Начало этой необъявленной войны я прошляпила самым бессовестным образом. Виной тому моя поразительная невнимательность, плюс погруженность в проблемы, щедро сдобренные беспечностью.

Жила себе почти припеваючи, уверенная в том, что мир относится ко мне если не доброжелательно, то вполне терпимо. Радовалась, дура. Ура-ура я такая милая и в розовых очках и с фотоаппаратом. Ну да, я не разбираюсь в людях, и не люблю когда они разбираются во мне.

Нет, все не так было. В то время, когда начиналась эта история, я заканчивала мучиться одной проблемой – почему мои престарелые родственники умирают исключительно от рака? Засада какая-то. Хоть бы кто-то переломил роковую закономерность и из вредности решился на сердечный приступ, а еще лучше – помер бы во сне от глубокой счастливой старости.

Я была такая запуганная, что все стали на мне срывать накопившееся зло. От их наездов у меня совершенно рухнула уверенность в себе, отчего орать стали все. Даже кассирши, про друзей я даже не говорю. Все огрызались и хамили, как могли. И им это нравилось. А мне – нет.

Меня так пугала эта болезнь, что я даже ее названия боялась. Даже если в гороскопе увижу слово «рак», сразу глаза отводила.

Вечная проблема жаркого лета – куда запихнуть связку ключей, если собралась покататься на велике? Карман на шортах узкий, а ключи раскорячились, как сволочи. Но настроения мне они не испортили.

Когда я решила, что день удался и жизнь тоже, за моей спиной кто-то тихо, но отчетливо издал длинный вой простуженного волка. Который был бы уместен в полнолуние над глухим таежным лесом, но никак не на лестничной площадке жилого дома.

Перед лицом – железная серая дверь, велик у левой ноги, а за спиной черт знает что. Какие-то скрытые инстинкты заставили меня не спешить, а обернуться очень медленно. Почему тело решило не производить резких движений, я сама не понимала.

У квартиры, что напротив моей, вжавшись спиной в бежево-коричневую стену, выла соседка. Она лет на десять старше меня. Но сейчас выглядела как озверевшая старуха. Руки сжаты в кулаки, как перед боем.

В ответ на мое жизнерадостное «здрасьте!» вой сменился адским шипением.

– А что ты собирался проверить? – напомнила я про прежнее намерение Дэна.

И тут он меня здорово удивил. Снял рюкзак. И ну доставать из него очень странные предметы. Сначала – салфетку. Я даже решила, что он прямо тут, на перекрестке будет кушать. Потом вынул половину черной свечи. Какие-то бубенчики. Палочки ароматические. Тетрадку. И еще что-то мелкое – в сумраке не разглядеть.

– Ты что? – ошалело спросила я.

– Дьявола вызывать будем, – специально ледяным голосом сообщил Дэн и зажег свечку, водруженную в центр салфетки.

Добило меня то, что по ее краям были вышиты какие-то странные значки. Я сразу представила, как он их сам вышивал, предвкушая мой ужас.

В душной прокуренной комнате, пропахшей уверенным перегаром, заседали озлобленные великовозрастные говнари. Из какой-то извращенной вежливости, распахнуть окна они посчитали верхом невоспитанности. Мотивируя этот гуманный поступок уважением к соседям. Но на деле причины были иные. Окна не открывались последние лет десять, а хозяин квартиры – Вова, решил, что соседи могут и настучать, учитывая тематику беседы и неспокойные времена. Во всяком случае, он так объяснил свое нежелание впустить в помещение немного относительно свежего воздуха. Говнарям Вовино объяснение пришлось по душе. Оно поднимало их самооценку. Ну как же – не просто так выпивают, а о судьбах Родины думают. А вдруг под окнами затаились коварные единороссы, которые жаждут упечь свободолюбивых инакомыслящих в обезьянник?

В тот день двухнедельный процесс жарких обсуждений забрел в тупик. Буквально час назад водка и пиво закончились, а из курева в ход пошло содержимое пепельниц, поголовно спертых из кафе. Для большинства эта квартира показалась бы полным быдлятником, а для ее обитателей она была осколком рая, но внезапное прекращение бухалова привело к приступу острой коллективной депрессии.

