Когда на поверхности Реки Времени возникают водовороты, затягивая историю, словно зацепившуюся за топляк, в воронку — а именно это и происходило при весьма странных обстоятельствах смены правителей в государстве Кархайд, — тогда весьма полезными для исследователя оказываются порой любительские фотографии, сделанные наудачу; их можно собрать, разложить, подобно пасьянсу, и сравнивать родителя с ребенком, молодого короля со старым… Их можно также перетасовать, перемешать, разложить по-новому, пока Река Времени не войдет в прежнее русло, ибо, несмотря на влияние, оказанное межпланетными экспедициями на историю Кархайда, и совершенные самими кархайдцами немногочисленные путешествия в иные миры, Время (по справедливому утверждению Полномочного Посла на планете Гетен, господина Акста) не может повернуть вспять; это невозможно, как невозможно смеяться над смертью.
Поэтому — хотя наиболее широко известен тот фотопортрет короля Аргавена, где он в темном траурном костюме склонился над телом упокоившегося старого короля, освещаемый лишь отблесками пожаров, которыми объят город, — давайте на время отложим эту фотографию. И посмотрим прежде на снимок молодого двадцатилетнего Аргавена — гордости Кархайда, личности настолько яркой и удачливой, какие вряд ли рождались когда-либо на этой планете. Но отчего юный король бессильно прислонился спиной к стене? Почему он весь в грязи, дрожит, а глаза его безумно блуждают, словно он навсегда утратил то — пусть минимальное — доверие к миру, которое принято считать здравомыслием? В душе своей он повторял тогда вот уже много часов — или лет? — подряд: «Я отрекусь. Отрекусь. Отрекусь». Без конца мучило его одно и то же виденье — дворцовый зал с красными стенами, башни и улицы Эренранга, потом падающие хлопья снега, прекрасные долины близ Западного Перевала, белые вершины Картава… Неужели от этого он хотел отречься, неужели хотел отказаться от своего королевства? «Я отрекусь», — негромко произнес он, а потом что было силы выкрикнул те же слова, ибо снова явился перед ним человек в красно-белом одеянии, снова вкрадчиво зазвучал его голос: «Ваше Величество, раскрыт заговор в Королевской Школе Ремесел! Готовилось покушение на вас». И снова на него обрушился невнятный то ли шум, то ли вой… Король прятал голову в подушки, зажимая уши руками, шептал: «Прекратите, пожалуйста, прекратите это!», но невнятный вой становился все громче, все пронзительнее, он приближался, неослабевающий, неумолимый, и проникал, казалось, в саму плоть Аргавена. Не выдерживали и лопались нервы, натянутые как струны; кости непроизвольно дрожали и приплясывали под этот дикий аккомпанемент, выворачиваясь из суставов. И король застывал, чувствуя, как кости его повисают, обнажившись, на тоненьких белых нитях — нервах или сухожилиях… А потом плакал без слез и кричал: «Взять их!.. Посадить в тюрьму!.. Казнить… непременно казнить! Прекратите это, прекратите!..»
И тут же все прекращалось.
Молодой король, весь дрожа, сполз на пол бесформенной грудой тряпья. Пол был какой-то странный… Почему-то не было ни знакомых керамических плиток, ни паркета, ни даже тюремного, запятнанного мочой цемента. Оказалось, что он лежит на простом деревянном полу в своей комнате, и башне дворца. Здесь он всегда чувствовал себя в безопасности, далеко от своего отца-людоеда — холодного, неласкового, безумного короля Кархайда. В детстве он любил играть здесь в дочки-матери с Пири и сидеть у камина с Борхабом, который брал его на руки и баюкал, пока он не погружался в благостный полусон. Но теперь нигде не было для него ни убежища, ни спасения, ни сна. Страшный человек в черном добрался даже сюда; он обеими руками приподнял голову короля, и без того едва державшуюся на тоненьких белых нитях, поднял ему веки, которые король тщетно пытался сомкнуть, и они тоже повисли на таких же нитях…
— Кто я?