После издания двухтомной литературоведческой монографии «Фантастика и футурология» (1970), в которой было проанализировано и систематизировано творчество более 400 писателей-фантастов, Станислав Лем в одном из интервью сказал: «В научной фантастике заслуживают внимания и чтения: Альфред Бестер, Урсула Ле Гуин («Левая рука тьмы»), Уолтер Миллер, Брайан Олдисс, Сэмюэл Дилэни, Деймон Найт, Джеймс Блиш (его короткие рассказы), и французские писатели Жан Гугрон и Эдуард де Капуле-Жюнак, и Герберт В. Франке, и, конечно, многие другие. Но большая часть материала — это ужасный мусор». Первым в перечне приведён старший по возрасту и опубликовавший к тому времени больше из всех указанных американский писатель-фантаст Альфред Бестер (1913–1987).

В монографии Лем упомянул и проанализировал семь произведений Бестера, отметив, что он — «один из наиболее известных фантастов, уже сегодня причисляется к классикам жанра. Он опубликовал не так уж много книг, но все они были высоко оценены». Из произведений Бестера в своей монографии Лем больше всего места (пятнадцать страниц!) уделил роману «Моя цель — звёзды» (на русском языке известен также под названием «Тигр! Тигр!»), это «кульминационное достижение» Лем взял на «операционный стол». При этом Лем отметил, что этот роман Бестера — не научная фантастика в чистом виде, а «экспансивная монструализация приключенческих, криминальных и мелодраматических стереотипов, но в такой концентрации, в которой количественные изменения уже переходят в качественные. Это — «Космическая Опера» в самом лучшем издании. Роман Бестера, во-первых, «Граф Монте-Кристо», фантастически «онаученный»; а поскольку писатель может себе позволить большее количество действий внутри мира, которого он не делит ни с кем (например, с историей, как Дюма), то здесь личная месть «графа» сплетается с судьбами межпланетной борьбы и даже человечества. (…) Однако если в схематическом мире Дюма, кроме людей-чудовищ и шакалов, есть и существа идеально добрые, то в бестеровском мире таковых нет; несчастная Робин, маленькая «однонаправленная телепатка», — скорее слабая и порядочная, нежели морально сильная; гораздо выразительнее нарисована Джизбелла, циничная, порочная, чувственная и беспощадная. Эта-то по крайней мере знает, чего хочет, выходя за Дагенхема, миллионера, поражённого «радиоактивным мором». Впрочем — всюду монстры (раса так называемых «приличных» людей как бы давно уже вымерла). И только некоторые из них, например тот же Фойл, выглядят порой довольно симпатично. (…) Миф «одного против всего света» всегда импонирует, поскольку у него есть достойные уважения образцы. Одним из самых крупнокалиберных чудовищ оказывается прекрасная слепая альбиноска Оливия Престейн, которая гоняется за Фойлом между Марсом, Луной и Землёй (…). Она с удовольствием слушала вопли нагих женщин, выбрасываемых в пустоту, поскольку ненавидит род человеческий, стало быть, лишь адресованность её эмоций более генеральна, нежели у Фойла, который стремится к библейскому «зуб за зуб», не более. Однако мелодраматически-приключенческие сцены — лишь одна сторона медали. То, что роман Бестера относится к литературе, именуемой второразрядной, несомненно. Не существуй научная фантастика как отдельный жанр, его роман следовало бы поместить где-то рядом с повествованиями Дюма, но не как произведение, вторичное относительно их. Стереотип приключенческого романа, рисующий вендетту, имеет свой непереступаемый уровень. Но его можно по-разному воплощать в повествовании, и это тоже можно делать прекрасно, и именно в этом смысле можно говорить о первоклассном романе второго разряда. Таковым как раз и является «Моя цель — звёзды». В границах своего класса он великолепен».

В небольшой статье «О гротеске» для иллюстрации намеренного гротеска (а есть ещё ненамеренный) Лем воспользовался рассказом Бестера «Starcomber» (известного также как «5 271 009»), в котором представлено «несколько типичных псевдо-реалистичных клише, т. е. якобы серьёзные проблемы, присутствующие в научной фантастике, высмеиваются гротескным образом («Тайна» внеземной расы; «супермужская» судьба последнего мужчины на Земле, который должен оплодотворять всех женщин; «проблема» гениального учёного, который неожиданно, за чашкой кофе, делает потрясающее мир открытие; и т. д.). Это доведение до абсурда имеет глубокий смысл. Оно показывает, что такие мотивы и темы вообще не допускают серьёзного беллетристического воплощения, так как эти проблемы просто образуют предлог, маскировку для проявления самых наивных инфантильных мечтаний. Если кто-то в качестве автора рассматривает такие проблем с максимальной серьёзностью, он только демонстрирует свою интеллектуальную несостоятельность; где нет серьёзной задачи, там нет и шанса её серьёзного и реалистичного решения».

