Звонок мертвецу (сборник)

Ладлэм Роберт

Спиллейн Микки

Ле Карре Джон

В настоящее издание вошли три остросюжетных романа.  Детектив Майк Хаммер становится на защиту бывшего преступника, которого подозревают в похищении сына известного ученого. Полиция завлекает самого крутого гангстера Нью-Йорка Райана на службу. Ему необходимо разыскать некоего Лодо. Того, кто пытался выйти на его след до Райана, вскоре находят мертвым ("Я, гангстер").  В издание также вошли романы Р. Ладлэма "Уикенд Остермана" и Д. Карре "Звонок мертвецу".

Роберт Ладлэм

Уикенд Остермана

Часть первая

Воскресенье. Полдень

 1

Сэддл-Уолли, что в Нью-Джерси, можно было бы назвать классической деревней.

Торговцы недвижимостью, прислушиваясь к сигналам тревоги, которые подавали задыхающиеся в городах, и в частности в Манхеттене, представители высших слоев среднего класса, обнаружили наконец деревню, первые лесистые акры которой были заложены в конце 30-х годов.

Надпись на белоснежном дорожном знаке в виде щита гласила:

«Добро пожаловать» было выполнено куда более мелкими буквами по сравнению со всем остальным, потому что на самом деле в Сэддл-Уолли не очень жаловали пришельцев, этих воскресных водителей, что приезжают поглазеть на обитателей деревни. Две полицейские машины Сэддл-Уолли патрулировали в это воскресенье окрестные дороги.

Часть вторая

Понедельник, Вторник, Среда, Четверг 

 2

Выйдя из лифта, Таннер направился в свой кабинет по коридору, устланному толстым ковром. Около получаса он провел рядом с монитором, просмотрев запись Вудворда. Она подтвердила то, что сообщили газетные новости: Чарльз Вудворд сделал заместителя госсекретаря Аштона посмешищем.

Представляю себе, в каком состоянии находится сейчас куча людей в Вашингтоне, подумал он.

— Ну и шоу, не так ли? — сказала его секретарша.

— Гаси свет, как говорит мой сын. Не думаю, что нас ждут приглашения на обед в Белый дом. Звонил кто-нибудь?

 3

К искреннему удивлению Таннера, Комиссия прислала лимузин, который ждал приземления его самолета.

Кабинет Кренстона был на шестом этаже здания КСК; время от времени тут собирались директора служб новостей крупнейших телекомпаний. Кренстон успешно делал карьеру — его уважали и на телестудиях, и меняющиеся представители администрации, — и поэтому Таннер почувствовал неприязнь к незнакомому ему Фассету, который мог сказать с таким высокомерием: «У Кренстона нет полномочий принимать такие решения».

Он никогда не слышал о Лоренсе Фассете.

Таннер открыл двери в приемную Кренстона. Она была пуста. Стол секретарши был девственно чист — ни блокнотов, ни карандашей, ни каких-либо бумаг. Свет горел только за дверями кабинета Кренстона. Они были приоткрыты, и он слышал тихое жужжание кондиционера. Портьеры были опущены, наверно, для того, чтобы солнечный свет не резал глаза. На стенку приемной упала тень обитателя кабинета, который направился к дверям.

 4

Он с трудом осознавал, что летит из аэропорта Даллес в Ньюарк. Он не устал, но был напуган. Лихорадочно перескакивал с одного образа на другой, и картинки стремительно сменяли друг друга. Джон видел острый испытующий взгляд Лоренса Фассета, сидящего за диктофоном с вращающимися катушками, слышал тембр его голоса, задававшего какие-то невероятные вопросы; постепенно голос становился все громче и громче.

«Омега!»

И лица Берни и Лейлы Остерман, Дика и Джинни Тремьян, Джоя и Бетти Кардоне.

