«Сурабая», уже старое судно, водоизмещением в пять тысяч триста тонн, принадлежавшее компании «Холланд Африка лайн», покидало грязные воды устья Жиронды, направляясь к западному побережью Африки, и Финтан смотрел на свою мать, словно видел ее впервые. Быть может, он никогда прежде не ощущал, как она молода, как близка ему, словно сестра, которой у него никогда не было. Не то чтобы очень красивая, но такая живая, такая сильная. Был конец дня, солнце освещало ее темные волосы с золотистым отливом, линию профиля, высокий выпуклый лоб, составлявший с носом крутой угол, очерк губ, подбородок. Прозрачный пушок на коже, как на каком-нибудь плоде. Он смотрел на нее, он любил ее лицо.

Когда Финтану было десять лет, он решил, что будет звать ее только ласкательным именем — May, как все. Он сам прозвал ее так, еще совсем маленьким, не умея произнести полное имя — Мария Луиза. Прозвище прижилось. Он тогда взял мать за руку, посмотрел ей прямо в глаза и решительно заявил: «С сегодняшнего дня буду звать тебя May». У него был такой серьезный вид, что она какое-то время не знала, что ответить, а потом рассмеялась — тем безудержным смехом, который охватывал ее иногда. Финтан тоже засмеялся, и они словно заключили договор.

Облокотившись о деревянный планширь, May смотрела на струю за кормой, а Финтан смотрел на нее. Был конец воскресенья, 14 марта 1948 года, Финтан никогда не забудет эту дату. Небо и море были густосиними, почти фиолетовыми. Воздух казался неподвижным, потому что корабль двигался с той же скоростью, что и ветер. Несколько чаек тяжело летели над кормой, то отдаляясь, то приближаясь к мачте, где трепыхался, словно старая тряпка, трехполосный флаг. Время от времени они с криком скользили сбоку, и их причитания сливались с дрожью винтов в странную музыку.

Финтан смотрел на мать и с почти болезненным вниманием вслушивался в крики чаек, в каждый звук; ощущал скольжение волн, которые приподнимали и долго удерживали на весу нос корабля, словно чье-то дыхание раскачивало корпус.

Все это было впервые. Он смотрел на лицо May слева от себя, и оно постепенно превращалось в силуэт, чистый профиль на фоне блестящего моря и неба. Думал, что так оно и есть: все это впервые. И вместе с тем не мог понять, почему сжимается горло, сердце бьется сильнее и навертываются слезы на глаза, — не потому ли, что все это было также в последний раз? Они уезжали, и уже ничто никогда не будет как прежде. Там, где кончался белый след корабля, таяла полоска земли. Муть устья вдруг сменилась глубокой морской синевой. Песчаные плёсы, встопорщенные камыши, казавшиеся игрушечными хижины рыбаков и все эти странные береговые очертания: вышки, бакены, рыболовные верши, блокгаузы — все потерялось в движении моря, утонуло в волнах.

May еще никогда не знала такого счастья. «Сурабая» была приятным судном с крытыми палубами, где можно прогуливаться, свободно ходить туда-сюда, вытягиваться в шезлонге, чтобы почитать или помечтать. М-р Хейлингс, помощник капитана, краснолицый, почти лысый здоровяк, бегло говоривший по-французски, дружески привязался к Финтану после ночного приключения. Сводил их с May в машинное отделение. Он очень гордился машинами «Сурабаи», старыми бронзовыми турбинами, которые медленно крутились, издавая звук, напоминающий тиканье настенных часов. Объяснял назначение зубчатых колес и шатунов. Финтан долго любовался попеременно поднимавшимися клапанами и двумя осями винтов сквозь решетчатую палубу.

«Сурабая» шла по океану уже несколько дней. Как-то вечером м-р Хейлингс взял May и Финтана на мостик. Вдоль горизонта тянулась цепочка островов. «Смотри: Мадейра, Фуншал». Волшебные названия. Судну предстояло подойти к ним ночью.

