Полковники милиции Лев Иванович Гуров и Станислав Васильевич Крячко занимали один кабинет и сидели за своими столами визави. Они познакомились больше двадцати лет назад, еще работая в МУРе. Хорошо узнав друг друга, они стали близкими друзьями. Впрочем, время от времени они ссорились, в таких случаях изъясняясь одними междометиями. И Станислав, от природы весельчак и балагур, и Гуров, сдержанный и ироничный человек, — оба понимали, что достигли потолка карьеры и не двигались уже много лет по служебной лестнице вверх не оттого, что начальство их не пускало. Просто сыщиков вполне устраивало их положение, их должность. А называлась она так: старший оперативный уполномоченный по особо важным делам Главного управления уголовного розыска Министерства внутренних дел России.

Их начальник и друг генерал Петр Николаевич Орлов знал оперативников с первого дня их службы в МУРе, высоко ценил как профессионалов, любил как верных друзей, которые никогда не подведут.

Каждый опер любого подразделения Москвы, прослуживший хотя бы два года, не мог не знать начальника Главка Орлова и оперов-важняков Гурова и Крячко. Если кто-то из оперов районного отделения ни разу не видел их лично, то все равно он был уверен: такие начальники есть, и они не служат, зарабатывая чины, а пашут, как любой оперативник, только разбираются в сыскной работе лучше их, хотя никогда этим не кичатся, к чужим делам не примазываются и за спиной нижестоящего не хоронятся. Если могут помочь — всегда помогут, а провинишься — так и спросят, не прибегая к услугам непосредственного начальства. Нельзя сказать, что все сыщики столицы обожали эту троицу — жизнь и служба у всех складываются по-разному, — но их, безусловно, уважали и в меру побаивались.

В это хмурое ноябрьское утро Гуров и Крячко на своих рабочих местах читали присланные из канцелярии бумаги и молча обменивались прочитанными страницами. Это были копии телевизионного интервью в программе «Итоги», интервью в программе «Час пик» и депутатский запрос одной из думских фракций на имя премьера правительства.

Гуров шел на работу пешком, шагал широко, если на пути возникали замерзшие лужи, решительно перепрыгивал. От Никитского бульвара до министерства было недалеко, но и не сказать чтобы близко, километра два с половиной. Такой прогулкой, поддерживающей физическую форму, сыщик заменял утренние пробежки, которые терпеть не мог. Он вышел на Каменный мост и прибавил шагу, стараясь не запыхаться на длинном подъеме. Миновав Дом Правительства и кинотеатр «Ударник», Гуров с огорчением отметил, что дышит тяжело, отдувается, и тут же возле него тормознул «Мерседес». Понятно, Станислав… Гуров был доволен, что можно прекратить издевательство над собственным организмом, при этом избежать признания, что, мол, сдался: глупо упрямо шагать, когда рядом катит авто.

Станислав обогнал друга, остановился, открыл переднюю дверцу.

— Здравия желаю, вы в прекрасной форме, господин полковник, — сказал Крячко, когда Гуров опустился на сиденье рядом. — Я не подкалываю, констатирую факт. Заставь меня так шагать, помер бы, ей-богу.

Гуров молчал, едва переводя дыхание, злился, но не выдержал и рассмеялся:

— Не хотелось бы приобрести животик, как у некоторых.

Гуров проводил друга, подошел к стойке администратора, обаятельно улыбнулся:

— Здравствуйте, красавица.

Непривлекательная костлявая девица лет тридцати раздраженно ответила:

— Я не красавица и прекрасно знаю об этом. Говорите, что нужно, и не мешайте работать.

Гуров облокотился на стойку, продолжая улыбаться:

Вице-премьер Семен Николаевич Тишин отделил серебряной лопаточкой небольшой кусок заливной севрюги, поставил на тарелку рюмку водки и отошел от стола. Он не любил приемов, которые подчас заканчивались обычной пьянкой, а порой и безобразиями в бане с голыми девицами. Тишин был человеком другого воспитания.

Его родители (мать — доцент, отец — профессор) последние три года науку забросили. И не только потому, что НИИ тихо вымерли, а им все смертельно надоело, просто сын пристроил их в бизнес. Дело было небольшое, не привлекало внимания ни налоговой полиции, ни бандитов, а доходов на жизнь хватало с лихвой. Семен был все еще холост, тридцать лет не возраст, отдыхал с товарищами по партии. Партия с большой буквы, единая, неделимая, направляющая, существовать перестала, а партийки в правительстве, Думе и Администрации Президента множились. Кто-то из предков молодого Тишина, видимо, был голубых недострелянных кровей, так как он заметно отличался от окружения. Не был жаден, войдя во власть, не воровал обеими руками, не прятал миллионы за рубежом, хотя, естественно, и не жил на зарплату. Он обитал с родителями в четырехкомнатной квартире, которую по его уровню можно было назвать скромной. Когда ему делали миллионные предложения, он не отказывался, а отсылал просителя к кому-нибудь из своих коллег, зная, что тот подобными предложениями не гнушается, сам же получал «скромные» комиссионные, платил налоги, отдыхал летом на нормальной неброской дачке и слыл среди своих чудаком.

Тишин Семен Николаевич был умен и осторожен, прекрасно зная, что вокруг воруют по-черному, он довольствовался малой долей, слыл бессребреником, но всегда находился, что называется, в струе, и главные воротилы экономики его уважали, хотя за спиной и посмеивались над ним. Тишин был абсолютно убежден: рано или поздно эпоха безоглядного воровства кончится, дойдет до того, что некоторых посадят в тюрьму, а он не желал быть среди этих некоторых. Говоря откровенно, ему удалось провернуть несколько банковских операций, мелких, не очень крупных, но он сумел, однако, открыть счет на Мальте, где у него лежали смешные деньги — три миллиона долларов. Деньги лежали не на его имя, так что он был и вовсе чист. Тишин никогда публично не выступал по острым проблемам, коммунисты приглашали его в свою партию, но он ловко уходил от подобных предложений, оставляя у левых мнение, что вице-премьер вроде бы и не против, да время еще не пришло. С представителями фракции «Яблоко» он держался самым дружеским образом, заверял в своей поддержке, даже оказывал содействие, если вопрос был третьестепенным, для журналистов и общественности незаметным.

Тишин жил спокойно, при всех перетрясках его не трогали, все считали его своим и вполне безобидным. Он дважды виделся с Президентом один на один, якобы давал искренние советы, на самом деле он внимательно выслушивал косноязычного, больного человека, безошибочно угадывал, какого ответа от него ждут, и высказывался соответственно. В верхах даже существовало мнение, что Тишин ходил у Президента в любимчиках и любой премьер якобы прислушивался к его мнению. А так как его рекомендации всегда были неконкретны, то считалось, что он имеет определенное влияние и на главу правительства.

Жил Семен Николаевич в полном ладу с собой и окружением и терпеливо ждал, когда же кончится смутное время и можно будет примкнуть к победителям.

— Настенька! — громко позвал Николай.

Но явилась хмурая, как ночь, Варвара, молча поклонилась гостю, сердито глянула на Николая.

— Не можется девочке, да и не дело молодой хозяйке в пьянке прислужничать. Я уж сама справлюсь.

Она ловко убрала грязную посуду, положила чистые салфетки, спросила:

— Горячее будете?