– Вован, друг ты мой сердешный. Разливай, – заначка, добытая с антресолей, аккуратно наполнила пластмассовые стаканчики не первой и даже не третьей свежести.

Отчего таинственные русские души встрепенулись, требуя немедленного очищения.

– Ну, и какая падла мне ответит – прочему мы так ненавидим наше правительство? – прохрипел осипший голос Панка, пожалуй, самого необычного типа из всей компании.

На следующее утро, после начала необъявленной войны, мне стало обидно. Ну, за что меня можно возненавидеть? Правильно – не за что. Я хорошая, честное слово. Вежливая. Никому не мешаю. Вон Вова, он весь двор задолбал своими пьянками. У него в прошлом чуть ли не каждый день диспуты и драки были. У нас слышимость дикая. Любой звук усиливается стенами, словно дома, вставшие четырехугольником, состарились и оглохли, а чтоб слышнее было, подговорили эхо, чтоб даже крысячий писк звучал громче голоса Монсеррат Кабалье. Та стена, в которой Вовины окна, она самая дурацкая – совсем близко к соседнему дому. Узкий простенок, в который даже Маркел не заходил чтоб пописать. Собаки вообще избегают узкого тупикового пространства. В общем, в Вовину комнату солнце только в полдень заглядывает и то летом. Я сама видела – на полу световой треугольник, который довольно быстро уползает к подоконнику и тогда Вова ласково ему говорит:

– Да пошел ты.

В общем, утро было так себе, если не считать отличной погоды. Решив не беспокоить опохмеляющегося Вову своим визитом, я осторожно приоткрыла дверь – новой крапивы не было. Наверное, мальчишки похулиганили, да и отстали. Или их к бабушке в деревню отослали. Но все-таки было бы классно их подловить, схватить за потные уши и напинать по мятному месту. Месть – она будоражит и делает ум предприимчивым.

У меня созрел замечательный план. Я взяла табурет, недочитанную книжку и села у самой двери. Вот, думаю, как славно – чуть что, я сразу как выскочу и как обнаружу злоумышленника. Некстати вспомнилось, что для начала неплохо помыться и позавтракать. Пришлось на целых полчаса оставить дверь без присмотра.

Еще раз открыла – ничего.

– Вставай.

Пробуждение стало пыткой. Во сне не помнилось ничего – кромешная пустая темнота.

Вова мокрый, только что из душа. Смотрел на меня как на раздавленную мокрицу.

– Мыться, волосы уложить, морду накрасить. Хотя – нет, лучше без косметики.

– Зачем? – голос у меня был странный, это из-за распухшего носа, да и в горле словно наждаком прошлись.

Вспоминать об этом дне мне не захочется никогда.

Шли пешком. У Вовы в руках – старая спортивная сумка. Вокруг – беззаботные люди. Фотографируют друг друга на фоне классических питерских видов. В прежние времена я бы фотографировала этих беззаботных людей.

Набережная оказалась еще более многолюдной. Куда не погляди – улыбки. Небольшая восторженная группа около крепкой женщины с мелким медведиком. Которому самое место в лесу, рядом с мамой, а не посреди толпы зевак. Медведика можно напоить из бутылки молоком. И подержать в руках. За деньги, конечно. От молока он весь в подтеках, но его моментально вытирают, для придания товарного вида. Ему жарко, он упился этим молоком до одурения, на морде у него намордник, а маленькие смышленые глаза пытаются выпросить у судьбы немного покоя и прохлады.

Развеселые матросы в шапочках с синими помпонами с жалостью смотрят на медвежонка и поднимаются на борт судна, чтобы не видеть ничего, кроме города и Невы. Мы им не нравимся и я их понимаю. Особенно после того, как меня оглушает многоголосная реклама прогулок по рекам Питера. Ор в микрофоны выносит мозг. Бредятина, как в обезьяннике находишься, а не в центре культурной столицы.

