Сам термин «общечеловеческие ценности» приобрел в нашей стране право на существование в связи с провозглашаемой перестройкой. Он — визитная карточка этой эпохи. Им символизируется ее идеальное измерение, ее стремление найти выход из духовного тупика. Им в очередной раз обозначены мессианские устремления, идущие в мир с Евразийского материка духовности. И мы считаем такие намерения в принципе правильными. В них — замах, масштабность, планетарный замысел.

Но в них же — и трагедия поверхностности, маниловщины, неспособности додумывать до конца — свойство интеллектуалов 60-х годов, причем отнюдь не только советских интеллектуалов. В советском варианте это приобрело дополнительные дефекты.

Возникшая как антитеза идеям «классовой морали», «классовых интересов», эта новая идея немедленно превратилась в идеологему, отвечающую всем стандартам советского бюрократического сознания, а именно:

— псевдоэлитности,

На протяжении многих десятилетий слово «элита» было в нашей стране одним из тех, почти ритуальных, проклятий, которыми награждались особенно злостные «противники» общественно-политического строя и государства. «Противники» — борьба с которыми велась неустанно. «Противники» — предававшиеся анафеме в культуре, науке, идеологии, с особым рвением отстранявшиеся от педагогической деятельности и уж, конечно, безжалостно изгонявшиеся из реальной политики. Считалось, что в советском обществе нет места элите. Считалось, что это — общество классовых интересов. Считалось, что им руководят представители крестьян и рабочих и что каждая кухарка может управлять государством.

Все это было наглой, бесстыдной ложью, за которой скрывались весьма малоприглядные реалии общественной жизни.

Они состояли в том, что, лицемерно отрицая свое наличие в качестве элиты, наша верхушка общества, наша привилегированная страта тем самым пряталась от ответственности за осуществление разработанных ею программ и проектов развития общества. Она и в неявном виде заявляла об

О-чуждении

ею исторического субъекта. При этом она не переставала пользоваться благами, которые давала ей принадлежность к «советскому истеблишменту».

Элита — ответственна и призвана к служению высоким целям и ценностям, к служению своему государству. Истеблишмент безответственен и служит только себе самому, своим и низменным интересам.

Итак, громогласно осуждали элиту и элитарность, советская псевдоэлитарная тварь шепотом говорила в кругу себе подобных: «Мы — советский истеблишмент, мы этого на дух не переносим».

«Этого»… В это слово входили все цели и ценности, предлагаемые обычному советскому гражданину, «совку». Цели и ценности, производимые самой же этой псевдоэлитой. Презирая производимое ею, псевдоэлита конечно же не могла не презирать самое себя.

Мы никоим образом не склонны утверждать, что именно процессы последних нескольких лет знаменуют собой новую эпоху борьбы нашей псевдоэлиты против своего государства и общества.

И мы (как уже было сказано!) категорически отказываемся обсуждать процесс в категориях заговора, вербовки агентов и прочих понятиях из детективного жанра.

То, что произошло со страной, имеет свою объективную логику.

Задачей серьезного научного исследования могло бы стать обсуждение всей истории России как истории смены элит,

каждая

из которых имела дефектную (в большей или меньшей степени) Структуру, что раньше или позже оборачивалось для страны очередным историческим бедствием.

Можно и должно начать этот анализ изменой русских князей и татаро-монгольским нашествием. Но мы решаем здесь политические задачи и должны сконцентрироваться на том, что представляет собой та псевдоэлита, которая зародилась в ходе революций и войн XX столетия.

Мы видим деструкцию. Мы понимаем, что она необратима. Но это понимают многие. Наша задача состоит в том, чтобы определить два следующих шага, что пока никто не делает. Те два шага, которые необходимо наметить уже сейчас, коль скоро мы хотим спасти то, что можно спасти. Эти шаги состоят в следующем.

Первое.

