Горчица засохшая, угрюмо почерневшая. Сосиски комнатной температуры. Пиво тоже. Может, стоило взять котлеты? Впрочем, остывшие котлеты, пожалуй… Ладно, обойдемся.

Соседи по столику вяло перебирали футбольные новости и завидовали его аппетиту. Самим есть не хотелось — сказывались вчерашние обстоятельства. Вчера было воскресенье, позавчера, соответственно, суббота. Словом, понятно.

Он легко поддерживал разговор, называя их по имени, как и они его, со второй минуты знакомства. Он был тут на месте, в этой забегаловке. Открытый, незамысловатый.

Не найдя облегчения в пиве, стали скидываться.

— Саш?

У Томина своих дел было предостаточно, и он еще в тот день изрядно побегал. Инспектора угрозыска ноги кормят. Есть такая птаха в наших краях, которая всю жизнь ходит пешком и вместо перелета по осени бежит несусветно далеко. Томин порой, забегавшись, чувствовал себя подобной птахой. Названия он не помнил, птиц можно не запоминать.

А вечером покемарил. Предстояло ночное дежурство, и отдых считался служебно-обязательным. Кто этим пренебрегал, подчас оказывался неспособным сохранять быстроту реакции до утра, а то и с захлестом на следующий день.

Как-то перед рассветом на заводе имени Войтовича застрелили начальника караула и забрали из сейфа шесть пистолетов с патронами. А случилась данная заварушка накануне праздничного парада. Начальство, разумеется, в поту. Не то чтобы всерьез ждали терактов, ну а неровен час — с кого шкуру спустят? Примчавшиеся на место оперативники правильно рассудили, что тут сработал парень, недавно принятый в военизированную охрану. Рванули к нему домой, но от нервов и спешки до того были всполошенные, что не сообразили проверить, цела ли вся его одежда. И полные сутки разыскивали по городу парня в ватнике и кепке (как он на завод ходил). Потом постовой на привокзальной площади сцапал его, обвешанного оружием, просто сам не зная почему, по вдохновению. И был тот в сером плаще и вязаной шапочке. Так что операм досталось крапивой по заду, и много они кручинились, что до дежурства кто в гостях веселился, кто белье стирал в угоду жене.

В двенадцатом часу Томин сидел на вечно кожаном казенном диване в дежурной части Петровки, 38, и играл в шахматы. Кудлатый следователь Орлов шуршал рядом газетой. В соседней комнате разгоняли сон, сражаясь в пинг-понг.

— Противная лошадь, — пожаловалась Зина на томинского коня, удачно вторгшегося в ее позицию. — Как мне ее отсюда выгнать?

Отдельным требованием на юридическом языке называется просьба из отдельного места, предполагающая, что квалифицированный следователь произведет такие-то и такие-то официальные действия и известит о них отправителя. А что там произошло, кто кого и за что — об этом можно не сообщать. Следователю оно, собственно, без разницы.

Знаменскому не раз доводилось рассылать отдельные требования, но когда случалось самому их выполнять, то тяготила неосмысленность прилагаемых усилий.

В камере хранения Рижского вокзала он получил не принадлежащий ему чемодан, который в сопровождении двух граждан отнес к дежурному вокзальной милиции. Там чемодан был вскрыт, Знаменский вынул из него несвежую мужскую рубашку, пару шлепанцев, свитер, бутылку сухого вина и матерчатый кошель с пришитой вместо застежки металлической пуговицей, хранивший 38 рублей и пачку писем.

Тут он позволил себе упростить процедуру, занеся в протокол, что «

изъяты письма, которые не развязывались и не листались, а были тут же упакованы и опечатаны сургучной печатью „Отделение милиции Рижского вокзала № 3“ в присутствии вышеуказанных понятых

». Затем Знаменский опечатал и чемодан, оставив его под расписку дежурному.

А вечером отправился на другой вокзал и проскучал полночи до Калуги. В Калуге сел на местный автобус. Отсчитал шестнадцать остановок, вышел на семнадцатой. Как было велено, двинулся вперед, в трехстах метрах за колодцем повернул в проулок и постучал в покрашенный грязно-синей краской одноэтажный домик. Было раннее утро.

Томин поспел в суд к той стадии, когда обвиняемые уже выслушаны, и теперь задают свои вопросы адвокаты и прокурор. Зал был битком, в воздухе густело напряжение.

Худой и бледный прокурор — наверно, язвенник, — бился с подсудимым Преображенским.

— Вы утверждаете, что оклеветали Шахова на предварительном следствии?

— Именно так. Совесть заговорила! — отрапортовал Преображенский, преданно глядя на прокурора.

— Но почему она заговорила, только когда вы ознакомились с делом?

В последующие трое суток время Томина делилось между залом суда, где толкли ту же воду в ступе, и мелкой беготней вокруг Силина. В промежутках между тем и этим он подбирал накопившиеся хвосты, а в промежутках между промежутками посещал Зину.

— Вот следы твоего любимого «Москвича», — говорила она, раскладывая еще влажные фотографии.

— Ага, сдается, Силин прибыл на склад именно на нем. Просто так на пустырь кому надо заезжать?

— Гляди, здесь машина остановилась, кто-то вылез и переминался с ноги на ногу.

— Следочки изящные. Не чета силинским. У шин есть своя индивидуальность?