Вова рассекал толпу как ледоход. Ему беспрекословно уступали дорогу даже самые твердолобые зазывалы и торговцы живым товаром. Обезьяновладельца он просто оттеснил к самому парапету, едва не размазав об гранит.

Не знаю, что на меня нашло. Взяв у Вовы бутылку водки, я давилась, но выпила, сколько сумела, пока желудок не взбунтовался. Оказывается не так просто выпить много водки зараз. Организм явно против такого надругательства, и только силой воли удавалось производить глотательные движения. Подносишь бутылку ко рту, внутри уже в курсе, что предстоит – даже язык сводит от предвкушения. Дальше – хуже. С набранной водкой долго не вытерпишь, ее нужно проглотить. А желудок сжимается в комок, пытаясь вытолкнуть предыдущую порцию.

– За тебя, папочка!

Поняв, что мелкими порциями я бутылку не осилю, я попросту стала вливать ее, не останавливаясь. Пока не поняла, что меня сейчас стошнит.

Поначалу мне показалось, что алкоголь на меня не действует. Жаль. Столько стараний и ни в одном глазу. Но водка обрадовалась шансу отравить мозг, уже пробиралась по крови потирая руки и заранее радуясь открывающимся возможностям. Наверное, он бодро напевала:

– Размягчи мозги, расслабься и фигач по течению. Это не умирание, а ты – морж, а все люди – яйца. На кой хрен вы вообще на свет родились? Рыдают свиньи, китайским соусом сочатся их глаза. Плыви кролем, но не снимай свои моржовые лыжи.

Пробуждение было поганым. Я успела напрочь забыть, что Панк умер и проснулась почти счастливой. Мне казалось – меня обнимают и вроде бы даже почувствовала поцелуй. Но это всего лишь замок от металлической молнии куртки коснулся моей шеи.

– Мне плохо без тебя, – раз сто повторяешь, и каждый раз искренне.

Поплакала. На душе было больно, ничуть не меньше, чем день или два назад.

Вова гремел посудой, орудуя на кухне, явно желая разбудить полквартала. Неужели, запой закончился?

Вставать не хотелось. Я еще раз вспомнила, что со мной случилось в комнате с роялем и пришла вот к какому выводу. Это все Вовины шуточки. Это он так меня разыграл. Прикинулся пьяным, а сам как заговорит не своим голосом. Точно он, больше некому. Злая как дракон, я решила высказать ему все, что думаю. Даже села.

Как только водка полностью укокошила Вову, я вооружилась инструментом взломщика, который был обнаружен в кладовке за истлевшей брезентовой раскладушкой. Отмыла руки от паутины и пыли. Запаслась подношениями. Прихватила фонарик. После чего помчалась прямиком за ключом, сняла его с Вовиной шеи и дверь открыла.

Как и в прошлый раз, первая отворилась легко, а вторая – ни в какую. Но у меня теперь был некоторый опыт и я была совершенно трезвая. Поэтому не стала уподобляться суицидной мухе, которая готова расшибить себя об стекло, а просто начала уговаривать того, кто меня не пускал внутрь.

– Привет. Вова спит. Ну, ты про это знаешь. А я в гости пришла. У меня есть печенье и сок, – Я пошуршала пакетом, – Ну, не хочешь, не надо. Молчишь? У меня еще есть ломик гвоздодерный. Его обычно фомкой зовут. Не спрашивай, почему его так называли. Говорят, был какой-то жулик по имени Фомка. Если ты не откроешь, я просуну этого жулика под дверь и налягу со всей силы. И тогда даже трехчасовая мышь меня не остановит.

Затаила дыхание, стояла и ждала. Относительные сумерки делали все немного нереальным. Воздух пах старой бумагой и заношенной обувью. И тихо было. Как под землей. Нужно было решать – либо погодить еще немного, либо взламывать дверь. Решив не торопиться, я тихонько постучалась. Безмолвие коридора вдруг нарушили странные далекие звуки.

– Иазямага, – это во дворе соседи разговаривали диагональным способом.