Часто меня путают со Стивеном Макферсоном. Этот человек работает на складе «Marlboro» в Дублине. Конечно, в Дублине не один склад, их там десятки, если не тысячи, а то и десятки тысяч, но, тем не менее, несомненно одно – он работает именно на том складе, где в картонных ящиках лежит продукция «Marlboro» – голубая мечта всех курильщиков. Сам я не курю. Впрочем, так же, как и Макферсон. У того нашли язву – у меня ничего не нашли, но оба мы не курим, так как считаем (и вполне обоснованно, по моему), что курение не только сокращает жизнь человеку, этому божьему созданию, но и влияет на климат планеты, который и так-то не ахти какой.

Этим летом в Дублине жарко. Хочется встать под холодный душ и стоять так часами, не двигаясь и не обращая внимания на телефонные звонки. А их много. Ой, как много. Звонят все: Джереми Прайор, Томас Вулф, Шарлотта, Синди… Даже отец звонил. Ему хотелось знать, не завалил ли я первый вступительный экзамен в Университет. Но я не стал подходить к телефону; пускай папа думает, что я целыми днями сижу в библиотеке. Незачем его расстраивать. Хотя, я и вправду там сижу. Вчера я провел в читальном зале время от обеда до ужина. Я штудировал книги по философии, но, честно говоря, ничего в них не понял. Мне кажется, что и сами авторы ничего в них не понимали. Ведь можно же что-то сочинять, и при этом ничего в этом не смыслить. Когда человек съезжает с горы на лыжах, он же не думает: что это за гора, что это за лыжи. Он, наверное, даже не знает, зачем съезжает с горы на лыжах. Просто – была гора, были лыжи… Отчего бы и не съехать? Вот так же и философия. Есть перо, есть бумага, есть вопросы, названные по имени вечности «вечными», есть то, что некоторые именуют разумом… Все вышеперечисленное дает толчок, и оп! Книга готова. А о чем она? Зачем? Для кого, в конце концов? Нет, это авторов не волнует. Им главное – гонорар и всеобщее почитание. Или, хотя бы, узкое признание. Или, на худой конец, собственное спокойствие. Рассуждают они, видимо, так: меня что-то мучило, я был болен идеей несоответствия видимого и желаемого, я выплеснул горячечный бред на эти страницы; теперь совесть моя спокойна, я просветлен, а когда другие прочтут, что я здесь понаписал, то и они просветлятся.

Все это кажется мне абсурдным. Если уж всем так невтерпеж поведать миру о своих раздумьях, то почему они не делают этого напрямик? Кажется, чего проще – выйди на улицу и подходи ко всем без разбору. Нет, лучше к тем, чьи физиономии тебе больше понравятся. Ведь устная беседа намного продуктивнее, чем обращение к тому же лицу посредством невербальной связи, с помощью каких-то знаков, символов, точек и многоточий. Читая книгу, никогда нельзя знать наверняка, что имел в виду автор. И, напротив, при разговоре за бокалом вина выясняются все закамуфлированные и законспирированные идеи, все подсознательные помыслы того, кто болел и, наконец, выплеснул.

Так почему же писатели сторонятся своих читателей? Почему бегут от них, почему не отвечают на письма, не звонят по телефону, не интересуются, прочитал читатель книгу или еще нет; и как она ему показалась, если уже прочитал?

