Константин Николаевич Леонтьев начинал как писатель, публицист и литературный критик, однако наибольшую известность получил как самый яркий представитель позднеславянофильской философской школы – и оставивший после себя наследие, которое и сейчас представляет ценность как одна и интереснейших страниц «традиционно русской» консервативной философии.
I
Многим русским неприятно расстаться с любимой мыслью о славном мире, заключенном в стенах
самого
Царьграда, даже и в том случае, если
общие условия
европейской политики приведут нас к
соглашению
с Турцией. И в этом случае естественно ждать какой-нибудь такой комбинации, которая поставила бы Константинополь и оба пролива в зависимость от нас, хотя бы и косвенную, но все-таки прочную по самой силе обстоятельств.
Как и всегда случается в истинно великих и роковых исторических событиях, живое чувство сердца и
мечты
возбужденного патриотизма совпадает в бессознательных стремлениях своих с самым верным, спокойным и дальновидным политическим расчетом.
Очень многим утешительно было бы читать и слышать о торжественном шествии наших победных дружин с музыкой и развернутыми знаменами по пестрым улицам Стамбула, великолепного даже в неопрятности своей.
Это нравственная потребность внешнего осязательного триумфа – вовсе даже не
шовинизм
. Глупое слово «шовинизм», выдуманное миролюбивыми либералами, приложимо разве только к французскому честолюбию, искавшему лишь
славы
для
славы
без всякого практического результата.
Россия на Востоке имеет реальную почву действия: у России есть практическое в этих странах назначение, невыразимо богатое положительным содержанием, и потому-то, вероятно, все действительные результаты нынешней блистательной войны уже и теперь превзошли далеко те убогие замыслы, с которыми мы к ней приступали из смирения не столько христианского, сколько
либерально-европейского
... (а это огромная разница).
II
Все, мне кажется, должны понять, что
именно на Босфоре
нужнее всего непосредственное действие сильной десницы и беспристрастного ума, стоящего выше местных и мелко-патриотических страстей. Русское влияние или русская власть в этом великом средоточии не должны иметь никакой исключительной окраски,
ни юго-славянской, ни греческой
; русская власть или русское влияние должны приобрести в этих странах характер именно
вселенский
... И в этом смысле Цареградская патриархия должна стать для этого русского всепримиряющего влияния самой мощной и прочной нравственной опорой.
Дело не в лицах, занимавших
за последнее время этот великий и многозначительный по свойству самой местности престол;
дело не в национальности этих лиц
и не в поведении их; дело в значении самого
престола
. Вопрос не в епископах; не в людях, живших под вечным «страхом агарянским».
Люди меняются
; вопрос в древнем учреждении, под духовным воздействием которого сложилась и окрепла и наша, еще столь живучая доселе,
Московская Русь
.
Несчастным болгарам, в утеснении своем мечтавшим лишь о том, как заявить миру о существовании и человеческих правах своей подавленной народности, было простительно и естественно видеть в Цареградском патриархе только
греческого владыку
. Для великой России необходим иной – орлиный полет; для русской мощи достойнее самовольно смиряться перед безоружной духовной силой православного учреждения, вдохнувшего 1000 лет тому назад в нас христианскую душу, чем вступать в раздражительный и мелочной антагонизм с ничтожным по численности греческим племенем. Вопрос тут не в греках или славянах; это одна близорукость; это политика жалкая и бесплодная; дело, сказал я, прежде в умиротворении, в укреплении Вселенского Православия.
Царьград есть тот естественный центр, к которому должны тяготеть все христианские нации, рано или поздно (а может быть, и теперь уже)
предназначенные составить с Россией во главе великий Восточно-православный союз
.
Не столицей Греческого и Болгарского царства должен стать когда бы то ни было Царьград и тем более не главным городом государств более отдаленных, а столицей именно Восточного союза этого; и в этом (
Вольным только для членов союза