Я получил хорошее образование в области медицины и хирургии, однако не имел возможности как следует попрактиковаться. Тем не менее изучение этих дисциплин глубоко заинтересовало меня. Причинами моего отказа служить на сем достойном поприще были не лень и не каприз. Виной всему — один крохотный порез, нанесенный хирургическим скальпелем. Пустяк этот стоил мне потери двух пальцев, которые пришлось срочно ампутировать, и куда более серьезного ущерба для здоровья, ибо с тех пор я ни разу не чувствовал себя хорошо и не проводил более двенадцати месяцев кряду на одном месте.

В долгих странствиях по свету судьба свела меня с доктором Мартином Гесселиусом. Подобно мне, он был скитальцем, подобно мне, врачом и горячим ревнителем своего искусства. Однако, в отличие от меня, путешествовал он по доброй воле и обладал если не состоянием в нашем английском понимании этого слова, то по крайней мере, как выражались наши отцы, «не был стеснен в средствах». Будучи лет на тридцать пять старше меня, доктор Гесселиус, когда я познакомился с ним, был уже далеко не молод.

В лице доктора Мартина Гесселиуса я нашел своего учителя. Обладая чрезвычайно разносторонними познаниями, он интуитивно схватывал самую суть проблемы. Именно такие люди и наполняют нас, молодых, восторгом и благоговением. Признательность моя выдержала испытание временем и не угасла даже после смерти доктора.

Около двадцати лет я служил у него медицинским секретарем. Он оставил на мое попечение целую груду папок с бумагами, чтобы я рассортировал и должным образом переплел их содержимое. Рассказы о некоторых случаях оказались весьма любопытны. Писал доктор в двух совершенно различных ключах. Сначала он, подобно добросовестному дилетанту, подробно описывал все, что видел и слышал, но под конец, проводив пациента в своем рассказе либо до парадной двери, в солнечный мир, либо до ворот мрака, в темные глубины царства смерти, резко менял тон повествования и, выпустив на свободу всю гениальную мощь своего разума, разбирал интересный случай в мельчайших подробностях.

То и дело попадались описания случаев, которые, как мне думается, могут развлечь досужего читателя, далекого от профессиональных интересов медика-специалиста. Привожу здесь один из таких рассказов, внеся в него небольшие изменения, в основном касательно языка и, разумеется, названий мест и имен. Рассказ ведется от лица доктора Гесселиуса. Бумаги эти я нашел в объемистой папке, собранной доктором во время путешествия по Англии сорок четыре года назад.

Преподобный мистер Дженнингс высок и худощав. Человек средних лет, он одевается строго и аккуратно, в полном соответствии церковными канонами. Природа наделила его величественной осанкой, но держится он отнюдь не чопорно. Лицо его, не отличается красотой, тем не менее, хорошо вылеплено и неизменно хранит добродушное, правда, немного робкое выражение.

Я познакомился с ним однажды вечером у леди Мэри Хейдьюк. Скромность и благожелательность этого человека мгновенно располагали к нему собеседника.

Вечер проходил в узком кругу, и преподобный отец с удовольствием поддержал общий разговор. Казалось, ему гораздо больше нравится слушать, нежели говорить самому, однако слова его были всегда разумны и сказаны к месту. Леди Мэри души в нем не чаяла, всегда прислушивалась к его советам и считала мистера Дженнингса самым счастливым человеком на свете. Она слишком мало о нем знала.

Преподобный мистер Дженнингс холост и, говорят, обладает состоянием в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов в государственных ценных бумагах. Он охотно жертвует на благотворительные цели и горячо предан своему священническому долгу. Человек довольно крепкого здоровья, он достаточно хорошо чувствует себя практически везде, однако стоит ему приехать в свой сельский приход в Уорикшире, дабы вплотную приступить к обязанностям, налагаемым на него высоким призванием, как на преподобного отца нападает неведомая хвороба. Так рассказывает леди Мэри.

