Старомодный лифт со стеклянными узорчатыми дверцами полз вверх. Мерно щелкали контакты на этажах. Остановка. Четверо мужчин пошли по коридору, где, несмотря на дневное время, горели лампы.

Обитые кожей двери открылись.

— Прошу вас, джентльмены, — произнес стоявший в них человек.

Грегори вошел последним, вслед за врачом. Здесь тоже было почти темно. За окном в тумане проступали голые ветви деревьев.

Главный инспектор Шеппард вернулся к черному массивному столу с двумя телефонами и плоским микрофоном внутренней связи. На полированной его поверхности лежали очки, трубка и кусочек замши.

Сильный ветер разогнал тучи, и над домами загорелась желтоватая вечерняя заря. Фонари поблекли, свежий снег темнел и таял на тротуарах и мостовой. Грегори шел быстро, засунув руки в карманы плаща, не глядя на прохожих. У перекрестка он остановился и с минуту потоптался на месте, переступая с ноги на ногу, — он замерзал на холодном, перенасыщенном влагой ветру. Досадуя на собственную нерешительность, свернул налево.

Совещание закончилось безрезультатно почти тотчас же после ухода Сисса. Шеппард даже не решил, кто поведет дело дальше.

Грегори почти не знал главного инспектора, он видел его пятый или шестой раз в жизни. Ему было известно, какими способами можно завоевать внимание начальства, но он не пользовался ими в своей недолгой карьере детектива. Однако сейчас он жалел о своем низком звании. Оно значительно уменьшало его шансы на руководство расследованием.

Прощаясь, Шеппард поинтересовался, что он намерен предпринять. Грегори ответил, что не знает. Это был честный ответ, но подобная искренность обычно не окупается.

Не воспринял ли Шеппард его слова как проявление умственной ограниченности или даже развязности?

Грегори проснулся с убеждением, что во сне нашел ключ ко всему делу, только не мог этого осознать. Во время бритья он внезапно вспомнил: ему снилось, что он был в луна-парке и стрелял из большого красного пистолета в медведя, который при попадании с рыком вставал на задние лапы; потом оказалось, что это был не медведь, а доктор Сисс, очень бледный, накрытый черной пелериной. Грегори целился в него из пистолета, который сделался мягким, как пластилин, и ни на что не походил, а Грегори все продолжал нажимать пальцем в том месте, где должен был находиться спусковой крючок. Больше он ничего не помнил. Побрившись, Грегори решил позвонить Сиссу и договориться с ним. Когда он выходил из дому, миссис Феншоу сворачивала в холле длинный ковер. Под ее стульчиком сидел один из котов. Грегори не умел отличать их друг от друга, хотя, когда они были вместе, видел, что один на другого не похож.

Позавтракал он в баре на другой стороне площади, а потом позвонил Сиссу. Женский голос сообщил, что доктора нет в Лондоне. Это спутало планы Грегори. В нерешительности он вышел на улицу, побродил возле витрин, около часа неведомо зачем кружил по всем этажам «Вулвортса», в двенадцать покинул универмаг и направился в Скотленд-Ярд.

Был вторник. Он подсчитал, сколько еще дней осталось до срока, назначенного Сиссом. Проглядел сообщения из провинции, скрупулезно проанализировал метеосводки и долговременный прогноз для Южной Англии, поболтал с машинистками, а на вечер условился с Кинси пойти в кино.

После кино снова не знал, чем заняться. Ему чертовски не хотелось штудировать «Судебную медицину», не из-за лени, а потому, что иллюстрации в учебнике портили настроение. Он, конечно, никому не признался бы в этом. Грегори понимал: надо ждать. Лучше всего было бы подобрать себе какое-нибудь, по возможности интересное, занятие, тогда время не тянулось бы так медленно. Но это не так-то просто. Он выписал книги и номера «Криминалистического архива», которые собирался почитать, в клубе посмотрел по телевизору футбольный матч, дома часа два посидел над книгами и отправился спать с убеждением, что зря потратил день.