Когда я был маленьким, отец часто брал меня на рыбалку. Когда я вырос, а случилось это как-то неожиданно, просто однажды утром я проснулся, открыл глаза, увидел белый потолок, паутину, свешивающуюся с люстры, разбросанные по полу игрушки, тарелку со вчерашним недоеденным яблоком, книги на столе, ну, и так далее, все это я увидел боковым зрением, а прямо перед собой я обнаружил кровать, в которой, как вы уже, наверное, догадались, лежал я сам, но уже не тот я, что был вчера, маленький, а я – большой, и так мне это не понравилось, что я опять попытался заснуть, но это мне уже не удалось. Я лежал без сна и думал о том, что теперь мне придется делать много такого, чего я делать совсем не хочу. Я расстроился и, даже, заплакал. Но слезы быстро высохли, так как взрослые плакать не должны, а я уже вступил в их мир и должен был придерживаться их правил. Иначе, как я думал, они меня убьют. Глупая, конечно, мысль, но не лишенная зерна истины. Меня не убили. Но и на рыбалку с отцом я больше уже не ездил. Он очень удивлялся и выпытывал, почему мне разонравилось это милое времяпрепровождение. Я не хотел его расстраивать, и потому не стал говорить о том, что мне просто жаль рыбок. Они ведь так же, как мы – родятся, живут, умирают. Какой-нибудь малек резвится в мутной воде и не знает, что в этот миг он стал взрослым, а когда он понимает это – уже поздно – крючок рвет ему глотку, и он, истекающий кровью, последним мигом своего тускнеющего сознания находит ответ: быть взрослым – значит быть убитым. И окунек умиротворенно улыбается, и душа его летит куда-то вниз, в самую глубину, а там, среди золотистых ракушек и нежных водорослей, ждет его Господь Бог, и улыбка его обещает душе вечное блаженство. Аминь.

Мы, пожалуй, начнем. Но с чего? Пожалуй, с самого главного. Но что есть самое главное? То, с чего начинают все – это и есть, пожалуй, самое главное. Мы, пожалуй, начнем.

У Андрюса была жена. Ее звали Питер Колдуэлл. Они познакомились в кафе в центре Дублина. Но этого им показалось мало.

– Гробанем аптеку, – сказал Андрюс.

Питер Колдуэлл, как и большинство зрелых женщин, был робок и нерешителен.

В прошлом Джулия получала немало писем с объяснениями в любви. Ее похоть была несоизмерима с возможностями мужчин, и потому любовники в ее постели долго не задерживались. Последним увлечением безумной вакханки был фотограф Макс, которого она и ненавидела, и любила. Примерно в одинаковых пропорциях. Кроме того, Макс внушал ей почти мистический ужас, когда выходил ночью на балкон и пел, аккомпанируя себе ударами по перилам. Джулии казалось, что луна пляшет… Такова любовь – никогда не знаешь, что происходит на самом деле. Можно прожить свой век в твердой уверенности, что тебя любят, и что красное – это черное. Но, рано или поздно, на одной из остановок откроются двери, и войдет тот, кто различает цвета.

Джулия была миленькой. Это все, что я могу о ней сказать. Другие авторы любят описывать своих героинь. На каждом шагу встречаешь: «Ее звали так-то. У нее была небольшая грудь, или пышные формы, или родинка на правой ягодице, или она любила хрюкать в минуты наивысшего блаженства, или – наоборот – мычать». Все это справедливо лишь в том случае, если женщины этой никогда не существовало, и ее мнимая реальность – не более, чем прихоть автора. Я же описываю Джулию, которая есть. И, потому, могу сказать лишь одно – она была миленькой. Ни о каких уточнениях речи быть не может.

Когда я познакомился с Джулией, ей было около двадцати пяти, а мне под шестьдесят, и я был влюблен в ее друга. Макс привлекал меня полной неспособностью что-либо скрывать. В нем клокотала жизнь, но внешне это ни в чем не выражалось. Я думаю, именно поэтому Джулия его и боялась. Она видела его каждый день, и не могла не понимать – то, что она видит, лишь тонкая корка льда, под которой бурлит неведомый океан. В то морозное утро в городе было необычайно тихо. Я только что проснулся и обдумывал второе по счету послание Максу. В первом я умолял его зайти ко мне в студию и помочь в одной работе, но он не пришел, и я был вынужден весь вечер проваляться в объятиях какого-то прыщавого студента-поляка. Во втором письме я собирался быть тверже, надеясь, что холодность (я хотел обвинить Макса в том, что по его вине я не смог докончить начатую работу) подействует на него сильнее, чем жаркие объяснения в любви. Я потянулся за бумагой. В это мгновение морозную тишину Дублина разорвал хлопок, эхом разнесшийся над заснеженными крышами домов.