Необходимо определить режим действий в той полосе деструкции, где она примет характер общественной, государственной (и персональной, личностной) катастрофы. Еще полгода назад мы говорили о том, что катастрофу можно преодолеть. Теперь мы констатируем, что время упущено, и ставим принципиально новую задачу — научиться работать в условиях катастрофы, создавая предпосылки для последующего выхода из нее. Катастрофа неминуема, но общество в ней может погибнуть, а может выйти из нее трагически обновленным. Все зависит от того, что предложат уже сегодня обществу в качестве модели поведения в условиях катастрофы, какую новую модель прошлого, какую новую модель будущего дадут ему в постперестроечный период. И в какой степени это произойдет не сверху, а изнутри, с участием общества. Человек может выжить и нравственно вырасти в условиях катастрофы, а может быть раздавлен ею окончательно и бесповоротно. Это зависит от того, насколько он способен отмобилизовать свой человеческий потенциал, свою субъективность. Сегодня мы располагаем всем необходимым для того, чтобы начать решать эту задачу. Важно не подменять ее никакой другой. Важно не поддаваться как на провокации, идущие извне (а таких провокаций с каждым днем будет все больше), так и на «соблазны», идущие изнутри. Важно самоограничиться и не позволить себе подменить действительно важное для твоего народа и твоей страны Дело суетливыми конвульсиями, дешевой погоней за химерической властью. Мы обращаемся ко всему конструктивному, что есть еще в нашем обществе, с призывом: сохранять аскетическое спокойствие, отбрасывать все суетное и иллюзорное, обуздать истерику и нетерпение.

Элита лишь тогда имеет право называться этим именем, когда она занята не собой и не своими страстями, а тем, чему она служит, — ВЫСОКИМИ ЦЕЛЯМИ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ.

Второе.

Ордена — выведшего страну из одной деструкции и ввергнувшего ее в другую.

Ордена — где творец доктрины лишь в конце жизни понял ее дефектность — понял и умер.

События последних недель подтверждают, что распад России ускоряется и все попытки сдержать этот распад, несомненно, являются попытками с негодными средствами. Особенно беспокоит очевидное нарастание уровня несоответствия между целями российского руководства (такими, как стабилизация России, неделимость ее территории, союз братских славянских народов) и применяемыми для реализации этих действительно серьезных и значительных целей технологиями (как-то: заявления о территориальных претензиях, поездка в Нагорный Карабах, «странная война» в Чечне и, наконец, очевидно, временный союз независимых государств). Такой отрыв целей от технологий хорошо знаком нам по событиям 1987–1991 годов.

Это позволяет предвидеть исторический результат и высказать гипотезу о том, что цели, предъявляемые обществу, как в первом, так и во втором случаях являются иллюзорными для одних участников политического процесса и фиктивными для других, главных ее участников. И что, скорее всего, содержание осуществляемых действий, рассматриваемых в их системной взаимозависимости, — по-прежнему деструктивно. И, наконец, что по ту сторону подобной деструктивности просматриваются либо темные и бесплодные геополитические иллюзии, либо (что, возможно, хуже всего) тотальная и самодостаточная Пустота с большой буквы.

Такая гипотеза представляется нам не столь уж неправдоподобной.

В доказательство того, что осуществляемые в последнее время действия, вне зависимости от иллюзий отдельных политиков, являются деструктивными, предлагаем наш очередной анализ системного кризиса с выделением основных фактов и факторов. В данном случае подобный анализ не есть самоцель, а факты и факторы имеют для нас значение лишь постольку, поскольку, обрисовывая контуры еще реального для России «коридора возможностей», тем самым обусловливают и то, как нам следует разворачивать свой практико-философский проект в той его части, где речь идет о целях и ценностях.

Говоря об обусловленности наших теоретических изысканий динамикой политического процесса, мы тем самым подчеркиваем их именно прагматическую направленность, их нацеленность прежде всего на создание новой геополитической доктрины. Ее отправная точка — это распад России как запущенный и неудержимо нарастающий процесс. Ее цель — выход России из этого распада обновленной и воскрешенной, готовой к новому этапу своего бытия в истории и метаистории.

Мы сознаем, что предлагаемая нами модель не идеальна.

Мы

сами воспринимаем ее как наименьшее из возможных зол. Мы заявляем, что готовы присоединиться к любой другой концепции существования России в XXI столетии, коль скоро эта концепция не снимает ее историческую субъективность. Но мы не видим концепций, которые, с одной стороны, учитывали бы распад России как уже почти состоявшийся факт и, с другой стороны, говорили бы о путях ее воскрешения. Всех, кто будет упрекать нас за недемократичность подобной концепции, мы просим предложить нам другую, более приемлемую для общества. Мы напоминаем также о том, что отнюдь не мы являемся творцами того хаоса, который не может иметь своим итогом того демократического комфорта, который нам желателен ничуть не меньше, чем нашим политическим оппонентам.

