ФИЛОНУС. Привет, друг. О чем ты одиноко размышляешь в этом прекрасном парке?

ГИЛАС. А, это ты. Рад тебя видеть. Этой ночью я пришел к мысли, которая открывает перед человечеством беспредельные возможности.

ФИЛОНУС. Что же это за бесценная мысль?

ГИЛАС. Я пришел к убеждению (несомненно, бесспорному), что в будущем люди обретут бессмертие.

ФИЛОНУС. Не ослышался ли я? То есть ты презрел материализм, которому был верен до сих пор?

ФИЛОНУС. Здравствуй, Гилас. Ты так спешишь пройти через парк, что я с трудом тебя догнал. Почему вчера я нигде не мог тебя найти? Ведь мы с тобой хотели начать обсуждение жемчужины познания – кибернетики.

ГИЛАС. Ах, друг мой, ты не представляешь, в какой хаос ввергли меня твои рассуждения. К тому же мои друзья-философы утверждают, что истинным твоим намерением было восстановить в правах иррационализм и подорвать доверие к познавательной силе человеческого разума. Все же, что ты сказал в заключение (так они говорят), – лишь дымовая завеса, чтобы не сказать прямо – уловка.

ФИЛОНУС. Что я слышу?

ГИЛАС. Я говорю тебе правду. И, подумав хорошенько, я пришел к убеждению, что лучше всего было бы твои выводы вовсе не обнародовать, а, напротив, предать их забвению. Ты тем более со мною согласишься, если признаешь, что твои рассуждения по сути были лишь отрицанием, вызывали противоречия, пробуждали беспокойство и сомнение, не утверждая при этом никаких новых позитивных ценностей.

ФИЛОНУС. Ах так? Ну что же, друг, я об этом подумаю. Разреши только мне воспользоваться нашей встречей и рассказать тебе историю о том, что случилось довольно давно. Среди плодородных равнин обитало в те времена некое племя, в котором одни занимались охотой и разведением скота, другие же, их было меньше, силились понять мир, в котором жили, – как это свойственно природе человека. Один из них, более сообразительный, однажды заметил, что, стоя посреди равнины, можно видеть предметы на расстоянии не дальше чем две тысячи шагов, все же, что находится за этой границей, будь то дерево, шалаш или человек, исчезает полностью, как будто перестает существовать. Он сказал об этом другим. Они же до тех пор не замечали подобного феномена, потому что зрение у них было хуже, чем у него, – однако, напрягши зрение, вынуждены были согласиться. Подумав, они ему сказали: «Брат, ты прав. Однако же открытие, которое ты сделал, может иметь пагубные последствия, поскольку вызовет повсеместное убеждение, будто некая нечистая сила похищает все предметы и существа, удалявшиеся от наших домов более чем на две тысячи шагов. Тем самым открытие твое породит веру в духов и прочие вредные предрассудки. Поэтому лучше будет, если мы его не обнародуем, а, напротив, сообща о нем забудем, с чем ты, наверное, согласишься, тем более что твое открытие вызывает лишь беспокойство, укореняет неуверенность, отрицает и явно не способствует прогрессу, не утверждая никаких новых позитивных ценностей...» Что ты скажешь, мой Гилас, об этой истории? Догадываешься, наверное, об истинном механизме этого открытия?

ФИЛОНУС. Что с тобой, Гилас? Куда это ты так мчишься напролом через сад?

ГИЛАС. А, это ты? Я как раз тебя ищу. Я опроверг твой вывод, Филонус, представляешь? Ты ведь не будешь на меня за это сердиться, правда? Это так просто! Поражаюсь, как это я сразу не догадался!

ФИЛОНУС. Опроверг мой вывод? Какой такой вывод?

ГИЛАС. Ну как же, тот, об атомном воскрешении, ну это твое

reductio ad absurdum

. То, что ты говорил в прошлый раз об этих запретах как форме открытия неизвестных ранее качеств явлений, неизвестных законов, в этом случае абсолютно несущественно, поскольку твой вывод был ошибочным. Как фокусы иллюзиониста обманывают зрение, так этот твой вывод обманывал разум.

ФИЛОНУС. Что ты говоришь? Какое интересное открытие, честное слово! Так ты говоришь, что опроверг его?

ФИЛОНУС. Здравствуй, друг. Почему ты так мрачен? Ведь ты сидишь у такого прелестного ручья!

ГИЛАС. Приветствую тебя, Филонус. Действительно, должен признаться, что меня уже не радует ни красота пейзажа, ни вообще ничего с того момента, как ты поколебал до основания самые прочные мои убеждения. С того дня мне кажется, что я уже ничего не знаю. Меня мучит загадка сознания, просто отчаяние охватывает, когда начинаю об этом размышлять, ибо проблема вот уже тысячу лет ни на волосок не продвинулась в своем разрешении. Науки совершенствуются, терминология уточняется, делается все более утонченной, а между сознанием и материей по-прежнему зияет такая же пропасть; любая попытка анализа приводит к отвратительному

circulus vitiosus

[10]

, в котором мысль вращается, как лошадь в конном приводе, не находя выхода. Ужас!

