим полом, где Ребенок лежал, окруженный неописуемыми злобными монстрами, то в этой долине его не было. Не было там и двери в его подсознание, и выхода отсюда. Похоже, мое путешествие обещало продлиться гораздо дольше, чем мне думалось.

По некоторым причинам я был рад его продолжению. Мне очень не хотелось расставаться с тем обликом, который я принял, и возвращаться в мир, чтобы снова стать человеком.

Шел снег. Волк вел меня через поля к непроницаемой стене тумана, отделявшей эту часть мира от следующей. Большие белые хлопья оседали на наш мех, и мы мерзли, труся рысцой вперед.

Мы бежали след в след, и тут слева от нас запахло чем-то вроде оленя. Мой товарищ кинулся за ним. Я поспешил вдогонку, чуя ветер, снег и запах плоти мелких тварей. И тут увидел, как он прыгает.., приземляется... Воздух задрожал от крика его жертвы.

Проделав по черной стране долгий путь, я добрался до скального разлома тысячу ярдов длиной и три ярда шириной, сужавшегося ближе ко дну до двух футов. Внизу, примерно в трехстах футах, мерцал синий свет. Он походил на ласковый отблеск текущей воды, но после однообразия унылого ландшафта, через который я пробирался последние несколько минут, и этот неяркий свет больно резал глаза.

Я крикнул, и внизу зашелестело эхо, но ответа не последовало. Если именно здесь и ждал меня Ребенок, связанный своей ненормальностью, окруженный безымянными демонами, то он не был способен отозваться.

Я свесился через край и посмотрел на дно разлома. Потом отрастил крылья, как у тех, похожих на летучих мышей, тварей с горы. Сначала я спускался плавно, раскрыв крылья, но вскоре мне пришлось постепенно сворачивать их, по мере того как стены сближались. Последние несколько футов я пролетел камнем и упал на синий пол, который оказался ледяным.

Справа, футах в трех от ледяного пола, в скале был высечен проход, уходящий в глубь камня. Я лег на живот и пополз по мерцающему льду. Было холодно, но неудобства я не испытывал, к тому же воздух приятно освежал. Еще сотня футов — и черный каменный свод резко ушел ввысь. Я оказался в пещере, в которой мог встать во весь рост.

Поднявшись на ноги, я пересек пустое пространство и пошел туда, где инкрустированный льдом камень открывал путь вниз. Там я обнаружил лестницу, грубо вырубленную во льду, осторожно спустился по ней и очутился в темной комнате с синим полом, и она не была пуста — посреди нее сидел Ребенок, и его аналоговое тело было таким же, как настоящее.