Они совершенно не подходят друг другу. Он преуспевающий адвокат, а у нее свое кафе в Гамбурге. Его переполняют нереализованные желания, а она пытается в них разобраться. Он любит свою мебель, а она – свои проблемы. И при этом оба любят друг друга. Но в одно проклятое утро все рушится в одночасье. С разбитым сердцем садится она в машину, одержимая жаждой мести. Тем более что завтра ей исполнится 32 года.
СУББОТА, 5:30
У меня плохой характер и хорошая фигура. Каждое утро, прежде чем открыть глаза, я благодарю судьбу, что я такая, какая есть. И каждое утро я радуюсь моим разнообразным достоинствам.
Я хорошо умею парковаться, еще лучше умею говорить «нет». Буквально вчера я врезала толстой надоедливой бабе у прилавка с сырами, которая пыталась втиснуться между мной и куском обезжиренной гауды. Я посчитала, что она лезет без очереди. А меня не стоит не замечать.
Сейчас я собираюсь расстаться со своим любовником. Он меня достал этой вечной болтовней о Голливуде, где как раз снимает свой первый фильм. Терпеть не могу, когда мужчины говорят только о себе. Когда же мне тогда поговорить обо мне?
Нет, я вовсе не из породы цветочков-анемонов, которые незамедлительно чахнут от недостатка восторгов и восхищения. Глаза широко открыты, крики: «а-а-а», «о-о-о», как будто при них только что зажгли олимпийский огонь. Фу-у! У меня рост метр шестьдесят, но я уже давно не стараюсь казаться выше. Каждый такого роста, насколько он себя ощущает. Можно чувствовать себя выше, если смотреть на других сверху вниз. Мужчины вообще любят тебя, если ты их унижаешь. Не спрашивай меня, почему. Но это так.
Мой любовник, к примеру, – не хотелось бы называть его имени, так как он очень известен, очень богат и, конечно, женат, – прервал свои съемки с Вайноной Райдер, когда на прошлой неделе я заявила ему по телефону, что он не мог бы сделать мне большей гадости, чем разойтись со своей женой. И что я с этого поимела? Вайнона устраивает скандал при посторонних. Любовник грозит мне разводом – со своей женой. А я-то – белая и пушистая, и мне светит нежное колечко от «Шоппар». Я никогда не понимала, почему после любовного приключения должна становиться богаче, причем не одним только жизненным опытом. Наверное, поэтому я предпочитаю расставаться сразу после Рождества или дня рождения.
5:35
Иногда я просыпаюсь, как вот теперь, и чувствую, что стала сильней, благодаря только что виденному сну. Я не могу вспомнить точно, что мне снилось, но остается ощущение чего-то очень хорошего. Как бы получше выразиться? Я открываю глаза и точно знаю, кто я. Но я не знаю точно, кем бы могла быть.
У меня хороший характер и плохая фигура. Но я клянусь всем, что мне свято – моей щеточкой для лица от Шисейдо, курточкой моей бабушки Амелии Чуппик, моим двойным CD Уитни Хьюстон, – я изменюсь. Да, я стану другой. С хорошим характером сегодня ничего хорошего не добьешься, впрочем, как и с толстыми бедрами. Последнее – вопрос дисциплины.
Снаружи постепенно светлеет. Я люблю просыпаться летом вместе с солнцем. Лучшее время, чтобы мечтать. Пара ранних птах начинает неторопливую беседу, комод у кровати медленно обретает очертания, постельное белье снова становится цветным. Светло-серым с розовым, с цветами по краям.
В те несколько минут между ночью и днем у меня иногда появляется чувство, что я могла бы начать все сначала. Тихо подняться, тихо уйти из своей прежней жизни и тихо вступить в другую.
Только в двух случаях я чувствую себя подобным образом, как в невесомости, с желанием начать что-то новое. Это когда Одри Хёпберн в «Завтраке у Тиффани» сидит на подоконнике и поет «Мун Ривер»:
5:37
Филипп тихо причмокивает во сне и прижимает к груди мою пуховую подушечку. Необъяснимый феномен: так как я легко замерзаю и очень нуждаюсь в том, чтобы к кому-то прислониться, я каждую ночь засыпаю на любимой шкуре ламы с уютной пуховой подушечкой в руках. По-другому не выходит. Даже на уикенды я выезжаю с огромным чемоданом, потому что не могу обойтись без этих постельных принадлежностей.