Еще раз — мы рисуем не свой идеал, а ту минимально катастрофическую реальность, которая возможна после всего, что случилось, и оставляет при этом России историческую субъективность. Речь идет, таким образом, о политическом прагматизме, а не о разрисовке красивых утопий. Итак,

Исходя из сложившейся расстановки сил в ближайших, а также долговременных геополитических перспектив, Россия должна — как с точки зрения идеологии, так и с точки зрения геостратегии, геополитики — искать свое место по преимуществу в Азии. В этом нет ничего сверхтрагического для страны, поскольку достойного места в Европе она уже лишена и может восстановить его лишь ценой несоизмеримой с достигнутым после оплаты издержек — историческим результатом. На повестке дня, таким образом, даже не просто евразийство, как это говорилось в начале века, а азиоевропеизм, установление нового внутреннего баланса с акцентом на азиатскую его компоненту. Эта стратегия, безусловно, является в концептуальном плане своего рода альтернативой минской встрече, поскольку речь идет, во-первых, о поисках центра тяжести внутри самой России и уже после определения этого центра тяжести — выхода России в пространство тех или иных внешних союзов.

Во-вторых, речь идет о том, чтобы ни в коем случае не потерять Азию, ни в коем случае не оказаться сжатыми между двух сил — между Азией и Европой — в условиях, когда Россия слабее, чем когда-либо, а эти две силы сильны, как никогда ранее. Это было бы и геополитическим и геостратегическим крушением России. Потери в Европе — еще не конец российской истории, потери в Азии — это конец всего.

Меняются имена политических лидеров. Меняются предлагаемые ими «программы переустройства». Меняются названия политических партий. Меняются названия государства, в котором мы все проживаем. Меняются «цели и ценности». Как в калейдоскопе, мелькают «исторические свершения», «беспрецедентные события», «великие завоевания». Мелькают, с тем чтобы исчезнуть на следующий же день, не оставив и следа в человеческой памяти.

Что же остается неизмененным на протяжении всех последних лет? И можно ли вообще выделить «сухой остаток» того, что с нами произошло? Можно ли найти такую простую формулу, которая разделялась бы всеми действующими лицами исторического процесса? Можно ли выявить такое историческое заблуждение, которое бы — объединяло народ и его правителей, «отцов» и «детей», диссидентов и правоохранителей?

Короче — существует ли пресловутый «консенсус»?

Легче всего, конечно, объявить, что его нет. Но то, что происходит на наших глазах, опровергает подобное заявление. Худо-бедно, но общество «скреплено». Чем?.. — Общей ложью. Консенсус существует, но это консенсус во лжи. А раз так, то его, безусловно, придется разрушить.

Какая же ложь сплотила общество и двигает его в очередной «котлован»? Почему вопреки очевидности общество упорно не реагирует сколь-нибудь адекватно на то, что с ним происходит и чего оно не может не замечать? Что «застит глаза» всем, от мала до велика, от академика до «простого рабочего»?

Еще раз приведем основное высказывание, выдвинутое нами на роль фундаментальной лжи.

Оно звучит так, «У НИХ — ВСЕ ХОРОШО, У НАС — ВСЕ УЖАСНО, ДАВАЙТЕ СДЕЛАЕМ ТАК, КАК У НИХ, И БУДЕТ ТАК ЖЕ ХОРОШО, КАК У НИХ».

Что, собственно говоря, здесь лживого? Может быть, нам тоже застит глаза мракобесие и мы обвиняем во лживости самоочевидное утверждение?

Для того чтобы проверить самих себя и отделить собственное предпочтение от того, что более или менее может претендовать на объективность, мы проведем структурно-функциональный анализ самой этой фразы, выделив все заложенные в ней противоречия.

Итак, первое. «У НИХ — ВСЕ ХОРОШО…» Возникает вопрос: где «у них»? У них в Швеции? У них в США? У них в Колумбии? У них в Судане? В Того? В Зимбабве?

То, что земной цивилизации угрожает самая серьезная опасность, то, что мы все находимся в преддверии Апокалипсиса, — по сути, общеизвестно. Об этом говорят хотя бы исследования Римского клуба. Здесь нам важно не то, насколько эти исследования достоверны. А то, что они отражают сознание западной элиты, поиск ею путей выхода, прежде всего, для себя.

С этим же связаны и поиски возможности установления некоего нового «мирового порядка», меняющего траекторию общецивилизационного развития достаточно круто. «Круто» — в прямом и переносном смысле этого слова.

Здесь же и труды Фукуямы, здесь же научные результаты всех исследователей, заявляющих о том, что понятие «прогресс» в его позитивном смысле уже исчерпано, что накопленные человечеством противоречия требуют новых подходов для своего разрешения. Что необходимо скептически относиться к целому ряду исходных положений европейского гуманизма XVIII–XX веков.