Когда солнце касалось моря, все, кроме нескольких скептиков, шли на нос — поджидать зеленую вспышку. Но каждый вечер было одно и то же. В последний миг солнце тонуло в дымке, словно нарочно всплывавшей на горизонте, чтобы затмить чудо.

May предпочитала именно вечера. Теперь, когда корабль приближался к берегам Африки, в воздухе на закате разливалась какая-то истома, теплое дуновение едва касалось палубы и полировало море. Сидя в шезлонгах бок о бок, May и Финтан тихонько переговаривались. Это был час прогулки. Пассажиры ходили взад-вперед, приветствовали друг друга. Супруги Ботру, с которыми они делили стол, коммерсанты, обосновавшиеся в Дакаре. Г-жа О'Гилви, жена английского офицера из гарнизона Аккры. Молодая француженка, медсестра по имени Женевьева, и итальянец с напомаженными волосами, ее услужливый кавалер. Сестра Мария, монашка из Тессена, направлявшаяся в Центральную Африку, в Нигер; у нее было очень гладкое лицо, глаза цвета морской волны и детская улыбка. Никогда еще May не встречала таких людей. Никогда не думала, что однажды сможет оказаться вместе с ними, разделить их приключение. Она воодушевленно говорила со всеми, пила чай, после ужина ходила в салон первого класса, садилась за столы, такие белые, с блестящей серебряной посудой и бокалами, дрожавшими в ритме бронзовых клапанов.

Финтан слушал певучий голос May. Он любил его музыку, его итальянский акцент. Засып

Дни казались ужасно длинными. Из-за летнего света, быть может, или же из-за горизонта, такого далекого, где взгляду не за что зацепиться. Все равно что долго ждать чего-нибудь час за часом, когда потом уже и не знаешь, чего ждешь. После завтрака May оставалась в столовой, у грязного окна, которое затуманивало цвет моря. Писала. Положив листок белой бумаги на стол красного дерева, поставив чернильницу в углублении для стакана и слегка наклонив голову. У нее вошло в привычку закуривать сигарету, «Плэйере», они продавались пачками по сто штук за стойкой у стюарда. Она оставляла сигарету тлеть в стеклянной пепельнице с выгравированной монограммой «Холланд Африка лайн» и писала. То ли какие-то рассказы, то ли письма, она и сама не очень-то понимала. Слова. Начинала, не зная, куда ее поведет, по-французски, по-итальянски, иногда даже по-английски, не важно. Просто ей нравилось это делать — грезить, глядя на море, под сладкий змеившийся дымок, писать под медленную качку корабля, безостановочно двигавшегося вперед, час за часом, день за днем, навстречу неизвестности. Потом жар солнца раскалял палубу и приходилось покинуть столовую. Писать, слушая шелест воды вдоль борта, словно поднимаясь по бесконечной реке.

Она писала:

Она писала:

А потом однажды на исходе этой бесконечной серой полосы появилась земля, настоящая земля, красно-охристая, с пеной на рифах и огромным бледным пятном реки, загрязнявшей море. Как раз в то утро обварился Кристоф, налаживая трубы с горячей водой для душа. Его крик раздался в рассветной пустоте коридора. Финтан спрыгнул с койки. В конце коридора слышался какой-то непонятный шум, беготня. May позвала Финтана, закрыла дверь. Но стоны Кристофа перекрывали и скрип остова, и гул машин.

Около полудня «Сурабая» пристала в Дакаре, и Кристофа выгрузили первым, чтобы доставить в больницу. У него было ошпарено полтела.

Шагая вместе с May по причалам, Финтан вздрагивал при каждом крике чайки. От едкого запаха пробирал кашель. Так вот что скрывалось в названии Дакар. Запах арахиса, пресного масла и терпкого дыма, пропитывающий всё: ветер, волосы, одежду. Даже солнце.

Финтан вдыхал запах. Тот входил в него, проникал в тело. Запах пыльной земли, запах синего-синего неба, лоснящихся пальм, белых домов. Запах женщин и детей в лохмотьях. Запах, владевший всем городом. Финтан всегда был здесь, Африка уже стала воспоминанием.