Достоверно известно, что здоровье мистера Дженнингса действительно подводит его самым неожиданным и загадочным образом. Иногда это случается прямо в разгар службы в живописной старинной церкви в Кенлисе. Может быть, причина кроется в его сердце, может быть, в мозгу. Как бы то ни было, три или четыре раза, а то и чаще, случалось так, что после произнесения некоторых слов, требуемых службой, преподобный отец внезапно запинался на полуслове и, помолчав, не мог продолжать проповедь. Воздев руки, бледный, как смерть, объятый неведомым стыдом и ужасом, он возносил неслышные молитвы и, дрожа от страха, уходил в ризницу, без всяких объяснений оставляя прихожан на произвол судьбы. Случалось это всякий раз в отсутствие викария. Вернувшись в Кенлис на этот раз, преподобный отец всегда следил, чтобы в церкви рядом с ним находился другой священник, готовый в случае внезапного недомогания продолжить службу вместо него.

— Мне очень понравился ваш знакомый викарий, леди Мэри, — сказал я, как только он ушел. — Он начитан, много путешествовал, размышлял; видимо, на его долю выпало немало страданий. Собеседник он незаурядный.

— Да, это так, и кроме того, он очень хороший человек, — согласилась хозяйка дома. — Его советы касательно моих школ и небольших предприятий в Долбридже бесценны. Он так старателен, вы не представляете, сколько хлопот он берет на себя, если считает, что может принести пользу. Такой добронравный и здравомыслящий человек.

— Рад слышать столь доброжелательный отзыв о новом знакомом! Могу лишь удостоверить, что он интересный и приятный собеседник, и в дополнение к вашим словам рассказать о нем еще кое-что.

— В самом деле?

— Да. Для начала — он не женат.

На другой день я отправился на Блэнк-Стрит.

Слуга, открывший дверь, сообщил, что мистер Дженнингс чрезвычайно занят с одним джентльменом, священником Кенлиса, его сельского прихода. Я сказал, что зайду в другой раз, и собирался уже уйти, как вдруг слуга извинился и, взглянув на меня более внимательно, чем пристало воспитанным людям, спросил, не имею ли я чести зваться доктором Гесселиусом. Узнав, что доктор Гесселиус — это я, он сказал:

— Позвольте, сударь, доложить о вас мистеру Дженнингсу; он желает видеть вас.

Вскоре слуга вернулся. Мистер Дженнингс просил пройти в малую гостиную, служившую его кабинетом, и пообещал со мной через несколько минут.

Кабинет этот скорее следовало бы назвать библиотекой. Потолки уходили на немыслимую высоту, два узких окна были занавешены роскошными темными шторами. Комната оказалась куда просторнее, чем я полагал, и все стены от пола до потолка были заняты книжными полками, так что окна оказывались как бы погруженными в глубокие ниши. Верхний ковер — а их лежало два или три — был турецким. Пушистый ворс приглушал шаги. Кабинет, очень уютный и даже роскошный, тем не менее, производил мрачноватое впечатление, усиливаемое глубокой, даже давящей тишиной. Возможно, конечно, мое суждение было немного предвзятым, так как в мозгу у меня успели вызреть определенные представление о мистере Дженнингсе. Я вошел в этот молчаливый дом, в совершенно тихую комнату, снедаемый дурными предчувствиями. Строгие ряды книг в темных переплетах, перемежаемые лишь двумя узкими зеркалами, как нельзя лучше соответствовали моему преставлению об этом человеке.

Углубившись в чтение, я водил карандашом по строчкам, вдруг неожиданный шорох заставил меня поднять глаза.

Прямо передо мной находилось одно из упомянутых мною зеркал. В нем отражался высокий силуэт мистера Дженнингса. Он наклонился над моим плечом и читал вместе со мной. На лице его застыло такое мрачное безумие, что я с трудом узнал его.

Я поднялся. Он тоже выпрямился и неловко рассмеялся:

— Я зашел, поздоровался, но вы были так погружены в чтение, что не заметили меня. Я не сумел подавить любопытство и, боюсь, чересчур дерзко подошел и заглянул через ваше плечо. Вы ведь не первый раз читаете эту книгу, верно? Вы, несомненно, знакомы с трудами Сведенборга?

— О, разумеется! Я почерпнул из его книг очень многое. Вы найдете ассоциации со Сведенборгом в моей «Метафизической медицине», о которой так любезно вспомнили.