Утром он проснулся с твердым решением изучать статистику. Приобрел несколько учебников, из книжного магазина направился в Скотленд-Ярд, где пробыл до обеда, после чего оказался на станции метро Кенсингтон-гарденс и попытался развлечься, как иногда развлекался студентом. Сел в первый же подошедший поезд, потом наугад вышел из вагона и целый час бродил по городу, повинуясь абсолютно случайным импульсам. Когда ему было лет девятнадцать, его увлекала эта игра с самим собой. Он не понимал, как получается, что, стоя в толпе, он до последнего мгновения не знает, поедет или нет именно этим поездом. Ждал какого-то внутреннего сигнала, какого-то волевого толчка, иногда говорил себе: «Теперь ты не двинешься с места» — и вскакивал в вагон в тот момент, когда двери захлопывались. А иногда строго одергивал себя: «Поеду следующим» — и садился в тот состав, что стоял перед ним. Грегори в те времена увлекался загадкой так называемой «случайности» и пытался свою собственную психику превратить в объект изучения и наблюдения, правда, без заметных результатов. Видимо, в девятнадцать лет такой метод постижения тайн психики может показаться забавным. Но теперь он удостоверился, что стал совсем другим Грегори, начисто лишенным фантазии, потому что через час (под конец он просто заставлял себя совершать пересадки, зная, что больше заняться нечем) ему это надоело. Он заглянул в «Европу» около шести, но у стойки увидел Фаркварта и тотчас ушел, прежде чем тот его заметил. Вечером Грегори снова отправился в кино и помирал там со скуки. Дома изучал статистику, покуда от чтения длиннющих примеров его не сморил сон.

— Слушаю, — произнес Шеппард.

Грегори положил перед ним исписанный листок.

— Я составил небольшую сводку, господин инспектор…

9.40.

Хансел умирает во время завтрака от сердечного приступа. Доктор Адамс констатирует смерть.

Грегори был настолько ошеломлен, что не ответил на приветствие и не снял шляпы. Он застыл на пороге, кажется, с довольно глупым видом, ибо Шеппард слегка улыбнулся.

— Может быть, вы прикроете дверь? — произнес он наконец, прервав затянувшуюся немую сцену. Грегори опомнился, повесил плащ, пожал руку инспектора и выжидающе поглядел на него.

— Я пришел узнать, что вы совершили у Сисса, — проговорил Шеппард, вновь устроившись на своем месте и положив руку на книгу, за чтением которой застал его Грегори. Инспектор как всегда говорил абсолютно спокойно, но в слове «совершили» Грегори уловил иронию, поэтому он ответил, стараясь выдержать тон простодушной искренности:

— Но, господин инспектор, достаточно было мне сказать, и я позвонил бы вам; это, разумеется, не означает, что я не рад вашему приходу, но зачем же вы специально… — бойко зачастил он.

Однако Шеппард отказался принять эту наивную игру и коротким жестом оборвал словесный поток.

Записки человека неогена — один из наиболее ценных культурных памятников древнего прошлого Земли. Происхождение их относится к периоду расцвета предхаотической культуры, предшествовавшему великому Распаду.

Ироническим парадоксом истории предстает тот факт, что о цивилизациях раннего неогена, о пракультурах Ассирии, Египта, Греции мы знаем неизмеримо больше, нежели о предатомистических временах и периоде ранней астрогации. Ибо древние культуры оставили после себя прочные памятники из кости, камня, керамики и бронзы, в то время как в среднем и позднем неогене для увековеченья всей совокупности знаний служила так называемая бумага.

Эту непрочную белую субстанцию, производную целлюлозы, скатывали в рулоны, а затем разрезали на четырехугольные листки, на которые с помощью черной краски наносили самую разнообразную информацию, после чего листки эти складывали в стопки и особым образом сшивали.

Для того, чтобы понять, как же дошло до Великого Распада, этой катастрофы, в течение недели уничтожившей культурное достояние веков, необходимо заглянуть на три тысячелетия в прошлое.

В те времена не существовало ни метамистики, ни техники кристаллизации информации. Все функции сегодняшних памятователей и гностеров выполняла бумага. Правда, существовали уже зачатки механической памяти, однако это были огромные и неудобные в обращении машины, которые, впрочем, использовались только в узких и специальных целях. Называли их "электронными мозгами", вследствие того же самого, лишь в исторической перспективе понятного преувеличения, находясь в плену которого древние зодчие Малой Азии считали башню святилища Баа-Бек достигающей неба.

Комнату с таким статусом, в которую мой пропуск давал бы право войти, отыскать не удалось. Сначала я попал в Отдел Проверки, потом в Отдел Дезинформации, где какой-то служащий из Секции Нажима порекомендовал мне подняться на девятый этаж, но там никто не хотел со мной даже разговаривать.

Я блуждал среди множества людей в форме и штатском, каждый коридор был наполнен энергичными шагами, хлопаньем дверей, щелканьем каблуков, и в эти воинственные звуки вплеталось стеклянное звяканье далеких колокольчиков, словно где-то заливались бубенцы. Время от времени курьеры проносили по коридору кипящие чайники, несколько раз я по ошибке забредал в туалеты, в которых торопливо подкрашивались секретарши. Агенты, переодетые лифтерами, приставали ко мне со всякой чепухой, а один из них, с искусственным инвалидным протезом, столько раз перевозил меня с этажа на этаж, что уже кивал мне издали и даже перестал фотографировать аппаратом, имитировавшим гвоздику, засунутую в петлицу.

