Я лежал, закрыв глаза. Так было легче. Я чувствовал, что несусь в пропасть, лечу в космос — туда, куда не долетают снаряды «юнкерсов». Кажется, меня везли сюда на катере или в автомобиле. Иногда мне чудилось, что я возвращаюсь на свой корабль, только не знаю, куда мы плывём. Потом мне пришла в голову мысль, что я уже мёртв, но по этому поводу я не расстроился. Смерть всегда интересовала меня. Любопытно: что при этом происходит? Потом ведь у человека ни забот, ни желаний — лежит себе, ни о чём не думает, ему хорошо, всё уже позади: нет ни «юнкерсов», ни этого каравана, нет войны… Всё это уже его не касается. Голода он не чувствует, пить ему не хочется. Если у него что-то болит или ему душно, значит он в аду. Я лежал, и у меня ничего не болело. Но выпил бы я что-нибудь с удовольствием.

Не помню, просил ли я пить, но когда пришёл в себя, почувствовал металл на губах. Влага текла из жестяной кружки мне на подбородок, лилась за рубашку, омывала пропотевшее зудящее тело. Вода хорошо освежала. Я открыл глаза, приготовившись увидеть ангела. Он был небрит, с монголоидными чертами лицами, в рубашке без воротника и в плаще с советскими нашивками. «Русские уже на небе, — промелькнуло у меня в голове. — А как же Мурманск? Сдали его немцам?» Я попросил ещё воды, но мне сказали, что с меня хватит.

Я проснулся окончательно и понял, что обсуждают какой-то бой возле населённого пункта Кандалакша. Беседу оборвал шум падающего тела. Кто-то не сумел вовремя удержаться за дверную ручку и свалился. Двое солдат с забинтованными головами беднягу подняли.

Я почти уже засыпал, когда услыхал, что говорят обо мне, о том, как меня ранило на моём судне, и о польской армии, которая спустя три недели от начала войны сдалась гитлеровцам. Мне показалось, что я понял всё правильно, и мне захотелось возразить, сказать, что польская армия — да, конечно, разбита, но никому она не сдавалась и акта капитуляции не подписала, как это сделала армия Франции, и мы могли бы и дальше обороняться, если бы вы не ткнули нам ножом в спину. Кроме того, вы, русские, в 1941 году за те же три недели отдали территорию, которая больше Польши раза в два… Но я притворился, что сплю, потому что был ещё слишком слаб для подобных дискуссий.

Меня кормила молоденькая медсестричка в фуфайке, накинутой поверх белого халата. Она едва держала озябшей рукой алюминиевую ложку. На столе коптила керосинка, в тусклом свете играли в карты безногие раненые.