Вообще-то говоря, констатация общецивилизационного неблагополучия стала уже «общим местом», превратилась в нечто само собой разумеющееся. И если бы мы действительно хотели «быть, как у них», то мы бы обсуждали все эти проблемы с такой же пристальностью, как и они. Однако этого не происходит.

Страну продолжает захлестывать «колбасная мифология», согласно которой все богатство их «цивилизации», вся сложность переживаемых ими проблем, мягко говоря, искажается.

В конце предыдущей части мы сознательно ограничили круг цитат и примеров, с тем чтобы осведомленный читатель не мог упрекнуть нас в том, что мы пытаемся развернуто доказать ему нечто наподобие известного утверждения о Волге, впадающей в Каспийское море. Мы считаем, что разрушение мифа, выраженного в сакраментальной фразе о «нашем» и «ихнем», фразе, разбору которой мы посвятили добрую половину второй части доклада, — это вопрос реальной идеологии. Той идеологии, которую еще предстоит построить.

Что же касается концепций, то они в разжевывании не нуждаются. У них — другой потребитель. Поэтому мы считаем, что переориентация человечества на модель позволяющую преодолеть цивилизационные тупики конца XX столетия — это уже свершившийся факт.

В рамках какой же модели могут решаться цивилизационные противоречия? Как может повести себя человечество у последней черты? Как оно среагирует на глобальный кризис? Тут в принципе возможны два варианта.

Вариант первый. Продолжать жить по тем же привычным стандартам общества изобилия, сузив круг входящих в это общество стран и государств до предела (1–1,5 млрд из населения земного шара). Всех остальных «опустить» до того уровня потребления, при котором суммарная нагрузка на планету окажется ниже предельно допустимой. Все зависит в этом плане от достижений Севера. Если будут получены принципиально новые решения в области энергетики, очистки окружающей среды, контроля над процессами, происходящими на планете, и т. д. и т. п., если… то даже тогда останется актуальным вопрос о распределении, например, энергетической квоты, поскольку никакие чистые технологии не спасут планету, разогретую за счет избыточного энергопотребления до уровня выше критического. Если считать, что основным в развитии человечества сегодня является именно вопрос об ограничении роста и развития, то можно сделать соответствующие выводы относительно перспектив того, что раньше называлось СССР. В самом деле, зачем Западу или, как теперь говорят, Северу нужно, чтобы в СССР в обозримой перспективе было построено общество изобилия? Представим себе, что его удастся построить в СССР, да еще вдобавок в Китае и Индии… Ведь это было бы равносильно планетарной катастрофе.

