Матушка со скорбью смотрела на Теофастуса. Тридцать лет, благороднейшего из родов Тюрингии, ему бы развлекаться с гостями на пирах и охотах, наделать баронетов в постельке с женой, да и у крестьян породу поулучшать, а он сидит, как сыч, с древней книгой и бормочет: «окончательная сублимация Пеликана, вернет к жизни Детей его, питаемых тинктурой…». Опять же, полное разорение на этой алхимии, то ли дело — славные рыцарские развлечения, охота, к примеру, она ведь денежек не просит. Что там говорить, даже транжирка-жена и то — столько не истратит! Вместо визга детишек — звон стекла, вонь какая-та серная, точно в аду, нет, чтобы пахло жареным мясом да вином… Взгляд матушки остановился на заостренных чертах лица барона. «Даже о еде забыл!».

— Поел бы ты, Теофастус!

Алхимик оторвал безумный взгляд от книги, но тут же остановил его — не на старухе в белом застиранном чепце, а на реторте, содержимое которой уже почти выкипело.