May возненавидела этот город с первого же мгновения. «Смотри, Финтан! Только посмотри на этих людей! Сплошь жандармы!» Она показывала на чиновников в накрахмаленных костюмах и пробковых шлемах, в самом деле похожих на жандармов. Их жилеты украшали цепочки золотых часов, как в прошлом веке. Встречались также европейские коммерсанты в коротких штанах, с плохо выбритыми щеками, с окурком в уголке рта. И настоящие сенегальские жандармы, которые надзирали, крепко упираясь в землю ногами, за чередой истекающих п

о

том докеров. «А этот запах, этот арахис, так дерет горло, что невозможно дышать». Надо было поторапливаться, уйти подальше от причалов. May схватила Финтана за руку и потащила его к садам, преследуемая полчищем детей-попрошаек. Вопрошала Финтана взглядом. Ненавидит ли он тоже этот город? Но в этом запахе, в этом свете, в этих залитых п

о

том лицах и детских криках была такая сила, накатывавшая как головокружение, как колокольный звон, что для чувств уже не оставалось места.

Они плыли к другим портам, другим устьям. Манна, Сетта-Крус, Табу, Сассандра, невидимые средь темных пальм, острова, что появлялись и исчезали, реки с илистыми водами, несущие к морю стволы деревьев, словно мачты, сорванные при кораблекрушении. Бандама, Комое, лагуны, огромные песчаные пляжи. May говорила с чиновником английской колониальной администрации по имени Джеральд Симпсон.

Он тоже плыл в Оничу, направлялся к новому месту службы. Его должность называлась District Officer, D.O.

[8]

«Я слышал о вашем муже», — сказал он May, ничего больше не добавив. Это был высокий худой человек с подкрученными кверху усами. На его горбатом носу красовались маленькие очки в стальной оправе, а светлые волосы были очень коротко острижены. Разговаривал он тихо, почти шепотом, едва шевеля тонкими губами, словно с презрением. Называл все порты и мысы, бросая взгляд на далекий берег. Говорил о кру, слегка повернув туловище к носу корабля и поблескивая оправой очков. Финтан его сразу же возненавидел.

«Эти люди… Все время разъезжают из города в город, способны продать что угодно».

И неопределенно кивал на человека, который пел вчера вечером в ритме волн.

Еще один человек заговаривал с May, тоже англичанин, а может, и бельгиец, с забавной фамилией Флоризель. Очень большой и толстый, краснолицый, вечно мокрый от пота. Он беспрестанно пил темное пиво и говорил громким голосом со смешным акцентом. Когда May и Финтан оказывались рядом, рассказывал им жуткие истории об Африке, о похищенных, изрубленных в мелкие кусочки и проданных на рынке детях, о веревках, натянутых ночью поперек дороги, чтобы выбивать из седла велосипедистов и тоже пускать на бифштексы. Историю о пакете, предназначенном одному богатому торговцу из Абиджана, в котором на таможне нашли разрубленное на части и завернутое в крафтовскую бумагу тело маленькой девочки, ручки, ножки и голову. Он громогласно рассказывал все это и сам шумно хохотал, один. May брала Финтана за руку и уводила подальше. Ее голос дрожал от гнева: «Он лжец, не верь этим россказням». Флоризель разъезжал по Африке, продавая швейцарские часы. Напыщенно заявлял: «Африка — важная дама, она мне дала всё». И с презрением смотрел на английских офицеров, таких бледных и затянутых в мундиры опереточных завоевателей.

Финтан высматривал молнии. Сидя под навесом веранды, следил за небом над рекой, глядя в ту сторону, куда шла гроза. Каждый вечер повторялось одно и то же. Закатное небо темнело на западе, над Асабой и островом Броккедон. С высоты террасы Финтану открывалась вся ширь реки, устья ее притоков Анамбары, Омеруна и большой плоский остров Джерси, заросший тростником и деревьями. Ниже по течению река плавно поворачивала к югу, образуя излучину, широкую, как морской залив, с неопределенными пятнами островков, которые казались дрейфующими плотами. Гроза кружила. В небе появлялись кровавые полосы, прорехи. Затем черная туча очень быстро поднималась вверх по реке, гоня перед собой летящих ибисов, еще освещенных солнцем.