Все это не имело никакого смысла. Он оказался в Ньюарке, внезапно на него свалился весь этот кошмар, и он с трудом вспомнил, как передавал Лоренсу Фассету какие-то бумаги компании и подписывал отсутствующие листки из досье.

 5

Белый французский телефон с приглушенным звоночком издал сигнал не менее пяти раз. Лейла сквозь сон подумала, что глупо было его ставить на столик рядом с Берни. Его он разбудить не может, а просыпается она.

Она толкнула мужа локтем в ребро.

— Мой дорогой... Берни, Берни! Телефон...

— Что? — Остерман открыл глаза и смутился. — Телефон? О, эта чертова штука. Кто его только может услышать?

 6

Остерман бесцельно бродил по кабинету, стараясь избавиться от воспоминаний об утреннем звонке, которые неотвязно мучили его.

Ни ему, ни Лейле уснуть больше не удалось. Они попытались обсудить все возможные варианты, объясняющие звонок, а после этого перешли к более важному вопросу — зачем?

Зачем ему звонили? Что стояло за этим вызовом? Стоит ли Таннер за этой опасностью публичного разоблачения?

В таком случае ему, Берни Остерману, ничего не угрожает.

 

Часть третья

Уикенд

 17

Такси подъехало к дому Таннера. Собачка Джона, мохнатый уэлш-терьер, взлаивая, носился взад и вперед по дорожке, всем своим видом давая понять, как он рад долгожданным гостям. На лужайку выбежала и Джаннет. Открылась дверца такси: из машины появились Остерманы. У обоих в руках были завернутые пакеты с подарками. Водитель вытащил и большую сумку.

Таннер смотрел на них из дома: Берни был в дорогом пиджаке стиля «Палм-Бич» и в голубых брюках; Лейла в белом костюмчике с золотой цепочкой на поясе, юбка была обрезана значительно выше колен, а широкополая мягкая шляпа прикрывала левую сторону лица. Она представляла собой олицетворение успехов и здорового образа жизни Калифорнии. Но и во внешнем облике, и в поведении Берни и Лейлы была некоторая искусственность: большие деньги пришли к ним лет девять тому назад.

Или их успехи были всего лишь фасадом, пытался понять Таннер, наблюдая за парой, которая сейчас обнималась с его дочерью. Или же они в самом деле годы и годы обитали в мире, в котором рукописи и съемки были для них всего лишь вторичным занятием — отличной крышей, как сказал бы Фассет?

Таннер посмотрел на часы. Было две минуты шестого. Остерманы прибыли довольно рано — в соответствии со своим собственным расписанием. Может быть, это было их первой ошибкой. Или, возможно, они не ожидали увидеть его дома. Он обычно оставлял кабинет пораньше, когда приезжали Остерманы, но в любом случае он не мог быть дома раньше половины шестого. В письме Лейлы прямо говорилось, что их самолет из Лос-Анджелеса приземляется в аэропорту Кеннеди около пяти. Задержка прибытия была нормальным явлением. Но невозможно было себе представить, что они прилетели раньше назначенного срока.

У них, должно быть, есть объяснение. Интересно, упомянут ли они его?

 18

Уикенд начался как-то натужно и неестественно; Элис чувствовала это. Может, дело в том, что голоса были громче, чем обычно, смех более подчеркнутым.

Обычно с появлением Берни и Лейлы, когда начинались расспросы о домашних делах, все, как всегда, успокаивались. Разговоры о детях и их проделках, о службе, о принимаемых решениях — на это ушли первые несколько часов. Джон называл такое времяпрепровождение синдромом Остермана. Берни и Лейла буквально втягивали их в разговор, заставляя выкладывать все, что на сердце.

Тем не менее никто по своей воле не затрагивал чисто личных дел. Никто не касался жизненно важных проблем, которые остались в прошлом у каждого из них, — если не считать, конечно, ужасного происшествия в среду днем.