Лем считал Бестера писателем, «пишущим прекрасные гротесковые рассказы». «И представьте себе, — говорил Лем, — что Бестер стал известен не такими рассказами — великолепным гротеском, — а благодаря обыкновенной безвкусице, например сюжетом о том, как полиция при помощи телепатии может читать мысли людей, ловит преступника, и тот, чтобы полицейские не прочитали его мыслей, без конца поёт одну и ту же песню. Если бы это была пародия (сама по себе мысль недурна и для пародии просто великолепна), но это пишется серьёзно, очень серьёзно. И вот такие «произведения» поддерживаются рекламой, многотиражными изданиями». По мнению Лема, это свидетельствует «о чисто коммерческом подходе американских фантастов к литературному творчеству (…), они всегда спешат поспеть за «модой». В одном году более «модны» описания атомных войн, в другом — спекуляции на тему роботов или сомнительной ценности вариации по мотивам фрейдизма, психоанализа или телепатии. Типичным примером (…) могла бы послужить книга Альфреда Бестера «Человек Без Лица», которая снискала в Америке огромную популярность. (…) Это типичный пример серийной литературной продукции. Перед нами чуть ли не весь «стандартный набор», о котором говорилось выше».

Лем обратил внимание, что Бестера нельзя считать мастером слова, «на этом поле он сенсационных результатов не добился». А в целом Лем о Бестере: «Всё его вдохновение исходит из предметной сферы, ибо в ней он конструирует привлекающие свежестью фантастические объекты и события. Однако нельзя сказать, что всё он нашёл сам; нет, большинство концепций он воспринял от плеяды предшественников, однако то, что те делали скверно или хорошо, он ухитрился собрать воедино, организовать и связать так славно, что «целое оказалось не равным сумме частей»».

Существует так называемый антропный принцип, вызывающий много споров в среде физиков и космологов. Согласно ему, Вселенная основана на таких постоянных величинах из сферы атомной физики, а также звёздных систем, что их равнодействующая должна была раньше или позже привести к возникновению на нашей планете жизни, которая через миллиарды лет принесла плоды в виде появления разумных форм, в том числе нашего вида. То есть Вселенная не только благоприятствует существованию жизни, но прямо гарантирует её возникновение на определённом этапе своего развития!

Критикам этого принципа казалось абсолютно неправдоподобным, чтобы всё, что существует, то есть космос, а следовательно нечто выходящее пространством и временем за самые дальние границы человеческого воображения, должно было оказаться сосредоточено на микроскопической крошке материи, каковой является Земля, специально для того, чтобы на ней могла появиться жизнь. Последнее время среди космологов приобретает популярность концепция, которая одновременно принимает антропный принцип, но его универсальную силу отменяет.

Воспользуюсь примером, который позволяет образно объяснить новую гипотезу. Представьте себе очень большой зал с расставленными столиками для игры в карты. Все присутствующие в зале играют в покер, причём за одним столиком происходит необычное событие: каждый из игроков получает в руки карты только одного цвета. Понятно, что такой расклад карт может случиться очень редко. Иначе говоря, его вероятность перед раздачей была ничтожна. Однако при огромном числе столиков и соответственно большом количестве сгенерированных раздач рано или поздно именно такой расклад должен случиться. Нечто подобное определяет новая концепция так называемой Мультиверсум. Вселенная жизнесозидающая, в какой мы живём, на самом деле является творением исключительным и маловероятным, но сделать его правдоподобным в статистических категориях должен целый ряд других вселенных, которые есть и должны быть мёртвыми, поскольку их основные материальные и энергетические свойства исключают возникновение жизни. В этом понимании наш космос должен был бы представлять исключение из правил всеобщей стерильности других космосов, в толчее которых мы как раз находимся.

Это хитрая гипотеза, но фатальной слабостью её является то, что её нельзя проверить. Потому что с этой целью мы должны были бы выйти за границы нашей Вселенной, что невозможно. Однако вновь возникла довольно удивительная ситуация, поскольку в то время, когда одни эксперты чувствуют себя удовлетворёнными исключением из правил, приведшим к нашему космическому жительству, другие не хотят успокоиться, говоря, что это не научная теория, а так называемая идея ad hoc [для этого случая (лат.)]. Как это обычно бывает, для больших тайн мы не располагаем окончательными разгадками и должны с этим согласиться.