Заседание по делу о растрате и подлогах в местном обществе взаимного кредита затянулось на несколько дней, и присяжный поверенный Бережнов, защищавший одного из подсудимых, привык ходить в суд как на службу. Физически он не утомлялся, но нервы за это время расстроились сильно. Особенно раздражал Бережнова его клиент Иванов, глупый и больной человек, который, перегнувшись через барьер, отделявший подсудимых, всё время шептал свои оправдания в том, в чём его не обвиняли, и этот шёпот мучил как нарыв в ухе.

Резолюцию суда прочли на пятые сутки в девять часов вечера. Иванова приговорили к отрешению от должности. Он ожидал бо?льшего наказания и не огорчился, но всё-таки просил написать ему кассационную жалобу и снова всё тем же шёпотом стал доказывать свою невиновность в том, за что его не судили.

Проговорив с ним целый час на парадной лестнице суда, Бережнов обещал написать жалобу и, надев пальто, почти выбежал на улицу. Свернув направо, он пошёл по доскам возле забора, окружавшего усадьбу городского головы. В большом доме было темно, должно быть все куда-то уехали, а из сада тянуло сыростью и недавно зацветшим жасмином. Светлая ночь легла над крышами губернского города. Езда приутихла.

Неполная ещё луна одинаково нежно ласкала своим зеленоватым светом головы и спины Бережнова и шедшего по другой улице Иванова, и других подсудимых, которых конвойные, с блестевшими шашками, вели на край города в тюремный замок.

Домой, в свою холостую квартиру, Бережнову идти не хотелось.

И Бережнов сразу вспомнил тот город, в котором десять лет назад ещё учился в гимназии, и длинную, обсаженную тополями улицу, спускавшуюся к базару, и двухэтажный красного кирпича дом, стоявший на этой улице. В верхней квартире жил доктор Новиков с женой и дочерью Соней. Нижний этаж занимал сам домовладелец, купец Припасов. Обе семьи по своему строю резко различались.

Наверху вставали поздно и обедали в шесть часов. Все комнаты там были устланы как в вагоне мягкой клеёнкой, и потому казалось, что и без того молчаливая Соня и её мать не ходят, а плавают по воздуху. Доктор имел самую большую практику в городе и, кроме как в приёмные часы, никогда не бывал дома. Окна у Новиковых отворялись даже зимой, и в комнатах всегда было прохладно. Подруги к Соне ходили редко, и сама она, несмотря на полную свободу, которая ей давалась, нигде не бывала.

В доме было много книг и журналов, но Соня их не читала, а больше сидела за учебниками. Всегда немного вялая и бледная, с тёмно-синими глазами и длинными ресницами, тринадцати лет физически она уже развилась в женщину. Отец и мать никогда не знали, что делается у неё на душе.

На нижнем этаже вставали в шесть часов утра. Целый день там раздавались громкие голоса и слышался топот детей, которых было семь. В праздники вставали ещё раньше и непременно пекли пирог, запах луку и тушёной капусты слышался даже на парадной лестнице. Форточек никогда не отворяли, и зимой в квартире было так же душно как и летом. Практика давала доктору Новикову не больше семи тысяч в год; а годовой оборот Припасова превышал сто тысяч, но, побывав в обеих квартирах, каждый бы сказал, что доктор вероятно богаче чем домовладелец. Общего в этих двух семьях было только то, что и там и там родители никогда не интересовались тем, о чём думают и чего хотят их дети. Со старшим сыном Припасова, Серёжей, Бережнов учился с первого класса гимназии и они несколько лет подряд просидели на одной парте. Вместе остались на второй год в четвёртом классе и затем перешли в пятый.

Кроме деда, отставного полковника, доживавшего свой век на хуторе в другой губернии, у Бережнова родных не было, и во всё пребывание в гимназии он жил или, как говорили в городе, «стоял» на квартире у учителя чистописания Смирновского. Помещался он в отдельной комнате, одиноко и самостоятельно как студент, и единственным близким для него существом был Серёжа Припасов.