С другой стороны, Элис не переставала думать о своем муже, пытаясь понять, почему он приехал домой из офиса, почему он так возбужден в последнее время, почему со среды он так странно ведет себя. Но, может быть, это просто ее мнительность.

Женщины присоединились к своим мужьям, и Элис отбросила свои предположения. Дети уже пошли спать. Она не могла больше слушать разговоры Бетти или Джинни о своих горничных. Она может позволить себе прислугу! Они же могут позволить себе прислугу! Но у нес никогда не было прислуги!

 19

Элис распахнула створки окна в гостиной, чтобы музыка была слышна и тем, кто беседовал в патио. Теперь все собрались около бассейна. Даже ее муж и Дик Тремьян в конце концов выбрались из-за стола на кухне; они сидели тут минут двадцать, и Элис подумала, как странно, что они почти не разговаривают.

— Привет, прекрасная леди! — Это был голос Джоя, и Элис почувствовала, как в ней растет напряжение. Он предстал перед ней, выйдя из холла; на нем были купальные трусы. В фигуре Джоя было какое-то уродство, ибо рядом с ним все остальные предметы казались меньше.

— У вас кончился лед, и я позвонил, чтобы нам привезли еще.

— В такое время?

— Это проще, чем кто-то из нас поехал бы за ним.

 20

Трое мужчин наскоро оделись и, на руках дотащив тяжелое обмякшее тело Кардоне до машины Тремьяна, пристроили его на переднем сиденье. Бетти и Джинни расположились на заднем. Таннер продолжал наблюдать за лицом Джоя, особенно присматриваясь к его глазам, чтобы обнаружить притворство. Он ничего не увидел. И все же в этом есть что-то неестественное, подумал он; слишком уже продуманы были беспорядочные действия Джоя. Может, Джой использовал наступившее молчание, чтобы проверить реакцию всех остальных, пришло ему в голову.

Или его собственные выводы были искажены из-за постоянно ощущаемого напряжения?

— Черт побери! — воскликнул Тремьян. — Я оставил мой пиджак в доме!

— Утром я привезу его в клуб, — ответил Джон. — Мы договорились о встрече на одиннадцать.

— Нет, я лучше заберу его. Там у меня в карманах нужные записи; они могут мне понадобиться... Подожди тут с Берни. Я через секунду вернусь.

 21

Он стоял у окна спальни. Небо сплошь затянуто тучами, и луны не было видно. Он посмотрел вниз, на газон сбоку от дома и на лес за ним, и внезапно показалось, что зрение обманывает его. Он отчетливо увидел вспыхнувший огонек сигареты. Кто-то шел, совершенно не скрываясь, и откровенно курил! Господи Иисусе, подумал он, кто бы там ни был, неужели он не понимает, что может выдать наблюдение?

Затем он присмотрелся повнимательнее. На человеке был накинут купальный халат. Это был Остерман.

Неужели Берни что-то увидел? Или услышал?

Таннер быстро и бесшумно вышел из спальни и спустился вниз.

— Я так и думал, что ты выберешься прогуляться, — сказал Берни, который, сидя в кресле на краю бассейна, задумчиво смотрел в воду. — Этот вечер явно не получился.

Часть четвертая

Воскресенье. Полдень

 30

В Сэддл-Уолли, Нью-Джерси, был воскресный день. Две патрульные машины, как обычно, ездили по улицам поселка, и, сворачивая на его тенистые улочки, полицейские улыбались детишкам и приветливо махали руками обитателям домов, занятым своими воскресными хлопотами. Небольшие пикапчики иностранного производства и большие сверкающие лимузины загружались клюшками для гольфа и теннисными ракетками. Ярко сияло солнце, и листья, промытые недавним дождем, шелестели под порывами легкого ветерка.