Мы утверждаем, что ни сейчас, ни пятью годами ранее ни у кого из ключевых политиков мира не было стремления строить в СССР общество изобилия. Не было стремления включать СССР в так называемый «Север». Задачи изначально были другие. И только наивный советский человек мог пребывать по этой части в иллюзиях. Вопрос был окончательно решен в тот момент, когда СССР начал стремительно демократизироваться. Север мог сколько угодно возмущаться поведением китайцев, но он вынужден был корректировать свои планы на темпы развития китайской экономики. Китай властно заявил о себе. СССР добровольно ушел с геополитической арены под крики о «новом мышлении». Как говорится, «вольному — воля». Запад (или Север) сделал вывод и поступил соответственно своей новой установке, суть которой — как можно меньше развивать как можно большее количество стран, народов и государств. Еще раз подчеркнем — это не злая воля Севера, это вопрос ресурсов планеты и методов их распределения между потребителями. Жесткая прагматическая проблема. Не понимать ее могли лишь глобальные шестидесятники, то есть не те шестидесятники, которые сначала славили подвиги комсомола, а потом проклинали советскую власть. О них мы здесь говорить не будем. Но были и остаются действующими в политике другого рода шестидесятники, те, которые усваивали глобалистику в 60-е годы. Тогда все казалось ясно. Есть один (либеральный) рецепт мирового развития. Каждая страна, которая принимает этот рецепт (демократия, рынок, плюрализм и т. п.), становится постепенно одной из высокоразвитых стран. Дальше — всего лишь вопрос времени. Ресурсы планеты неисчерпаемы. Сладких пряников хватит на всех. Надо только отказаться от культурно-исторической самобытности и стать на столбовую дорогу прогресса, и дальше все пойдет само собой. Такого рода идеология называлась «мондиализм» и, с нашей точки зрения, ничего дурного собой не представляла, ибо исповедовала равенство возможностей для всех участников. Такой вариант «мондиализма», существовавший в мире до конца 60-х годов, можно было назвать «мондиализмом 1-го рода». То есть «открытым мондиализмом», «мондиализмом», стремившимся облагодетельствовать всех. Спору нет, что для многих участников процесса такой «мондиализм» был врагом, был чуждым и разрушительным. Спору нет, что были и остаются страны, которые хотели бы идти своим путем и которые не желают менять пряники изобилия на культурно-историческую самобытность. Спору нет, что действительно эффективными могли быть лишь модели, опирающиеся на традиции, хотя и не отрицающие прогресс. Безусловно, «мондиализм 1-го рода» примитизировал процесс мирового развития, преувеличивал свои возможности, давал принципиально неверные рецепты. И все же это, безусловно, был, если можно так выразиться, «добрый мондиализм», желавший щедро поделиться своими дарами с «меньшими братьями». Многие политики и ученые, сформировавшиеся в ту эпоху, так и остались мондиалистами 1-го рода, утопистами, уверенными в том, что Земля вступает на путь всеобщего планетарного благополучия. Но начиная, как минимум, с середины 70-х годов возникла вторая волна «мондиализма», та волна, представители которой не стесняясь говорили о своем намерении «опустить в гетто» большую часть человечества ради того, чтобы его меньшинство продолжало купаться в благах мировой цивилизации. «Стариков» использовали как новогодних дедов. морозов, для того чтобы навеивать золотой сон. А под этой завесой молодежь жестко заявляла о том, каким именно будет новый мировой порядок. И не только заявляла, но и осуществляла свои планы шаг за шагом, год за годом, континент за континентом, разделяя на чистых и нечистых, «мэншей» и «унтермэншей», господ и рабов. Что в этой ситуации могло быть предоставлено России? В какой этаж общеевропейского дома могли ее загнать? Только в глубокий подвал, только в гетто, особенно с учетом тех «технологий», которые применялись и продолжают применяться в этой стране. И не надо иллюзий.

Вначале рассмотрим вопрос о системном кризисе Российской Федерации. Если в начале перестройки уровень жизни в России составлял 1/3 от уровня жизни в странах Севера, то теперь уровень жизни упал до 1/10. Таким образом, даже по этому одному параметру можно судить о темпах «опускания» Российской Федерации «в гетто». Национальный доход на сегодняшний день составляет 1/4 национального дохода 1985 г. Мы имеем до 600% инфляции в текущем году. Налицо война крестьян с городом, выражающаяся в том, что не происходит вывоза товарных излишков из сельской местности (продовольственный кризис). Налицо, далее, «дикий бартер» в отношениях между производителями, то есть, по сути, снятие товарно-денежных отношений. Единое экономическое пространство раздроблено. Банковская система разрушена. Коммерческие банки заняты перекачкой безналичных денег в наличные. Система распределения не работает.

В самом деле, собранный в этом году урожай при нормальном распределении был бы достаточен для обеспечения нормального снабжения населения продуктами питания. Однако на деле этого не произошло, что свидетельствует о том, что прозрачность границ, заявленная в ряде деклараций, включая Алма-Атинские соглашения, — это фикция. На деле даже коэффициент пропускания товаров из одного регионального рынка в другой не превышает 0,25.

В ближайшее время документы об амнистии, созданные российским руководством, дополнительно подхлестнут преступность, которая сегодня и так уже превращается в «законодателя мод».

О фермерстве. Упования на фермерство — это одна из иллюзий последнего пятилетия. Обществу постоянно предъявлялись цифры, говорившие о потрясающей эффективности приусадебного хозяйства. Ему при этом не говорили о том, что подобная эффективность в каком-то смысле близка к эффективности стахановского движения. Иначе говоря, как только процент фермерства увеличится, эффективность его уменьшится соответственно.

Производительность приусадебных участков, как показывают многочисленные анализы, полностью строилась на воровстве из колхозов и совхозов, на дармовом, по сути, использовании колхозной и совхозной техники, на непропорционально низких ценах на государственные продовольственные товары, прежде всего на хлеб. Теперь эта эффективность продемонстрировала свой «дутый» характер.

Российская и в целом евразийская проблематика обладает своей спецификой. Эта специфика определяется не только ходом развития событий в XX веке. По сути, все гораздо глубже, и мы вправе говорить о глубоком историческом своеобразии и об особом типе развития, который уходит корнями в глубокую древность.