Дом Джеффри стоял на пригорке над рекой, недалеко от города Онича, немного выше по течению, словно на огромном водном перекрестке. Уже слышались первые удары грома, но еще далеко позади, со стороны холмов Ини и Мунши, в лесу. Раскаты сотрясали землю. Было очень жарко и душно.

Когда это случилось в первый раз, May прижала Финтана к себе так сильно, что он почувствовал биение ее сердца возле самого уха.

— Я боюсь, Финтан, считай со мной, считай секунды… — Она объяснила, что звук бежит вдогонку за светом со скоростью триста тридцать три метра в секунду. — Считай, Финтан, один, два, три, четыре, пять…

Еще до десяти гром зарычал под землей, разнесся гулом по всему дому, сотрясая пол под ногами.

Он никогда не видел столько пространства. «Ибузун», дом Джеффри, стоял за городом, вверх по течению, над устьем реки Омерун, где начинались тростники. По другую сторону пригорка, там, где всходило солнце, была огромная равнина с желтой травой, простиравшаяся насколько хватало глаз, в сторону холмов Ини и Мунши, за которые цеплялись облака. Во время одного приема новый District Officer Джеральд Симпсон сказал May, что там, в этих холмах, скрываются последние равнинные гориллы. Он подвел May к окну своей резиденции, откуда на горизонте виднелись голубые кряжи. Джеффри пожал плечами. Но именно поэтому Финтан любил ходить к началу травяной равнины. Холмы всегда были темными, таинственными.

На заре, еще до того, как Джеффри вставал, Финтан уходил едва заметными тропинками. Неподалеку от реки Омерун было что-то вроде поляны, потом спуск к песчаному пляжу. Туда окрестные женщины приходили купаться и стирать белье. Прогалину Финтану показал Бони. Это было тайное место, полное смеха и песен, где мальчишки не смели появляться, опасаясь ругани и побоев. Женщины входили в воду, распускали свои одежды, садились и говорили с водой реки, которая текла вокруг них. Потом завязывали платья вокруг талии и стирали белье, отбивая его на плоских камнях. Их плечи блестели, удлиненные груди покачивались в ритме ударов. Утром было почти холодно. Туман медленно спускался по течению к большой реке, касаясь крон деревьев, поглощая острова. Магический миг.

Бони был сыном рыбака. Он часто приходил, предлагая May рыбу, раков. Потом ждал Финтана за домом, в начале большого поля с желтой травой. Настоящее его имя было Джозип, или Джозеф, но из-за долговязости и худобы его прозвали Бони, то есть «костлявый». У него было гладкое лицо, умные и смешливые глаза. Финтан сразу с ним подружился. Бони говорил на пиджине, а также знал немного по-французски, поскольку его дядя с материнской стороны был из племени дуала. Пользовался готовыми фразами: «Как дела, шеф?», «Привет, приятель!», «Черт побери!» и прочими в том же духе. Знал все возможные ругательства и грубые слова на английском, открыл Финтану, что такое cunt

О реке и окрестностях Бони знал все. Был способен бегать не хуже собаки босиком сквозь высокую траву. Сначала Финтан надевал большие черные ботинки и шерстяные носки, которые носили англичане. Доктор Чэрон убеждал May: «Знаете, здесь не Франция. Есть скорпионы, змеи, ядовитые колючки. Я знаю, что говорю. В Афикро полгода назад один D. О. умер от гангрены, потому что считал, будто по Африке можно разгуливать в сандалиях на босу ногу, как в Брайтоне». Но однажды, когда Финтан не смотрел, куда ступает, у него в носках оказалось полно рыжих муравьев. Они засели в петлях и так свирепо кусались, впиваясь челюстями, что, когда их пытались оторвать, голова насекомого оставалась на коже. С того дня Финтан отказался и от ботинок, и от носков.

Бони дал ему потрогать свои подошвы, твердые, как деревянные подметки. Финтан спрятал хваленые носки в гамаке, поставил большие черные ботинки в железный шкаф и стал ходить по траве босиком.

