Ранним утром он сидел верхом на крупном боевом коне, оглядывая поле, тянущееся до затуманенных высот, где ждали враги. Кольчужный шарф и доспехи отягощали его, была при нем и другая тяжесть, внутренняя: чувство чего-то невыполненного, какого-то забытого долга, будто он предал что-то дорогое.

– Туман рассеивается, милорд, – заговорил Трумпингтон откуда-то сбоку. – Будете атаковать?

Он посмотрел на солнце, подумал о зеленых долинах родины; в нем росло чувство, что здесь, на залитых туманом полях его ждет смерть.

– Нет, я не буду обнажать Балиньор, – высказался он наконец.

– Милорд, с вами все в порядке? – в голосе юного сквайра звучала озабоченность.

Из-за стойки Молли музыкальный автомат разбивал свое сердце о неверную женщину, но слушать его было некому, кроме нескольких отказников, восседавших на круглых сиденьях под желтым багамским солнцем, лелеющих пиво и ловящих бриз, тянувший с залива. Было около девяти вечера, и дневная жара ушла с пляжа; шорох волны, набегавшей на песок, звучал одиноко и отдаленно, как воспоминание старого человека.

Я примостился у стойки; Молли поставила передо мной бутыль вина с нетронутым еще сургучом.

– Джонни, сегодня это снова произошло, – сказала она. – Я обнаружила деревянное блюдо, которое, клянусь, расколола месяц назад, прямо здесь, в раковине, и без единого отколотого кусочка. И запас виски там иной – такого я никогда не заказывала, никакого признака «Красной марки», а тебе уж известно, как соблюдаю свой ассортимент. А три кочана капусты, вчера еще свежие, сгнили в холодильнике!

– Так – твой последний заказ перепутали и овощи были не такими свежими, как казалось, – ответил я.

– А поганки в углах? – спросила она. – Скажешь, это тоже естественно? Ты лучше разберись в этом, Джон Кэрлон! И вот еще что. – Она достала из-за стойки тяжелый хрустальный кубок емкостью почти в кварту с округлым дном на короткой ножке. – Это стоит денег. Как это оказалось здесь?