Сэддл-Уолли просыпался, готовясь встретить прекрасное июльское воскресенье. Беспрерывно звонили телефоны, намечались планы, приносились извинения за происшествия минувшего вечера. Их встречали добродушным смехом — да какого черта, ведь был субботний вечер. В Сэддл-Уолли, Нью-Джерси, быстро забывали все прошедшее.

Темно-синий «седан» последней модели с белоснежными колпаками на колесах подъехал к дому Таннеров. Таннер поднялся с дивана и, морщась от боли, подошел к окну. Верхняя часть груди и вся левая рука были в бинтах. Так же выглядела и левая нога от бедра до лодыжки.

Из окна Таннер увидел двух человек, которые шли по дорожке к его дому. В одном он узнал патрульного Дженкинса, но только со второго взгляда. На этот раз Дженкинс был не в полицейской форме. Сейчас он походил на типичного обитателя Сэддл-Уолли, на банкира или крупного правительственного чиновника. Второго Таннер не знал. Он никогда раньше не видел его.

— Они пришли, — крикнул он на кухню. Выйдя оттуда, Элис остановилась в холле. Одета она была небрежно, в брюки и рубашку, но по выражению глаз он видел, как она сосредоточена.

Джон Ле Карре

Звонок мертвецу

 

 

Глава 1

Краткая история Джорджа Смайли

Когда незадолго до конца войны леди Анна Серкомб вышла замуж за Джорджа Смайли, своим потрясенным подругам из Мэйфэра

[4]

она описывала его, как удивительно обыкновенного человека, настолько обыденного, что даже захватывало дыхание. Когда два года спустя она оставила его ради кубинского автогонщика, то загадочно сообщила, что, не сделай она этого сейчас, ей бы это никогда не удалось, и виконт Сейли специально отправился в клуб, чтобы посмотреть на этого кота в мешке.

Это высказывание, которое в течение одного сезона ходило из уст в уста как образец mot

[5]

, было доступно для понимания лишь тем, кто знал Смайли. Невысокий, полноватый, с тихими вежливыми манерами, он, казалось, тратил кучу денег на то, чтобы приобретать как можно более плохую одежду, которая висела на нем, как кожа на отощавшей лягушке. На свадебной церемонии Сейли объявил, что «Серкомб спарилась с заколдованным принцем в образе лягушки-быка». Смайли же, не догадываясь о такой характеристике, трепеща, стоял перед алтарем в ожидании поцелуя, который превратит его в принца.

Был ли он богат или беден, возделывал ли он землю или возносил мольбы богу? Откуда она его раздобыла? Несовместимость этой пары подчеркивалась неоспоримой красотой леди Анны, и бросающаяся в глаза диспропорция пары таинственным образом лишь подчеркивала ее. Но сплетня предпочитает иметь дело лишь с черными и белыми цветами, и в беглых светских разговорах проскальзывали упоминания о тайных грехах и скрытых мотивах. И когда развод наконец стал свершившимся фактом, Смайли, не посещавший приличной школы, не имевший обеспеченных родителей, не служивший в привилегированном полку и не обладающий своим делом, без состояния, хотя и не бедняк, скоро был забыт, как вчерашняя новость, как старый саквояж на пыльной полке шкафа.

Хотя леди Анна последовала за своей звездой на Кубу, она невольно вспомнила Смайли. Борясь с волнением, она призналась себе, что если и был мужчина в ее жизни, то только Смайли.

Тот факт, что леди Анна рассталась со своим бывшим мужем, не заинтересовал общество — оно достаточно равнодушно отнеслось к последствиям этой сенсации. Тем не менее интересно отметить, что Сейли и его компания заинтересовались тем, что можно было бы назвать реакцией Смайли, но его пухлое близорукое лицо выражало глубокую сосредоточенность, лишь когда он погружался в поэзию третьестепенных немецких поэтов, потирая при этом влажные руки, высовывающиеся из мятых рукавов пиджака. Так что Сейли оставалось лишь небрежно пожать плечами, пребывая в уверенности, что, несмотря на бегство леди Анны, маленький Смайли отнюдь не собирается кончать с собой.

