За все время нашей с ним дружбы — а дружили мы много лет, и часто вместе снимали квартиру — я никогда не замечал у моего друга интереса к любого рода беллетристике. Поэтому я был изрядно удивлен, когда как-то хмурым осенним вечером, прибыв на Бейкер-стрит, обнаружил своего товарища погруженным в чтение длиннющего романа мистера Стокера. Удивление мое было вдвойне сильным, когда я припомнил, что эта книга была из тех, что именуются массовыми, да к тому же повествовала о сверхъестественном. Мой друг удостаивал презрением любого, кто выказывал хотя бы намек на то, что сверхъестественное существует. Он считал подобную веру признаком вялости мышления. Что же касается меня, то я относился к этому вопросу более терпимо.

При свете газового рожка его лицо выглядело чрезвычайно бледным. Он был настолько углублен в чтение, что не обратил на меня внимания — как, наверное, и на весь окружающий мир — только изредка с его губ срывались какие-то комментарии, слишком тихие, чтобы их можно было бы разобрать.

Когда он, наконец, закончил — мой друг славился умением необычайно быстро читать, но даже в этом случае роман отнял у него несколько часов — он отложил книгу в сторону и уставился на огонь в камине. Через какое-то время он почувствовал мой взгляд и повернулся ко мне: — Необычайно интересная книга, мой дорогой Ватсон. Вам доводилось ее читать?

Я признался, что да, довелось.