Перед дождями сияло солнце. Время после полудня казалось бесконечным, бездыханным. Всё замирало. May ложилась на раскладушке в проходной комнате из-за прохладных цементных стен, спасавших от жары. Джеффри возвращался поздно, на Пристани всегда находились какие-нибудь текущие дела: прибытие товара, собрание в Клубе, у Симпсона. Добравшись до дома еле живым от усталости, он запирался в своем кабинете и спал до шести-семи часов. Когда May мечтала об Африке, ей представлялись дальние верховые прогулки сквозь заросли, хриплые крики диких зверей по вечерам, глухие леса, полные переливчатых ядовитых цветов и тропинок, ведущих к тайне. Она не думала, что все сведется к долгим однообразным дням, к ожиданию на веранде и этому раскаленному зноем городу с железными крышами. Ей и в голову не приходило, что Джеффри Аллен — просто служащий торговой компании Западной Африки и потому б

о

льшую часть времени занят учетом прибывающих из Англии ящиков с мылом, туалетной бумагой, тушенкой и мукой. Дикие звери существовали только в похвальбе офицеров, а леса давно исчезли, уступив место полям ямса и плантациям масличных пальм.

May не представляла себе также, что такое сборища у D. О.: мужчины в хаки, черных ботинках и шерстяных носках до колен, стоящие на террасе со стаканом виски в руке, их конторские истории, их жены в светлых платьях и туфельках, жалующиеся на проблемы со слугами. Как-то во второй половине дня May пошла вместе с Джеффри к Джеральду Симпсону. Тот жил в большом деревянном доме неподалеку от доков, но дом был довольно обветшалый, и Симпсон решил привести его в подобающее состояние. Вбил себе в голову выкопать бассейн в саду для членов Клуба.

Это был час чаепития, стояла довольно удушливая жара. Рабочие оказались чернокожими заключенными, которых Симпсон выпросил у резидента Ралли — либо не смог найти никого другого, либо просто не хотел платить. Они прибыли одновременно с гостями, скованные длинной цепью. Цепь крепилась к обручу на левой лодыжке, и, чтобы не упасть, им приходилось шагать в ногу, как на параде.

May была на террасе и с удивлением смотрела на закованных людей, проходивших через сад: лопата на плече, цепь равномерно звякает, ударяясь о железное кольцо на лодыжке, левой, левой, левой. Черная кожа блестела сквозь лохмотья, как металл. Некоторые смотрели в сторону террасы, всякое выражение было стерто с их лиц усталостью и страданием.

Гостям подали легкое угощение на веранде, в тени, большие блюда с фуфу

Солнце обжигало красную землю. Это Финтану показал Бони. Он отыскивал на берегу Омеруна самую красную землю и приносил ее, совсем мокрую, напихав в старые штаны с завязанными брючинами. На прогалине, в тени купы деревьев, дети разрез

а

ли землю, лепили из нее всякую всячину и ставили сушиться на солнце. Горшки, тарелки, чашки, кукол, маски и статуэтки. Финтан лепил животных: лошадей, слонов, крокодилов. Бони больше нравилось лепить мужчин и женщин, стоящих на земляном подножии, с позвоночником из сучка и волосами из сухой травы. Он подробно воспроизводил черты лица, миндалевидные глаза, нос, рот, пальцы на руках и на ногах. Мужчинам делал задранный кверху член, женщинам — соски на грудях и лобок в виде треугольника с прорезью. Это их веселило.

Однажды, когда они вместе мочились в высокой траве, Финтан увидел пенис Бони — длинный, с красным, словно рана, кончиком. Он в первый раз видел обрезанный член.

Бони мочился на корточках, как девчонка. Поскольку Финтан делал это стоя, Бони стал потешаться над ним. Сказал: «Cheese». Потом часто повторял это, когда Финтан делал что-то, что ему не нравилось. «Что значит cheese, May?» — «Сыр по-английски». Однако это ничего не объясняло. Позже Бони сказал, что необрезанные члены всегда грязные, под кожицей непременно есть что-то похожее на сыр.