Это Макс застрелил Джулию. По другой версии, она ушла от него к бывшему саперу, и никакого хлопка в то утро я не слышал, да и слышать не мог, потому, как Джулия жила за два квартала от меня, и окна ее комнаты выходили в глухой двор.

Все происходит не совсем так, как должно происходить. Льет дождь, идет снег; на углу не продают свежие газеты; в Албании террористы стреляют в порнозвезду; по бескрайним полям России рыщут голодные злые волки.

Дирк Богарт уже не герой экрана. Леонардо ди Каприо теперь занял его место. В фильме «Титаник» не хватает ста пятидесяти кадров. Они были вырезаны при окончательном монтаже. Киноведы спорят, что было в тех кадрах. Может, появлялся Терминатор, и набрасывался на Лео, или Лео набрасывался на Камерона, или Камерон набрасывался на Терминатора. Или они делали ЭТО втроем?

Так размышлял Джереми Прайор, сидя в дешевом кинотеатре и лениво потягивая колу через соломинку. Справа от него, растекшись по всему креслу, сладко посапывала женщина в цветастом платье с короткими рукавами. Слева место пустовало. Но на двенадцатой минуте фильма – уже нет.

*** Уважаемый читатель! Не удивляйся! Перед тобой тот же самый роман «Разоблачение», но написанный уже не автором первых десяти глав – Стивеном Макферсоном и изданный мной, а сочиненный неким Питером Колдуэллом и по-новому скомпонованный Джереми Прайором. Казалось, идея не нова. Но что делать?! Наших со Стивеном денег не хватило на издание чисто своего романа. Пришлось взять в долю Колдуэлла и Прайора. О, Господи! Первый – гомик; второй – еще хуже – неудавшийся журналист. За сим откланиваюсь, ваш George St. Scream.

P.S. Если получится, постараюсь вставить в текст пару своих примечаний.

P.P.S. На самом деле, даже в нашей части романа большинство глав написано не нами. Да чего уж тут… Прощайте…

Занималась заря. Доктор Чарлз Паркер все так же сидел в кресле. Его руки бессильно свешивались с подлокотников, а голова представляла собой печальное зрелище. Лохмотья кожи валялись по всей комнате. Затылка у доктора больше не было. На его месте зияла кровавая дыра, из которой с шипением вырывался воздух. Можно сказать: «В голове у доктора Паркера гулял сквозняк».

– Ну, и зачем ты это сделала? – в сотый раз спросил я у матери.

Она стояла у камина и ворошила кочергой угли в потухшем камине. С кочерги капала кровь, шипела и сразу испарялась.

– Мальчик мой! – нежно проговорила мать. – Ты задаешь этот вопрос в сотый раз. Я устала на него отвечать.

– Это Вы – Питер Колдуэлл, по прозвищу Колди? – спросил меня незнакомец в строгом сером костюме, сером в полоску галстуке и черных лакированных полуботинках. На голове у него сидел попугай.

***Похоже, опечатка.***

###Ну да, опечатка! Плохому танцору всегда что-то мешает. Просто писать надо уметь.###

– Доктор Паркер был лечащим врачом вашей матери, не так ли?

– Да, – ответил я, смахивая со лба капли пота и вытирая подбородок новым носовым платком.

– По-моему, вы нервничаете? – заметил Синклер.

– Нет, – крикнул я, – не нервничаю!

Зато по всей комнате были раскиданы куски доктора Чарлза Паркера. С гвоздика, на котором раньше висела картина, изображавшая орла, выклевывающего печень Прометея, свешивалась рыжая борода доктора. Усы были отдельно. Совсем отдельно. В комнате их, по крайней мере, не было.

В отчаянии я стоял посередине квартиры и тупо смотрел в камин, где тлел обугленный череп доктора. Из оцепенения меня вывел телефонный звонок. Я покрылся испариной. Осторожно, словно гиппопотама, я поднял телефонную трубку.

***Опять опечатка. Должно быть «словно гремучую змею». Хотя тоже бред. Какой нормальный человек станет поднимать гремучую змею голой рукой?! Если он, конечно, не змеелов. Да и змеелов-то тыщу раз подумает!***