Красная пелена застилала глаза. Я глухо застонала и постаралась перевернуться на спину, но у меня это не получалось. В багровых сумерках я слабо различала что-то сине-белое, глянцевое, в черных точках и подтеках. Мокрые, спутанные пряди лезли в глаза, и без того застилая свет. Я мотнула головой, и мир вздыбился. Не в силах удерживать тяжелую, как чугунный котелок, голову, я уронила ее на пол. Челюсть лязгнула, и я едва не взвыла от боли.

Боль осязаема. Но кто придумал, что она не видна невооруженным взглядом. Если бы меня в тот момент спросили, как выглядит боль, я, не задумываясь, ответила бы: сине-белая шахматная абстракция, с черно-красными брызгами, хаотично усеявшими все вокруг, застилаемая черными всполохами в багровом свете. Если бы меня спросили, какова боль на вкус, я столь же быстро ответила бы: соленая. Вкуса слез и крови. Если кто-то поинтересовался, как она пахнет, я ответила бы: туалетным утенком с ароматом лимона, химическим ароматизатором и чем-то необъяснимым, но невероятно знакомым… Что-то такое, известное всем и каждому… Вертится же в голове… Ах да…

Боль пахнет кровью.

Я закрыла глаза и с трудом сдержала рвущееся из груди рыдание. Я знала, что так было нужно, потому что тот, кто заставил меня страдать, был еще рядом. Я не видела его, не слышала его дыхания, не чувствовала этой невероятной вони, смеси сигарет и дешевой туалетной воды, но всей кожей чувствовала, что он все еще близко. И что он все еще опасен, и может сделать со мной все, что угодно.

Замри.

Я лениво потягивала кофе, глядя сквозь богато украшенную витрину на праздничную улицу. В кафе было малолюдно. Первый понедельник января выпал на второе число. Я просидела в кафе уже лишних полчаса и готова была уйти, чтобы снова, как каждый месяц, доехать до вокзала и умчаться на поезде в небольшой провинциальный городок, изобилующий обедневшими дворянами.

Я жду Сергея уже пять месяцев, в глубине души понимая, что он никогда не придет. Захаров вряд ли простил ему предательство, Сергей наверняка знал, что ему не удастся выбраться, но решил рискнуть. Ради чего? Ради меня? Иногда, осмысливая свои поступки, я сомневаюсь, что достойна такой слепой любви.

Когда Сергей спросил меня, насколько сильно я любила своего мужа, я не сказала ему всей правды. Что я должна была ему сказать? Мои чувства к Владимиру были чем-то большим, чем любовь. Я была ему благодарна, я платила ему своей преданностью, как собака, которая, даже умирая, лижет руки своего хозяина. Я старалась быть хорошей женой, и мне не в чем было себя упрекнуть. И если бы Сергей спросил, кого я любила сильнее, я бы… Я бы ничего не ответила, потому что не знала бы, что ответить. Наверное, мужа я любила сильнее, но Сергей, несмотря на наше весьма непродолжительное знакомство, оставил в моей жизни яркий след. И, наверное, поэтому я сижу тут каждый месяц, подозревая, да что там, зная, что он сюда не придет.

Я расплатилась за кофе и вышла. Теперь я приеду сюда уже в феврале. Февраль в Италии совсем не такой, как в России. А еще здесь очень много моря, и солнца, и какого-то веселого сумасбродства. Богатой женщине легко жить в любом городе мира. Но если ей при этом приходится скрываться, то вести себя приходится очень осторожно, что я и делала.

Володя, подозревая, что его дни сочтены, прежде всего, беспокоился обо мне. Зная, что Глова решил избавиться от него, Володя придумал, как обойти хитрого Петра Ильича. Пять миллионов долларов нужно было спрятать. Если бы не перенесенные инфаркты, Володя поступил бы проще. По готовым паспортам мы уехали бы в любую страну и припеваючи жили на эти деньги, стараясь не привлекать к себе внимания. Но болезнь внесла свои коррективы в его планы…