Мы видим, чем обернулись сегодня попытки освободиться всего лишь от груза нескольких десятилетий. Трезво подходя к этой проблематике, мы сознаем, что необходимо будет еще, как минимум, сто, а то и более лет, для того чтобы возник другой тип общества, близкий к западному, на этой специфической территории.

Но этих ста лет нет у России, нет у евразийских народов, ибо за эти сто лет мир уйдет слишком далеко, перейдет в новое качество. А значит, задавшись ложной проблемой сделать «как у них», мы либо выпадем из истории окончательно, под видом возвращения в нее, либо перестанем существовать как. популяция, либо, бросив на дороге тщетные попытки войти туда, станем местом и объектом самых темных экспериментов, скажем так, социокультурного плана. Каков вывод? Он, безусловно, в том, что нам не дано отказаться от своей истории, от своего прошлого, от своей идентичности. Мы можем лишь точнее определить, в чем она, и, исходя из этого, наметить траекторию общественного развития, которая не только не противоречила бы общемировой, но, напротив, вносила бы весомый вклад в решение тех невероятно сложных проблем, которые нависли сегодня над человечеством. Мы знаем эти проблемы и в очередной раз остановимся на них в этом докладе. И мы Знаем, что отнюдь не все из них могут найти свое оптимальное решение в рамках западной модели развития. То, что сейчас преподносится как глубочайшее зло — отсутствие опыта существования в лоне индустриальной цивилизации, — является для нашей страны одновременно и благом, ибо сами по себе вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только лишь приобретают это качество во взаимосвязи с другими вещами.

Хорош или плох российский и в целом евразийский традиционализм — это зависит от того, в какой взаимосвязи этот социокультурный элемент евразийской системы будет находиться с другими ее элементами. Ибо этот традиционализм чреват самыми мрачными перспективами, будучи подключен к таким элементам, как оскорбленное национальное достоинство, потеря статуса великой державы, стремительное обнищание населения и т. д. В этом случае он чреват фундаментализмом худшего типа, фашизмом, глубоким социальным регрессом. Но ведь мы знаем, что уйти от традиционализма мы тоже не можем и что этот уход является лишь декларацией, скрывающей за собой, вне зависимости от того, ведают об этом или нет апологеты такого ухода от традиционализма в лоно мировой цивилизации, — ГИБЕЛЬЮ НАРОДОВ ЕВРАЗИИ И ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЙ КАТАСТРОФОЙ.

Если раньше считалось хорошим тоном иронизировать по поводу подобных мрачных прогнозов, то сегодня контуры катастрофы слишком явственно выступают из-под покровов лживых слов и пустых обещаний, чтобы можно было это игнорировать. Наша жизнь предрасполагает к серьезному тону. Шутить сегодня по поводу торговли страхом — просто грешно.

О возможности существования гуманизма вне религии написано слишком много, для того чтобы вновь делать этот вопрос предметом обсуждения. Мы только подчеркнем основные аспекты этой проблемы, считая, что читатель достаточно хорошо осведомлен о том, кем, где, как и когда эта проблема исследовалась.

Итак, первое. Самая характерная черта духовного кризиса нашего времени — это крушение веры в так называемый «прогресс человечества». Этот исторический оптимизм, эта вера в прогресс, в предопределенность скорого осуществления Царства Божия на Земле получили в XX веке ряд сокрушительных теоретических ударов и, главное, вошли в жесткий конфликт с конкретными историческими реалиями XX века.

По сути, весь XX век своей исторической практикой, двумя чудовищными мировыми войнами, тоталитарными конвульсиями, диким разгулом зла во всех его проявлениях, явлением предсказанного еще Александром Герценом «Чингисхана с телеграфами» преподнес урок, тот урок, из которого следует, что исторический оптимизм должен быть внесен в реестр иллюзий, наряду с другими химерами, утопиями, обольщениями.

Сегодня мы заняты смакованием своего отечественного зла, совершенного в ходе 70 лет советской истории. Каким-то образом на второй план оказались отодвинуты злодеяния, совершенные одним из самых цивилизованных народов в центре Европы. Неожиданное «впадение в варварство» одного из европейских народов, являющегося носителем христианской культуры и христианской духовности, не может быть обойдено, не может быть объяснено прирожденной склонностью, имеющей якобы место у немецкого народа, склонности к жестокости и пренебрежению правами человеческой личности. Это было бы слишком просто, для того чтобы быть истиной. И разве не в недрах либеральнейшего англосаксонского мира, проникнутого христианско-гуманитарной культурой и благоговением перед личностью, родилась идея в военном смысле почти лишенного смысла проекта уничтожения сотен тысяч людей с помощью ядерного оружия, проекта, нашедшего исполнителей и почитателей?

