Шум такой, что пусти я себе пулю в лоб – никто и не услышит.

Работать здесь – сущее наказание. Дышать невозможно. С самого утра мечтаю я подышать свежим воздухом, да где же его возьмешь, когда трубы целый день дымят? А поблизости еще и речонка гнилая течет, и грузовики с обильным выхлопом снуют по двенадцати полосам проспекта Виа-Маржинал... вонь стоит такая, будто кит напукал. Кит ведь пукает, правда? Он же млекопитающее, так? Значит, пукает! Наверно, всплывает на поверхность воды множество пузырьков, которые взрываются в воздухе, точно новогодний фейерверк.

Оживленное тут место. Все двигается. А я сижу, как пришитый, на работе – в видеопрокате, что на автозаправочной станции, черт ее дери. Эта станция – ни дать ни взять нацистский концлагерь, видеопрокат – газовая камера, а я – ее невинная жертва. Если задержусь тут надолго – подохну мучительной смертью. Я всегда боялся загнуться от удушья. И теперь боюсь. Не считал, но когда-нибудь посчитаю, сколько в час проезжает передо мной автобусов, грузовиков и легковушек, да еще с таким шумом, что с ума сойти можно. Как будто Виа-Маржинал – это катальная горка чудовищных размеров. Когда я тут трахаю девчонку – дверь не закрываю, чтобы никто не догадался – ей страшно.

Поскольку без кислорода мне пока что не обойтись, приходится дышать ртом, чтобы не чувствовать этой вони, но при этом кажется, что рот набит дерьмом. Слюна отдает палеными покрышками и вкусом вчерашних поцелуев. Меня тошнит, да куда деваться – нельзя же все время дышать ртом! Через нос вонища проникает до самого желудка. Хочешь – не хочешь, а приходится от нее избавляться. Когда я пукаю дома или в комнате у Мальро – все жалуются, что я воздух испортил. Я говорю, что дело не во мне, а в гнилой речке и в выхлопном газе с проспекта Виа-Маржинал. Вонь из меня выходит такая, что в доме у Мальро дохнут все блохи.

На работе что пукай, что не пукай – один черт. Ни звука не слышно, ни запаха не чувствуется.

Домой я вернулся часов в десять вечера. Хоть и потусовался с приятелями, но на душе было паршиво. В таких случаях мне ничего не хочется. Поэтому никто мной не интересуется, а девчонки сторонятся меня.

Отец с матерью то ли спали, то ли ушли куда-то. Я уселся на диван в большой комнате. До меня донесся шум из сестриной комнаты. С дружком трахается, паршивка! Я врубил телевизор на всю катушку, чтобы не слыхать их. Но она меня достала своими воплями да стонами, когда кончала. Это меня возбудило. Как всегда в таких случаях, член у меня тут же встал, как лом. Плохо только, что возбудила меня собственная сестра. Возбуждаться от сестры – последнее дело. Один мой приятель уже успел переспать со своей сестрой. Скотина он, больше никто. Уж лучше натянуть чужую сестру, чем свою.

Мне захотелось выйти и проветриться. А то голова уже пухнет.

Подойдя к дому Мальро, я позвонил в звонок. Никакого ответа. Ушел, не дождавшись меня, сукин сын... а может, он все еще в школе? В большой комнате горел свет. Видимо, кто-то смотрел телевизор. Я закурил сигарету и снова позвонил. Было еще рано, и я боялся кого-нибудь побеспокоить. Повернув дверную ручку, я убедился, что дверь не заперта. Она все время открыта, потому что всегда кто-нибудь дома – либо хозяева, либо посторонние. Хоть входную дверь надо было запирать – но никто не запирал. В таком доме и жить-то опасно. Почему никто дверь не запирает? Любому злоумышленнику войти – раз плюнуть.

Я вошел и громко позвал Мальро. Отец у него журналист и поэт. Мать – учительница истории. Оба обожают рассказывать мне всякие заумные вещи. Мальро терпеть не может, когда они сидят в компании друзей и курят без передыху. Другой такой семьи, наверно, нет.