Послеполуденные часы скользили вместе с солнцем по цементному полу террасы. Финтан приносил сюда статуэтки и горшки для обжига и смотрел на них так долго, что всё становилось черным и обугленным, вроде теней на снегу.

Над островами накапливались облака. Когда тень достигала Джерси и Броккедона, Финтан знал, что скоро пойдет дождь. Тогда на другом берегу реки, там, где шумела лесопилка, зажигала свои электрические огни Асаба, поселок со змеиным именем. На террасу падали первые капли. Цемент был так раскален, что в воздух сразу же поднимался пар. Скорпионы прятались в трещины меж камней под фундаментом. Густые капли шлепались на горшки и статуэтки, разбрызгивая красную жижу. Это рушились города, целые города с домами, водоемами, статуями богов. Дольше всех, как самый большой, держался среди обломков тот, кого Бони называл Орун. Его позвоночник вылезал из спины, член смывало, у него больше не было лица. «Орун, Орун!» — кричал Финтан. Бони говорил, что Шанго убил солнце. Говорил, что Джакута, метатель камней, похоронил солнце

Ночью творилось что-то странное, путающее. Никто не знал, никто не видел, но это рыскало вокруг дома, ходило снаружи, в траве сада и дальше, за склоном, в болотах Омеруна. Бони говорил, что это Ойя, мать вод

[19]

. Говорил, что это Асаба, большая змея, которая живет в расщелинах, в той стороне, где восходит солнце. Надо с ними говорить, тихо, ночью, и непременно оставлять им какой-нибудь подарок, спрятанный в траве на листе банана: фрукты, хлеб, даже деньги.

Джеффри Аллен отсутствовал. Он возвращался поздно, ходил к Джеральду Симпсону, к судье, на большой прием к резиденту в честь командира 6-го Энугского батальона. Встречался с представителями других торговых компаний: Коммерческого общества Западной Африки, «Олливанта», «Чанраи энд К°», «Джекел энд К°», «Джон Холт энд К°», «Африкэн ойл натс». Для Финтана это были чуждые названия, звучавшие, когда Джеффри говорил с May, имена незнакомых людей, которые покупали и продавали, отправляли накладные, телеграммы, предписания. Но главным было название «Юнайтед Африка», Финтан видел его на грузах, которые Джеффри отсылал во Францию: джемы из Южной Африки, ящики чая, мешки сахара-сырца. В Ониче это название было повсюду: на листках бумаги в конторе Джеффри, на черных металлических ящиках, на медных табличках, прибитых к зданиям, на Пристани. На судне, которое каждую неделю доставляло товары и почту.

Ночью дождь тихонько стучал по железной крыше, стекал в водостоки, наполнял большие бочки, выкрашенные в красный цвет и затянутые холстиной, чтобы не дать комарам откладывать яйца. Это была песня воды, Финтан вспоминал былые времена, Сен-Мартен, грезил с открытыми глазами под бледной противомоскитной сеткой, глядя, как колеблется пламя лампы. По стенам стремительно пробегали прозрачные ящерки, потом вдруг тяжелели, коротко пискнув от удовлетворения.

Финтан ловил шум «форда V-8», который поднимался к дому по крутому участку дороги, засыпанному щебнем. Иногда в траве раздавались хриплые крики диких котов, преследовавших кошку Молли, нескромный свист совы в деревьях, хнычущие голоса козодоев. Ему казалось тогда, что ничего нет в других местах, ничего и нигде, и никогда не было ничего другого, кроме этой реки, халуп с жестяными крышами, этого большого пустого дома, населенного скорпионами и ящерицами агамами, и огромного травяного пространства, где блуждают духи ночи. Именно это он и думал, когда сел в поезд, а вокзальный перрон стал удаляться, унося бабушку Аурелию и тетю Розу, как старых кукол. И потом, в каюте «Сурабаи», когда он начал писать ту историю, ДОЛГОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, под назойливый стук молотков по ржавому остову корабля.

Теперь он знал, что оказался в самом сердце своей мечты, в самом жгучем, самом терпком месте, подобном тому, куда приливала и откуда отливала вся кровь его тела.