Однако каждое утро, за те годы, что я просыпаюсь рядом с Филиппом фон Бюловым, выясняется, что он лежит на моей ламе, обнимая мою пуховую подушечку, почти так же нежно, как Мел Гибсон своего сына, вырванного из лап злодеев-похитителей в фильме «Главные деньги». Понятия не имею, что происходит в нашей постели по ночам.
Мы вместе уже два с половиной года. Пара «Гамбург—Берлин». Пара на уикенд. Пара, которая перезванивается по три раза на дню и передает поцелуй с пожеланием спокойной ночи на расстоянии. У нас все в двух экземплярах: зубные щетки, расчески, маникюрные ножницы, пинцеты, ночные кремы, дневные кремы. В каждом городе – комплект. Только шкуру ламы и пуховую подушечку я постоянно таскаю туда-сюда. В жизни каждого должна быть вещь, которая существует в единственном числе. Спроси меня, как Филипп спит в середине недели, если во сне он ничего ни у кого не может отобрать?
Он опять причмокивает во сне.
Мой Бюлов-медвежонок.
5:38
Если ты хочешь, чтобы любимый спутник жизни обнял тебя, нужно прошептать ему в ухо: «С добрым утром, Бюлов-медвежонок» и потом немного громче: «Я уже проснулась. Ты еще спишь, мой любимый?» Я не люблю просыпаться одна. Никогда так не делаю. Я плохо переношу, когда человек, лежащий со мной рядом, просыпается первым. Мне кажется, что мной пренебрегли, я чувствую себя одинокой и потерянной, лучше поспать еще, чем переживать, что проснулась одна. Я даже выработала особую методу, как разбудить друга так, чтобы он думал, будто проснулся сам. Или придумываю оправдание для столь раннего пробуждения: «мне приснился дурной сон», «тебе приснился дурной сон», «ты громко храпишь» или «мне кажется, на кухне кто-то есть».
Я все еще не определилась, какую стратегию применить нынче утром; пока же я подныриваю поближе к моему сладкому, протягиваю с любовью руку… как вдруг вовремя вспоминаю, что больше не люблю Филиппа фон Бюлова. Как раз со вчерашнего вечера.
Не хотелось так все усложнять, но вчера он, действительно, перегнул палку и слишком долго якшался с этой сучкой, с этим свиным рылом, этой тощей, как щепка, уродской вороной. Нет, против нее лично я ничего не имею, правда, ничего. Она его клиентка, он ведет ее договоры и ничего не может поделать с тем, что она такая стройная натуральная блондинка и три года назад у них была интрижка.
«Ничего серьезного. Просто секс», – попытался отшутиться Филипп, нечаянно проговорившись мне об этом романе.
Бенте Йохансон, я уже упоминала об этом, такая тощая благодаря своей профессии. Она из Швеции, и поэтому у нее, к сожалению, такой милый северный акцент студентки-иностранки. Ростом под метр восемьдесят и само собой – работала моделью в Париже, Милане и Нью-Йорке. С тех пор ее речь пестрит американизмами, произнося которые она широко разевает свой и без того неестественно большой рот, как будто хочет проглотить целиком двойной сандвич.
5:40
Какой-то раздраженный черный дрозд вырывает меня из моих мрачных размышлений. С перил балкона он бросает сердитые проклятия – стокатто в сумеречное утро, брюзжит, вовсю старается.
Брюзжание мне нравится. Я тоже люблю это дело. Но брюзжать все время – надолго меня не хватит.
Без двадцати шесть. Я знаю, почему проснулась ни свет, ни заря. Иначе и быть не могло. После такой-то ночи. Но сегодня великий день. Сегодня я сделаю то, что раньше только грозилась совершить.
Сестренки! Часто ли вы запускали стаканом в стену, по крайней мере в мыслях, и злобно кричали: «С меня хватит! Ты больше меня не увидишь!» А случалось ли вам, схватив косметичку и восстанавливающий крем от Клиранс, хлопнув дверью, покидать дом? Дом, в котором ваш мужчина в это самое время наливает бокал хорошего красного вина и включает телевизор, прекрасно зная, что в следующие двадцать минут вы так и так будете стоять в дверях?
Приходилось ли вам возвращаться, только потому что он не побежал за вами?
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 00:00
Какое-то мгновение я подумывала: а что, если просто дать газ и взлететь? Bay!