 

Глава 2

«Мы никогда не закрываемся»

В такси он чувствовал себя в безопасности. В тепле и безопасности. Тепло, которое оберегало его от мокрой январской ночи, он протащил сюда контрабандой из своей постели. Безопасность создавалась ощущением нереальности улиц Лондона, по которым как привидения бродили несчастные искатели развлечений, прячась под зонтиками, и стояли проститутки — как подарочные коробки, упакованные в полиэтиленовые плащи. Все казалось ему призрачным. Это были тени, которое возникли во сне и исчезли после резкого звука телефона на столике у кровати... Оксфорд-стрит... Почему Лондон, пожалуй, единственная столица в мире, которая по ночам теряет все своеобразие? Смайли, плотнее закутавшись в пальто, подумал, что ни один город в мире, от Берна до Лос-Анджелеса, так охотно не прекращает свою дневную борьбу за индивидуальность.

Такси повернуло на Кембридж-серкус, и Смайли выпрямился, как от толчка. Он припомнил, почему ему звонил дежурный офицер, и мысли эти безжалостно вырвали его из полусонного забытья. Разговор всплыл в памяти слово в слово — как жар воспоминания о давних успехах.

— Смайли, — говорит дежурный офицер. — С вами хочет побеседовать Советник...

— Смайли, — говорит Мастон. — В понедельник вы допрашивали Самуэля Артура Феннана из Форин-офис, не так ли?

 

Глава 3

Эльза Феннан

Мерридейл-Лейн принадлежит к одному из тех уголков Сюррея, обитатели которых ведут неустанную битву против язв пригорода. Ухоженные деревца, взращенные на удобрениях, стояли в каждом палисаднике, полуприкрывая собой скрывающиеся за ними уродливые дома. Безыскусность окружающей обстановки подчеркивалась изображениями деревянных сов, красовавшихся над названиями домов, и сидящими на корточках гномиками, которые неотрывно смотрели в пруд с золотыми рыбками. Гномиков своих обитатели Мерридейл-Лейн не красили, подозревая, что это типичный порок пригорода, и по той же причине не считали нужным покрывать лаком сов; терпеливое, из года в год, ожидание приводило к тому, что эти сокровища приобретали поистине антикварный вид, а стропила гаража были облеплены пчелами и изъедены древоточцами.

На самом деле проезжая дорога не заканчивалась тупиком, хотя агенты по продаже недвижимости и утверждали это; ответвляясь от проезда на Кингстон, она, прихотливо извиваясь, превращалась в гравийную дорожку, которая за поворотом обретала вид утонувшей в грязи дороги через Мерриз-филд — и вливалась в другую дорожку, неотличимую от первой. До 1920 года она вела к приходской церкви, но теперь приход превратился в некий островок безопасности между шоссе, идущим на Лондон, и дорогой между Мерридейл-Лейн и Кадоган-роуд, по которой в свое время верные прихожане спешили просить милости и провидения. Полоска открытого пространства, именующаяся Мерриз-филд, ныне приобрела значение куда большее, чем то, что она могла себе позволить; она вклинилась в пространство, которым ведает совет округа, разделив сторонников развития и консерваторов — и столь эффективно, что всему механизму местного самоуправления в Валлисто-не пришлось притормозить. Наконец был достигнут естественный компромисс: Мерриз-филд не досталась ни тем, ни другим, и по ее периметру на равном расстоянии друг от друга были воздвигнуты три стальных пилона. В центре же появилось сооружение, напоминающее хижину каннибала с соломенной крышей, окрещенное «Памятный мемориал войны», — оно было поставлено в 1951 году как знак благодарной памяти павшим в двух войнах и служило прибежищем старым и немощным. Никому не приходило в голову поинтересоваться, чем в Мерриз-филд занимаются старые и немощные, но под сводами этого убежища наконец нашли себе приют и пауки, а когда возводились пилоны, их строители выяснили, что тут можно очень уютно посидеть.