ФИЛОНУС. Море слов, все перемешалось, какой хаос! Что такое ты говоришь, друг мой? Где же эта бездна, эта загадка сознания?

ГИЛАС. Когда я исследую человека как невролог, то прихожу к выводу, что звуковые волны попадают в ухо, преобразуются там в нервные импульсы и по нервам передаются в мозг, там они переключаются уже на другую часть коры мозга; отсюда импульс по нервам устремляется в мышцы руки, и человек ее поднимает. Всю последовательность этапов этого явления, от попадания в ухо звуковых волн, несущих приказ поднять руку, вплоть до его исполнения, я могу представить как цепь физических причин и следствий, во всех последовательных фазах которой принимают участие атомы, атомы и еще раз – выделывающие всякие па, колеблющиеся атомы. В этой цепи нет никакого обрыва, никакого пробела, куда можно бы было поместить человеческое сознание – и что же: некоторая часть этих пляшущих атомов и есть сознание? Но как же такое возможно, чтобы одни атомы были сознанием, а другие нет? Ведь это – я говорю об атомах, – ведь это вакуум, в котором вращаются миниатюрные электрические заряды, обладающие собственными квантованными орбитами, волнами вероятности, спинами, магнитными моментами и черт его знает чем еще. Стало быть, сознание состоит из вакуума и электрических зарядов? Я уже ничего не знаю. Когда же я сам ставлю себя на место испытуемого и мне велят поднять руку, то я слышу этот приказ, понимаю его и исполняю, полностью осознавая происходящее. В первом случае перед нами предстала физическая сторона явления, доступная для восприятия извне, во втором – его психическая сторона. Физическая сторона доступна любому человеку, любому наблюдателю, и потому этот род явлений называют объективными; то же, что происходит в моем сознании, непосредственно доступно только для меня, и никто, кроме меня, не может утверждать, слышал ли я приказание и выполнил его, потому что мне так захотелось, или же вообще осознанно его не слышал, а задействован был только определенный автоматизм, скажем, своего рода условный рефлекс.

ФИЛОНУС. Гилас, ты говоришь о вещах, которые стары как мир. Что же в них доводит тебя до отчаяния?

ГИЛАС. Друг мой, ночь прошла для меня в размышлениях о том, что мы с тобой обсуждали, и у меня возникли вопросы, на которые я хотел бы получить ответ прежде, нежели ты продолжишь изложение очередных последствий, какие философ видит в открытиях кибернетики. Если я правильно тебя понял, разницу между «субъективным» и «объективным» ты усматриваешь в различном «подключении» информации к нашей нервной системе. Следуя этой логике, мы делаем вывод, что мой желудок «подключен» нервом к моему мозгу, и поэтому я могу ощущать его состояния, например, голод. Окружающие объекты не «подключены нервами» к моему мозгу, и поэтому я могу их воспринимать, но не в силах «ощущать их состояние». Однако проблема усложняется, когда за объект наблюдения я приму собственный мозг. Я могу воспринимать его двояко, и поэтому он существует для меня «вдвойне»: в одном случае это мозг, «ощущаемый изнутри» («непосредственно»), а в другом – это «вещь» («ощущаемая опосредованно»), когда, просверлив себе дыру в черепе под местным наркозом, я рассматриваю свой мозг в зеркале. Первым из этих доступов к моему мозгу обладаю только я, вторым же обладают все желающие. Как понимать эту двойственность?

ФИЛОНУС. Никакой двойственности тут нет, поскольку не существует мозга, «ощущаемого изнутри», как ты это сформулировал. Это всего-навсего ошибочное, а потому и неподходящее определение психической жизни, то есть мышления, переживания, наблюдения, которые происходят в твоем мозгу, но не являются им. Твой мозг «есть», то есть «существует» только единственным образом – именно таким образом, каким его может исследовать любой человек.

ГИЛАС. Нельзя ли это как-нибудь уточнить, сформулировав определение сознания в объективных терминах?

ФИЛОНУС. Можно. Давай скажем, что сознание – это такое свойство системы, которое проявляется тогда и только тогда, если оно само является этой системой. Я привел тебе тут необходимые и достаточные, полностью объективные условия. Если кто-то разговаривает с кем-то по телефону, то только он сам получает информацию от собеседника, хотя мы, конечно, можем подсоединить к телефонному кабелю еще одну трубку. Аналогично, если бы ты подключился к чужому мозгу, то мог бы непосредственно участвовать в обращении информации в нем, то есть в его психической жизни. О том, в каких условиях был бы возможен подобный эксперимент, мы еще поговорим. Какой твой следующий вопрос?

ГИЛАС. Несмотря на все твои объяснения, я по-прежнему не понимаю – вынужден признать, – чем по сути своей является сознание...