Лейкин, Николай Александрович — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».
В рассказах Лейкина получила отражение та самая «толстозадая» Россия, которая наиболее ярко представляет «век минувший» — оголтелую погоню за наживой и полную животность интересов, сверхъестественное невежество и изворотливое плутовство, освящаемые в конечном счете, буржуазными «началами начал».
I
Дѣло было на святкахъ, сейчасъ послѣ новаго года.
Дворникъ Кондратій Ивановъ, осанистый рыжебородый мужикъ среднихъ лѣтъ, грамотный и бывшій солдатъ, только что вернулся изъ трактира, куда ходилъ пить чай съ домовымъ подрядчикомъ-мусорщикомъ изъ подгородныхъ крестьянъ. Въ, трактирѣ они просидѣли до самаго закрытія его, то-есть до одиннадцати часовъ ночи, при чемъ подрядчикъ далъ Кондратію Ивановичу три рубля на праздникъ, чтобы Кондратій не притѣснялъ его передъ домохозяиномъ и выгораживалъ за неисправную иногда очистку двора отъ нечистотъ и снѣга. Кондратій требовалъ отъ подрядчика пять рублей, потомъ четыре, но подрядчикъ торговался и далъ только три, угостилъ его водкой, пирогомъ и чаемъ и обѣщался «бабѣ» дворника, то-есть женѣ, привезти, кромѣ того, въ слѣдующій разъ на поклонъ ситцевый платокъ.
Кондратій вернулся домой въ дворницкую трезвый (онъ выпилъ только маленькій «мазурикъ» водки) и въ самомъ благодушномъ настроеніи. Баба его спала вмѣстѣ съ груднымъ ребенкомъ за ситцевой занавѣской, которой былъ отгороженъ уголъ у печки, и онъ слышалъ ея сопѣніе. По эту сторону занавѣски покоился на ларѣ его подручный Силантій, дальній родственникъ, растянувшись на брюхѣ и уткнувъ лицо въ розовую ситцевую грязную подушку, а на полу лежалъ землякъ Иванъ Бархатовъ, пріѣхавшій въ Питеръ на заработки и пока, до пріисканія мѣста, остановившійся у Кондратья. Бархатовъ спалъ на подосланной рогожѣ, положивъ подъ голову овчинный полушубокъ. Въ дворницкой коптѣла жестяная лампочка съ припущеннымъ огнемъ. Натоплено было страшно. Воздухъ былъ удушливый: пахло людьми, керосиновой копотью, сапожнымъ товаромъ. Послѣ хорошаго воздуха Кондратья ударило этими запахами пo носу.
— Вишь, какъ начадили, дуй ихъ горой! — проговорилъ онъ. — И къ чему было убавлять огонь? Хозяйскаго керосина жалко!
Онъ прибавилъ огня и подумалъ:
II
Дворнику Кондратью не спалось. Онъ лежалъ съ открытыми глазами, щурясь на свѣтъ лампочки, и слышалъ, какъ шелестятъ полужесткими крылышками черные тараканы, собравшіеся около водопроводнаго крана, какъ попискиваетъ сверчокъ за печкой, пріютившійся на сыромъ, принесенномъ изъ бани вѣникѣ, какъ сопитъ лежащая рядомъ съ нимъ жена, какъ чмокаетъ во снѣ губами грудной ребенокъ, какъ тикаютъ дешевые московскіе часы съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири, какъ по временамъ всхрапываетъ его подручный Силантій, какъ бредитъ во снѣ землякъ, растянувшійся на полу на рогожѣ. Землякъ бредилъ какой-то телкой, раза три произнеся мысленно: «телка, лѣтошняя телка, Мартыхина телка». Кондратій улыбнулся и произнесъ мысленно:
«Нѣтъ, ужъ мы какъ шубу енотовую себѣ сошьемъ, о телкѣ мечтахъ не будемъ. Что намъ тогда телка? Опитеримся хорошенько, такъ плевать намъ и на деревню. Матушка помретъ, такъ зачѣмъ намъ деревня? Неужто я буду брату семьдесятъ рублей на работника въ деревню высылать? Лучше эти деньги здѣсь… Здѣсь онѣ въ лучшемъ видѣ пригодятся. Запишусь въ мѣщане, да и шабашъ. А братъ какъ знаетъ».