Около полудня он стал мне уже «тыкать» и продемонстрировал то, к чему испытывал слабость — спрятанный под полом лифта магнитофон, но меня это не занимало, ибо настроение у меня портилось все сильнее.

Я упорно ходил от комнаты к комнате и задавал вопросы, словно наивный ребенок, все еще находясь вне пронизывавшей Здание циркуляции секретности, но ведь должен же я был проникнуть в нее в каком-нибудь месте. Два раза помимо воли я попадал в подземное хранилище. Там я полистал лежавшие сверху секретные документы, но и в них не обнаружил для себя ни малейших указаний.

После нескольких часов бесплодных поисков, уже порядком раздраженный и голодный, ибо обеденная пора давно миновала, а мне так и не удалось найти столовую, я решил изменить тактику.

Еще оставаясь под впечатлением о командующем, я вышел в секретариат. Секретарши прихорашивались и помешивали чай. Из раструба пневматической почты выпала стопка бумаг с моим назначением, подписанных завитушкой командующего.

Одна из служащих приложила к каждой из них поочередно штамп "Совершенно секретно" и передала другой, которая занесла их все до одной в картотеку, после чего картотека была зашифрована на ручной машинке, ключ шифра на виду у всех был уничтожен, все оригиналы документов сожжены, пепел после просева и регистрации помещен в запечатанный сургучом конверт с моим идентификационным номером. Его положили на подъемник и отослали в хранилище.

За всем этим — хотя происходило все это тут же, при мне — я наблюдал как бы издали, ошеломленный внезапным оборотом, который приняли события. Загадочные замечания командующего, несомненно, относились к делам столь секретным, что в отношении их были допустимы только намеки. Рано или поздно меня должны были посвятить в суть дела, поскольку иначе я не смог бы приступить к выполнению миссии. Я не знал даже, имеет ли она вообще что-либо общее с затерявшимся вызовом, но эта деталь бледнела перед фактом моей совершенно неожиданной карьеры.

Эти размышления были прерваны появлением молодого брюнета в мундире и при сабле. Он представился как тайный адъютант командующего лейтенант Бландердаш.

Многозначительно пожав мне руку, он сказал, что прикомандирован к моей особе. Затем пригласил меня в кабинет, находившийся напротив по коридору, угостил меня чаем и стал распространяться о моих способностях, по его мнению незаурядных, раз уж Кашебладе подсунул мне такой крепкий орешек.

Был, по-видимому, обеденный перерыв; офицеры, служащие, секретарши, — все толпились у лифтов. Я смешался с самой большой группой и через минуту уже ехал вниз — подальше от этого проклятого места, подальше…

Обед, на мой взгляд, был скромный: картофельный суп с гренками, жаркое из жилистого, как резина, мяса, водянистый компот и чай, черный как смоль, но без вкуса. Никто не требовал денег и не предъявлял счет. За столом, к счастью, не разговаривали. Даже приятного аппетита никто никому не желал. Зато повсюду занимались разгадыванием ребусов, логогрифов, кроссвордов.

Чтобы не возбуждать подозрений, я тоже принялся что-то царапать карандашом на случайно оказавшемся в кармане клочке бумаги.

Минут через сорок пять я протолкнулся через толпу у входа и вернулся в коридор. Большие лифты вбирали в себя группы торопящихся на работу служащих.

С каждой минутой становилось все безлюднее. Следовало и мне куда-то идти.

— Наконец-то вы изволили явиться! — приветствовал меня юношеский голос.

Из-за письменного стола красного дерева поднялся офицер со светлыми, как лен, волосами, без кителя, в одной рубашке. В комнате было очень жарко. Из ящика стола он достал маленькую щеточку.

— Вы запачкались о стенку.

Он чистил мне рукав и в то же время говорил:

— Я ждал вас со вчерашнего дня. Надеюсь, вы провели ночь не наихудшим образом? Работа не позволяла мне сегодня отойти, но я этому даже рад, ибо из-за этого мы не могли разминуться. Минуточку, вот тут еще немного известки. Однако, я уже настолько глубоко вошел в ваше дело, что отношусь к вам, как к старому знакомому, а ведь мы, собственно, еще ни разу не виделись. Я — Эрмс, да вы, впрочем, знаете.