Надъ узенькой и извилистой рѣчкой Поплюевкой, протекающей въ крутыхъ берегахъ, раскинулось село Антропово съ храмомъ въ золотыхъ крестахъ на синихъ куполахъ, съ базарной площадью, со школой въ двухъэтажномъ домѣ, съ фельдшерскимъ пунктомъ и тремя домами мѣстныхъ богатѣевъ, отличающихся зелеными ставнями и расписанными воротами съ фонарями на нихъ, зажигаемыхъ, впрочемъ, только въ особенно важныхъ случаяхъ.

Вотъ и сегодня на однѣхъ воротахъ горитъ керосиновый фонарь, а въ домѣ, прилегающемъ къ нимъ, сквозь сердцевидныя отверстія въ ставняхъ блещетъ яркій свѣтъ и на улицу доносится арія тореадора изъ «Карменъ», хрипловато напѣваемая граммофономъ. Фонарь горитъ по случаю пріѣзда въ Антропово изъ Петербурга владѣльца дома Капитона Карповича Самоплясова, молодого человѣка, недавно унаслѣдовавшаго отъ своего отца и этотъ домъ въ селѣ, и большой извозчичій дворъ въ Петербургѣ съ нѣсколькими десятками городскихъ парныхъ и одиночныхъ закладокъ. Самоплясовъ родился въ Антроповѣ. Онъ сынъ мѣстнаго крестьянина, впослѣдствіи разбогатѣвшаго отъ извоза въ Петербургѣ. Онъ и раньше, при жизни отца, пріѣзжалъ сюда погулять недѣльки на двѣ-на три, жилъ тихо, ходилъ по болоту или въ лѣсу съ ружьемъ въ сообществѣ съ мѣстнымъ учителемъ, посѣщалъ дома священника, земскаго врача, казеннаго лѣсничаго, присутствовалъ на деревенскихъ посидѣлкахъ, при чемъ покупалъ дѣвушкамъ и парнямъ угощенія рубля на три и уѣзжалъ обратно въ Петербургъ. Пріѣзжалъ онъ до сихъ поръ скромно, скромно и уѣзжалъ, раздавъ рублей десять бѣдной деревенской дальней роднѣ, приходившей на поклонъ къ богатому родственнику, сыну богатѣя-тысячника. Нынѣ-же, послѣ смерти отца, пріѣхалъ Капитонъ Самоплясовъ въ Аптропово съ пышностью. Его самого и пожитки привезли со станціи на четырехъ подводахъ, и былъ онъ не одинъ. Съ нимъ были какой-то не старый еще господинъ съ длинными рыжими кавалерійскими усами и съ краснымъ носомъ на сильно помятомъ лицѣ, въ статскомъ платьѣ, но въ военной фуражкѣ съ краснымъ околышкомъ, и старикъ съ бульдогообразной бритой физіономіей и сѣдой щетиной на головѣ, и Самоплясовъ звалъ его Колодкинымъ, а усатаго господина въ военной фуражкѣ именовалъ «бариномъ». Тетка его по матери, бѣдная вдова Соломонида Сергѣевна, проживавшая въ деревенскомъ домѣ изъ милости вмѣстѣ съ дочерью Феничкой и караулившая домъ, диву далась, когда стали выгружать изъ подводъ все привезенное съ собой Капитономъ Самоплясовымъ. Колодкинъ, принимавшій съ подводъ счетомъ ящики, корзины, чемоданы, сундуки и узлы, насчиталъ двадцать восемь мѣстъ. А когда стали все это распаковывать, то тетка то и дѣло поражалась и ахала на привезенное. Тутъ были мѣдная, фарфоровая и хрустальная посуда, подушки, лампы, ружья, сбруя, ковры, граммофонъ, музыкальный ящикъ, закуски-консервы, вино, фрукты, шубы и громадный сундукъ съ платьемъ и бѣльемъ.

Очевидно, Капитонъ Карповичъ пріѣхалъ ужъ не на двѣ недѣли, а на болѣе долгій срокъ. Такъ рѣшила и тетка его Соломонида Сергѣевна, потому что прежде Капитонъ Карповичъ ничего подобнаго съ собой не привозилъ, являлся онъ налегкѣ съ однимъ чемоданчикомъ, привозя только чаю, лимоновъ, сахару и развѣ бутылку коньяку и питался стряпней тетки: ею самой «загнутыми» пирогами, пряженцами съ творогомъ, яичницей да спаренной въ горшкѣ курицей — вотъ и все. Тетка предполагала, что такъ и теперь будетъ, а какъ только племянникъ расположился съ «бариномъ» въ четырехъ комнатахъ дома, обмеблированныхъ по-городски, хотя и съ самой скромной обстановкой, стоявшихъ до него запертыми, она тотчасъ же, подавъ самоваръ, обратилась къ нему съ вопросомъ:

— Ну, что-жъ, стряпать-то мы будемъ для тебя, Капитоша, сегодня къ ужину? Есть у насъ солонина. Можно окуньковъ достать и ушицу тебѣ сварить. Сапожникъ тутъ у насъ на селѣ рыбу ловитъ и у него всегда въ садкѣ рыбка есть.

Племянникъ улыбнулся.

Черезъ полчаса учитель сельской школы Арсеній Пантелеевичъ Мишукъ вбѣжалъ къ Самоплясову и радостно воскликнулъ:

— Капитоша! Другъ! Какъ это я тебя прозѣвалъ! А вѣдь я тебя встрѣтить хотѣлъ и караулилъ.

— Здравствуй, Арсентій Пантелеичъ! — радостно сказалъ Самоплясовъ, вставая.

Два пріятеля расцѣловались. Учитель отступилъ шага на два отъ Самоплясова и, въ упоръ смотря на него, заговорилъ:

— Покажись-ка, покажись-ка… Что это ты какъ-будто какой-то особенный, на французскій манеръ сталъ? И бородка другого покроя, и прическа не та, что была прежде…