Смайли явился сюда на своих двоих сразу же после восьми, оставив машину около полицейского участка, до которого было десять минут хода.

Шел плотный холодный дождь, который немилосердно сек лицо.

Полиция Сюррея этим делом больше не интересовалась, но Спарроу по своей инициативе прислал сюда офицера из Специального отдела, который в случае необходимости, сидя в полицейском участке, мог бы обеспечить связь между службой безопасности и полицией. Причины смерти Феннана сомнений не вызывали. Он в упор выстрелил себе в висок из маленького французского пистолета, выпущенного в Лилле в 1957 году. Пистолет был найден под телом. Все обстоятельства говорили о самоубийстве.

 

Глава 4

Кофепитие у «Фонтана»

Суперинтендант отдела уголовного розыска в Валлистоне был великаном, добродушная душа которого оценивала профессиональную компетентность лишь годами службы и не видела пороков в своих привычках. С другой стороны — инспектор Мендел, присланный Спарроу, был сухим джентльменом с настороженным лицом, который говорил очень быстро, выстреливая слова уголком рта. Смайли про себя сравнивал его с лесником, охраняющим дичь, который знает свой участок и не любит, когда на него вторгаются браконьеры.

— Я получил послание из вашего Департамента, сэр. Вы должны тут же позвонить Советнику.— Суперинтендант ткнул огромной лапой в телефон и, открыв двери, покинул свой кабинет. Мендел остался. Смайли, помаргивая, несколько секунд смотрел на него.

— Закройте дверь. — Мендел бесшумно прикрыл ее.

— Я хотел бы порасспрашивать кое-кого на Валлистонской телефонной станции. С кем там можно было бы связаться?

— Как правило, с заместителем начальника. Начальник обычно витает в облаках, а работает заместитель.

 

Глава 5

Мастон и подмостки

Когда они неторопливо ехали к Лондону, Смайли практически забыл о присутствии Мендела.

Бывали периоды, когда управление машиной доставляло ему облегчение; оцепенение долгого одинокого пути давало отдых его взбудораженным мыслям, а усталость от долгого сидения за рулем заставляла забыть все заботы.

Наверно, это была одна из ненавязчивых примет возраста, когда он не мог уже управлять ходом мышления. Теперь для этого требовались более решительные меры: например, иногда он заставлял себя представлять прогулки по некоторым европейским городам — вспоминать магазины и здания, мимо которых он проходил, например, в Берне или же прогулку по Мюнстеру до университета. Но, несмотря на такие энергичные умственные тренажи, мысли о сегодняшнем дне настойчиво требовали внимания. Стараниями Анны он был лишен внутреннего покоя; именно Анна дала ему представление о настоящем как о единственно стоящей вещи и научила его воспринимать реальность, а когда она исчезла, ничего больше не осталось.

Он не мог поверить в то, что Эльза Феннан убила своего мужа. Инстинкт повелевал ей защищаться, храня сокровища своей жизни, воссоздавая хоть символы нормального существования. В ней не чувствовалось агрессии, и единственное оставшееся в ней желание заключалось в том, чтобы выстоять и сохраниться.

Но кто может это утверждать? Что там писал Гессе? «Как странно бродить в тумане, чувствуя свое одиночество. Даже деревья не чувствуют леса. Каждое само по себе». Мы ничего не знаем друг о друге, размышлял Смайли, абсолютно ничего. Как бы близки мы ни были, когда в любое время дня и ночи можно поделиться самыми потаенными мыслями, мы все равно ничего не знаем друг о друге. Как я могу осуждать Феннан? Мне кажется, что я понимаю и какие ей пришлось вытерпеть страдания, и причины ее испуганной лжи, но что я, в сущности, знаю о ней? Ничего.