«Пальто надо еще себѣ къ веснѣ сшить суконное съ костяными пуговицами», мелькнуло у него въ головѣ. «А пальто-то я могу сшить не на эти деньги, что въ сундукѣ лежатъ, а на тѣ праздничныя, которыя получу на Пасхѣ. На Пасху тоже хорошо даютъ жильцы. Да и съ подрядчиковъ урву. Съ керосина урву, съ водопроводчика урву. А послѣ Пасхи ремонтъ по дому начнется. Опять подрядчики. Сегодня хозяинъ маляру говорилъ, что лѣтомъ домъ будетъ красить. Съ дома ужъ мнѣ маляръ долженъ дать основательно. А то ужасно мало даетъ. За домъ десять рублей долженъ дать. Меньше не возьму, потому и домъ, и крышу будутъ красить. А на крышѣ мой надсмотръ. Хозяинъ на крышу не полѣзетъ окраску смотрѣть. Шутка-ли, сколько маляръ тутъ барыша возьметъ! Нѣтъ, братъ, дѣлись… Дѣлись съ дворникомъ, коли хорошо хочешь наживать. Дворникъ тебѣ мирволитъ, ремонтъ твой передъ хозяиномъ не хаить, лишнее позволяетъ къ счету приписывать, такъ ты и дѣлись. Лѣтось въ окнахъ переплеты въ семнадцатомъ номерѣ, ей-ей, только по разу онъ краской помазалъ, а въ счетъ поставилъ, что два раза. А я молчокъ… Вотъ и дай за молчокъ. Двери тоже по одному разу… А что далъ дворнику? Лѣтомъ пятерку, да вотъ на новый годъ два рубля… Нѣтъ, я такъ разсуждаю, что и десять-то рублей нынче лѣтомъ съ него будетъ дешево взять. И съ кровельщика возьму лѣтомъ. А то, что онъ за святой? Вотъ рабочіе его ужь сбрасывали снѣгъ съ крышъ, а что онъ мнѣ далъ? А нынче лѣтомъ передъ окраской будетъ починка крыши. Съ кровельщика тоже пятерку. Непремѣнно пятерку… Потомъ плотникъ… Хозяинъ говоритъ, что въ подвалѣ полы перестилать будемъ. Вотъ съ лѣсного двора я ничего не получилъ, Надо-бы сходить на лѣсной дворъ, гдѣ мы лѣсъ для ремонта беремъ. Должны дворнику дать. Беремъ со двора лѣсу не мало».
«Нѣтъ, я такъ разсуждаю, что если праздничныя на Пасху, да ремонтъ, то я хоть и пальто себѣ къ веснѣ сдѣлаю, къ осени я все равно съ шубой. Ну, хоть не енотовую, такъ лисью справлю. А какъ пальто новое да шубу себѣ справлю, я ужъ и дровъ жильцамъ таскать не стану. Ну ихъ… Надо тогда быть ужъ настоящимъ старшимъ дворникомъ. Домовыя книги, участокъ, паспорты, а остальное наплевать. Подручные пусть дрова таскаютъ и мусоръ выносятъ. Силантій говорить, что ему и теперь одному трудно — ну, тогда другого подручнаго возьмемъ. А то дворникъ при хорошей шубѣ, да вдругъ съ дровами или, еще того хуже, съ бадейками помоевъ на коромыслѣ! Не фасонъ!… И при серебряной цѣпочкѣ, и при серебряныхъ часахъ ужъ не фасонъ, а тутъ еще при шубѣ!»
Кондратій крякнулъ и закинулъ руки за голову.