Ссылка на тоталитаризм, на наш взгляд, тоже немногое объясняет, ибо дух ненависти, цинизма, презрения к человеческой жизни в XX веке распространил свой ареал далеко за пределы пресловутых «тоталитарных монстров». Один из крупнейших христианских философов XX века, С.Франк, пишет об этом: «Дух зла не сосредоточен в каких-то отдельных конкретных его носителях… Он обладает таинственной способностью, как искры пожара, перескакивать из одной души в другую; он, как Феникс, возрождается из пепла в неожиданных новых формах». Отсюда шаг до мысли о всесилии зла и о тщете упований на какой бы то ни было прогресс, какое бы то ни было «светлое будущее». Разочарование — одна из характернейших черт конца столетия, и нигде оно не имеет столь благодатной почвы, как в нашей стране.

Прежде всего, необходимо со всей определенностью заявить о том, что религиозный ренессанс, якобы имеющий место в нашей стране после крушения идеологии коммунистического режима, — это фикция. Подлинной «верой» большинства сегодня, как и в конце 70-х годов, является потребление. Этот принцип потребления переносится на религию. Иначе говоря, осуществляется простое усвоение (поглощение и переваривание) религиозного «продукта» в качестве… чего? Мы утверждаем — что в качестве одной из разновидностей масс-культуры.

Такая аналогия кому-то может показаться почти кощунственной, но мы тем не менее на ней настаиваем. И можем показать, что для большинства религия сегодня отождествляется с определенной разновидностью масс-культуры, то есть воспринимается сугубо потребительски. В самом деле, все стереотипы масс-культурного потребления — налицо. Это, во-первых, эффект моды, во-вторых, воинствующий профанизм, и это, в-третьих, категорическое нежелание затрачиваться в ходе своих якобы религиозных, а на деле отчуждающих от сути и смысла религии «поведенческих актов».

В таком виде религия действительно является отупляющим наркотиком, очередным «опиумом для народа». Слово стало плотью, и глубоко ложное отношение к религии, выраженное в этих словах, в полном смысле этого слова воплотилось в нашей стране в результате, образно говоря, «чересчур уж многократного повторения». Но только ли в нашей стране? Не есть ли это болезнь всей современной цивилизации, которая лишь выявилась у нас наиболее ярко: ибо тип общества, который мы построили за последние несколько десятилетий, — это общество «ням-ням», то есть всего лишь крайний случай общества потребления в предельно деформированной своей ипостаси.

В одном из известных спектаклей 60-х годов героиня советского «ням-ням» обещает семейству ее мужа заняться духовными проблемами, после того «как все купит». Сестра мужа разумно возражает ей, что-де, мол, «все» она «никогда не купит». А на наивный вопрос советской потребительницы, вкушающей плоды победы и десталинизации, почему? — дается точный, особенно остро звучащий в свете последних событий, ответ: — Потому что ты «прорва». Остается лишь констатировать, что автор сценария через несколько десятилетий предлагал продать все и накупить конфет, чтобы заставить советское наследие легче принять «капиталистический строй». По меньшей мере странное желание накормить «прорву». Странность этого желания, его абсурдность особенно видны сегодня, когда терпит сокрушительное фиаско проект гуманитарной помощи бывшему СССР, а «прорва» — главврач, расхитившая «дары для болезных, сирот и нищих», рыдает в телеэкран, говоря о том, что на этих дарах была такая красивая заграничная упаковка. Остается задать вопрос: ходит ли «прорва» в церковь? И, главное, кто кого прикончит? «Прорва» церковь или церковь «прорву»? На наш взгляд, ответ однозначен.