Это было бы нечто! Какой уход!
Пастор будет глотать скупые слезы, несмотря на то что он совершенно не знает меня, потому что пятнадцать лет назад я покинула ряды прихожан. Но он интуитивно почувствует, какая выдающаяся личность безвременно покинула этот мир. Моя школьная подруга Кати, эксперт по театральным жестам, будет истерически кричать у открытой могилы, бросаясь на Филиппа: «Убийцаааа!» и только совместными усилиями мужа и любовника удастся удержать ее от того, чтобы она не убила его лопатой.
А Филипп, совершенно сломленный, рухнет на мою могилу, вцепится в мой белый гроб и откажется вставать.
Ах, я люблю представлять в красках собственное погребение. Всех этих отчаявшихся, раскаивающихся людей, которым я, можно сказать, делаю честь своей смертью. Вот они ее получили. Раскаиваться слишком поздно! Сами виноваты!
10:13
Ооооооо! Уууууу! Ктоооояяяя! Гдеееяяя! Кто долбит меня по голове? И почему?
11:45
Ооооо. Эта боль.
У меня болит все тело – ни единого живого места – и непонятно, где болит больше. Хорошо, головную боль я быстро локализовала и диагностировала. Алкогольное отравление вкупе с непривычно высокой дозой никотина. Безрадостно, но ничего серьезного. Но, черт возьми, что с моей спиной, ногами, руками? Чувствую себя так, как будто угодила в потасовку между панками и скинхедами.
О чем, честно говоря, не могу судить правильно, потому что меня еще никогда не били. Я немного труслива, когда дело касается физических разборок. Да и вообще, любых разборок. Влезать в конфликты – это не мое. На меня стоит только злобно посмотреть, и я готова все, то есть абсолютно все, что говорила когда-нибудь в своей жизни, взять обратно.
Вот самое брутальное, что я сделала другому человеку: когда мне было одиннадцать лет, я в приступе гнева бросила мокрую губку в ненавистную одноклассницу. В то время я не только плохо бросала, но и плохо целилась, чему, впрочем, так никогда и не смогла научиться. Губка пролетела в нескольких метрах от моего врага и попала в лицо лучшей подруги, отчего наша дружба тут же и кончилась.
Я с отвращением щурюсь на солнце, которое неизвестно откуда светит мне прямо в лицо, и бросаю хмурый взгляд на свое истерзанное тело.
13:55
«Это номер Ингеборг Химмельрайх. Оставьте свое сообщение после звукового сигнала, и я вам перезвоню. Пииип».
«Ибо, это куколка. Жаль, что тебя нет. В Химмельрайх я уже звонила, но я знаю, что сегодня ты дома. Хотела сказать тебе, что еду в Гамбург. Я пока на острове, но уже встала в очередь на паром. Звоню из телефонной будки с вокзала, потому что мобильник сел. Можем мы увидеться сегодня вечером? Тогда я наконец расскажу, что произошло. Попробую позвонить тебе еще раз, когда буду в Гамбурге. Пока, до встречи».
Я наотвлекалась досыта. Пора с этим кончать. Я еду домой, чтобы воспользоваться классическими, испытанными методами преодоления проблем: вино, подруга и пение. Выпью ледяной коктейль Кави ди Кави на террасе. Изображу перед любимой Ингеборг весь долгий путь моих страданий. Под нежное сопровождение «The only one» Лайонела Ричи. У него голос, как ванильный сироп.
А когда Ибо узнает страшную, ужасную правду, я буду много плакать. А она будет долго гладить меня по голове, все поймет и, надеюсь, скажет:
15:50
Ну и времена!
Все стоят. Намертво.
Ни единого метра за последние десять минут. Наверняка, часа за два до этого какая-нибудь дамочка тридцати с лишним лет в «пассате Комбис» и наклейкой «Я торможу и перед животными» на капоте попыталась обогнать грузовик, потратила на это полчаса и устроила километровую пробку.
Чего я совершенно не переношу, так это пробок на дорогах. Еле ползущий транспорт – еще куда ни шло, потому что какое-то движение все же есть. Но когда все тупо стоят на одном месте, мое терпение подвергается чрезмерному, невозможному испытанию.
Мотор выключен. Я считаю, что выключить мотор на автобане – равносильно походу в ресторан для гурманов с вывихом нижней челюсти.