Грегор Лашен родился 8 мая 1941 года в Юкермюнде (Передняя Померания). После школы учился в Киле, Цюрихе, Берлине, Вюрцбурге и Бонне, изучал филологию, философию и искусствоведение. С 1972 года преподавал современную немецкую литературу в голландском городе Утрехте, несколько лет назад вышел на пенсию, живет в Бремене. В течение пятнадцати лет возглавлял удивительный по своему размаху проект по переводу европейских поэтов “Poesie der Nachbarn” — “Поэзия соседей”. В 1996 году стал лауреатом премии Петера Хухеля. В 2004-м получил почетную премию Фонда Шиллера.

Такова (очень сокращенно) официальная часть биографии. Теперь можно перейти к существенному.

В поэзии Грегора Лашена удивительным образом сочетаются черты, характерные для его поколения, и индивидуальные особенности, отличающие — и радикально отличающие! — его от этого поколения. Свободный стих, подчеркнутая непатетичность, ясность — это как бы часть общей послевоенной поэтики, поэтического мейнстрима того времени. Ханс Вернер Рихтер, духовный руководитель, чтобы не сказать идеолог “Группы-47”, неформального объединения литераторов, в наибольшей степени определившего послевоенный литературный ландшафт Германии (в него входили, например, Генрих Белль, Ингеборг Бахман, Гюнтер Грасс, Мартин Вальзер), сказал как-то по поводу подчеркнуто поэтической и ритмизованной, музыкальной манеры чтения Пауля Целана, что тот “бубнит, как раввин в синагоге”. Вообще-то, латентный антисемитизм послевоенных немецких левых — это отдельная и сложная тема, которой сегодня посвящаются специальные исследования, но несомненно, что Рихтер имел в виду именно непрозаическую приподнятость манеры чтения Целана.

[1]

Впрочем, Грегор Лашен, также принимавший участие в выступлениях и заседаниях “Группы-47”, — безусловный почитатель и сторонник Целана. Одна из индивидуальных особенностей Лашена — это то, что он говорит как бы отвернувшись от “видимой стороны жизни”, пользуясь замечательной формулировкой Елены Шварц.

Игорь Булатовский, переводя Лашена, нашел, мне кажется, ключ к его поэзии. Говоря о северной эстетике Лашена в своем эссе “Горизонт окликания. Введение в книгу Грегора Лашена „Окликание горизонта“”, он приводит следующий отрывок из статьи Клейста о картине Фридриха “Монах на берегу моря”: “Картина с ее двумя-тремя таинственными предметами глядит на тебя, как Апокалипсис, как будто она полна ночных мыслей Юнга, и поскольку у нее, в ее однообразии и безбрежности, нет, кроме рамы, никакого переднего плана, то, когда смотришь на нее, кажется, что у тебя отрезаны веки”. Это в самом деле удивительно подходит к стихам Грегора Лашена. Очень жесткий отбор предметов и явлений, которые можно допустить в пространство поэтической речи, сочетаются у него с предельно эмоциональным подключением к этим предметам и явлениям. Там, где поэты его поколения остановились на регистрации явлений окружающей жизни и/или индивидуальной медитации, Лашен сделал еще один шаг — шаг в пропасть музыки. Его непатетичность непатетична до своего рода патетики. Его ясность так ясна, что покрывается дымкой. Сам Лашен тоже однажды использовал слова Клейста для пояснения своих мыслей о другом поэте. Этими словами я и хочу закончить свое маленькое вступление: “Все, что совершенно, кажется чудаковатым, особенно во времена, когда чудо поэзии остается чужим для подавляющего большинства людей на земле”.