Под поглощением «прорвой» церкви мы имеем в виду вовсе не уничтожение храмов, а их омирщление, их десакрализацию, их политику уступок своим прихожанам. Слишком велик соблазн для современного человека вообще и уж тем более для разочаровавшегося во всем советского «ням-нямиста» трусливо уйти в сторону от проклятых вопросов и запросто, перешагнув через пропасть, отделяющую его от подлинной веры, найти успокоение и утешение в простом усвоении патентованного продукта без самостоятельной внутренней его проверки. То есть потребить тот самый «опиум для народа». Такой проект автоматического воцерковления по модели «опиум для народа» для нас неприемлем. Ибо — противоречит принципу высшей собственности и идее свободы человеческого духа и воли. И слишком мала дистанция, отделяющая подобный «ням-нямизм» духа от дьяволизма, проект которого развернут Достоевским в его легенде о великом инквизиторе. Легенде, звучащей сегодня слишком уж актуально. Мы приведем фрагмент для того, чтобы вместе с читателем еще раз вдуматься в то, как близко от «царства тьмы» находимся мы сегодня с нашей «ням-нямовщиной», которая никоим образом не была преодолена в последние годы, а лишь получила свое блистательное и абсолютное, в каком-то смысле тотальное завершение. Итак, что говорит нам инквизитор, обращаясь к Христу? Напомним:

Сторонники этого направления настаивают на рыцарском, героическом служении неосуществимому идеалу. Это то, что Бертран Рассел определял понятием «защита наших идеалов против враждебной Вселенной». Сходное описывал Фолкнер, говоря о «стремлении нанести хоть крохотный шрам на лице Великого Ничто». Экзистенциализм называет сходное мировоззрение «мировоззрением борьбы без надежды на успех», а уже цитированный нами С.Франк называет то же самое «скорбным неверием».

Человек не верит в осуществление в мире высших ценностей, он пришел к убеждению, что эти ценности обречены на поражение, но они не перестали для него быть ценностями, и он не перестал отстаивать их, убедившись в этом. Налицо стойкий и рационально ничем не обоснованный, зачастую комический отказ подчиниться злым силам мирового бытия.

Более того, налицо готовность бороться с ними, сознавая в общем-то тщетность подобной борьбы. И образ Гамлета, нашедшего в себе силы перешагнуть через понимание всесилия зла и выйти с ним на борьбу, сегодня должен быть дорог нашему сердцу не меньше, а возможно, и больше, нежели образ наивного Дон Кихота, не сознающего масштабов зла и идущего на борьбу с ним, будучи уверен в том, что эта борьба увенчается успехом.

Однако здесь же возникает вопрос, что, собственно, отстаивает гамлетовский тип гуманизма? Или, точнее, мог ли бы он отстаивать свои ценности в борьбе со всесильным злом, если бы не было его встречи с Призраком своего отца? Мог ли бы он бросить вызов всему Эльсинору, не имея мистической поддержки, не найдя трансцендентных оснований своей решимости сражаться не на жизнь, а на смерть?

Таким образом, Гамлету даны определенные основания. Он получил потустороннюю весть. Он информирован о том, что отстаиваемые ценности имеют онтологические корни в бытии, коренятся в некой объективной, хотя и «тонкой» реальности. Мог ли бы он действовать тем же способом, коль скоро не получил бы вести от Призрака?

Эта разновидность гуманизма базируется на том, что где-то далеко, возможно даже слишком далеко от тебя, есть такая сфера торжества Света. Есть Небесная Родина.

Силы, сконцентрированные в этой страшно далекой от нашей юдоли печали и зла трансцендентной сфере, являются носителями Всеблагости, но не всемогущества. Они лишены непосредственной власти над миром.

Такой тип веры, зародившийся на склоне античной эпохи, всегда привлекал людей, склонных к скептицизму и одновременно категорически не желающих отступать под натиском зла. Являясь, безусловно, более твердой опорой, нежели гуманистический волюнтаризм, такая вера без упования способна дать импульс категорической и безусловной стойкости отдельной человеческой личности перед лицом зла. Она может быть основой героической гибели. Она может породить «стойкого принца» или Гамлета. Да, это много, скажем мы. Но это не есть то, что может остановить лавинообразный поток тотального обрушения. Тому злу, которое готовится сегодня к очередной атаке, почти безразлично, будет ли отдельная личность «стойкой» перед его лицом или же она поддастся искушению. Это зло будет исходить из аксиомы, гласящей, что враг, который не сдается, должен быть уничтожен.

И гуманистический гностик будет сброшен «бульдозером» в один «котлован» с историческим оптимистом.

Если мы всерьез говорим о теологии борьбы, то мы должны признать, что место Гамлета на исторической арене сегодня заменяет Фортинбрас, готовый не только умереть за свои убеждения, но и возглавить борьбу за них здесь, в этом мире, организовать борьбу, сплотить вокруг себя людей и отстоять те ценности, в которые он верит, те святыни, которым он поклоняется.