Меня нет. Умер я, что ли? Или сплю? Но сквозь тьму и небытие — слышу резкий, отвратительный сигнал. Так оповещает о почтовом сообщении мой мобильник. Какой еще мобильник? Что за сигнал? Кто я? И кому это понадобилось возвращать меня из легкости и беззаботности небытия?

Постепенно прихожу в себя. Дымок иного мира еще плыл перед глазами, а черная дыра уже закрылась, свернулась смерчевым потоком, заполнила пустоту пространства воронкой. Когда все завершилось, я опять был в полном уме и здравой памяти. И знал, что сигнал этот — из моего мобильного телефона, и сообщение пришло от друга. Вот только друг — пребывал где–то там, в далекой своей, нереальной Англии.

Как сказал он, так и случилось. И теперь друг блуждал среди руин собственных иллюзий, изображая из себя англичанина. Искателя. Изгнанника. Беженца…

Не знаю как ему, но с тех пор как он оказался вдали от земли обетованной, где снискал себе доброе имя, мне не хватало его.

Можно было рассуждать. Например, о том, что твердо устоявшееся в сознании словосочетание «ТУМАННЫЙ АЛЬБИОН», не только скрывает в себе нечто мистическое, но и обладает еще одним мудрым смыслом. ТУМАННЫЙ АЛЬБИОН — это почти нигде… и совсем ничто… Для моего сознания его не существовало…

«Дорогу осилит идущий», выплыло откуда–то из памяти, тогда как пересохшие губы, ломаясь резиной на сорокоградусной жаре, шептали безо всякой надежды:

…………………………………………………………………………………

— Эй, эй!! — Еще одна машина пронеслась мимо, обжигая жаром круто заваренный воздух. Если эту волну напасти мне удавалось отбить, то от напора ненависти, выпущенного из «Фольксваген–транзит», я отшатнулся, и меня снесло взрывной волной к автобусной остановке.

Б…ство!

Денег на автобус нет. Безысходность положения снова кидает меня в водоворот машин. Здесь люди–оборотни, сами того не замечая, оборачиваются в куски бесчувственного металла.

Первый день праздника Рош–а–шана, тот самый день, что венчает собой будущий год, застал меня в пути. Я был предоставлен самому себе и моя собственная судьба, была в моих же руках. Закинув рюкзак за плечи, я шагал по нескончаемому черному коридору, чем представлялась километровая аллея от мошава Кидмат Цви к перекрестку трех дорог. Была ночь новолуния, одна из таинственных ночей, когда небо теряло из виду ночное светило. Говорят, сбежавшая в эту ночь с неба Луна чудит необыкновенно.

Я смотрел на огромные новогодние звезды в небе и полной грудью вдыхал предутренний воздух, вытеснявший с каждым глубоким вдохом все мои обиды и страхи.

Споткнувшись, я понял, что коридор — это не только звезды и не одно лишь бескрайнее небо, но и земля с ее камнями и коростой асфальта под ногами. А еще я понял, что, увы, снова не витаю в облаках, а, как–то незаметно приземлен и опять озабочен своими мыслями.

Те мысли уже костерили кого–то, кто забыл прислать за мной машину, они рисовали ужасные подробности гибельной сцены, где мое предутреннее путешествие, заканчивалось трагически в сплошной пелене безымянного подвига.

Страх одиночки на ночной и безлюдной дороге, в то время как по всей стране происходят убийства и террористические акты, а, по сути — идет необъявленная война, то порождал, то трусливо отметал чудовищные фантазии. Но главной среди них был «коридор смерти», в конце которого притаился конец всего, либо всего начало. Впрочем, если отбросить философию, для меня это было одно и тоже.

…Скандал вспыхнул как–то на ровном месте. Мужу захотелось женской ласки, а жена в субботнее утро оказалась уже на ногах. И не просто встала, но сбросила с себя очарование утра и погрузилась с головой во вчерашний день, полный суеты, забот и… творческого вдохновения. Это была ее духовная работа. Проявлять дух через творчество.

Сейчас она сидела за начатым холстом и пыталась воссоздать нечто неуловимое, что вчера она ощутила, но зафиксировать на холсте еще не могла. И вот такую ее застал муж. Вместо того чтобы наслаждаться свежестью этого утра, жена устремляла свое сознание куда–то туда, где не было уже, ни самого утра, ни его очарования, ни того, кто выдохнул его в тот миг.

А настоящая жизнь, по мнению мужа, заключалась именно здесь, в их отдельно снятом домике под оранжевой крышей, где он иногда изображал из себя писателя, а жена — художника. И дело было не в том, что оба они были людьми творческими, что представляли свою близость как возможность постижения любви в более высоких сферах, а в том, что, именно сейчас на них щедро обрушивались потоки той самой любви, как подарок посланной в наш неуютный, безрадостный мир.

Он закрыл глаза и прислушался к тому, как откликалось его тело на игру тех потоков. Казалось, весь организм изошел в сладкой истоме. Но мысль ловко опередила реакцию тела, и то уже подчинялось неведомой силе, что переполняла собою этот момент. Расслабления не происходило. Вместо него свершалась какая–то ужасная трансформация.

Мысль оторвала мужа от самого момента и породила собою иллюзию другого мгновения, следующего туда, где в любовной игре наслаждались друг другом двое. И в той иллюзии, в несуществующем мгновении, эти двое становились чем–то одним, кем–то единым…

Жена застыла в медитации, а я вышел на кухню. Первое марта. Первый день весны. Это теперь я сожалел, что не купил цветов… А тогда я стоял у цветочного базара, скреб подкладку пустых карманов куртки и думал о невыплаченном мне пособии прожиточного минимума, о неоплаченных мной счетах за квартиру, свет и телефон, не говоря об алиментах. Словом, тогда я думал о чем угодно, лишь бы побороть в себе вспыхнувшее чувство безрассудства.

А как хорошо было бы, если бы в сегодняшнее утро первого весеннего дня, в ее жизнь, жизнь дорогого мне человека, вошел бы цветок хризантемы. — Я бросил взгляд в комнату, где дорогой мне человек впервые, за много дней, почувствовал себя именно человеком.

Опущенные жалюзи, за которыми бушевало утро, придавали комнате тот необходимый сумрак, в котором зажженные женой свечи еще сильней подчеркивали рассеянные лучи солнца. Жена сидела посреди нашего двуспального некогда ортопедического матраца, укрывшись одеялом с головой, но так, что нос и рот оставались снаружи. Рядом с ней горела свеча, на которую наткнулся, словно мотылек, солнечный луч.

Маленькая радуга сияла над кристаллом кварца. Казалось, что это камень породил радугу, едва лишь впитал в себя свет солнца и свечи. Из комнаты едва долетал до кухни ленивый голос флейты, вслед за которым, так же лениво, тянулся дымок благовоний. Цветов явно не доставало.

Было стыдно за себя, знавшего, что под карманами куртки есть еще карман, в котором я хранил заначку — полсотни шекелей.

— Новая глава о Тое? — устало спрашиваю я у себя. И писатель не без издёвки мне отвечает:

Конечно!.. ведь Той возвращается.

И, конечно же, все, кроме меня это заметили, — недовольно бурчу я.

— А если я вам всем скажу… что он никуда и не исчезал вовсе?.. что… он это и есть я?!

Ха! — приседает от неожиданности писатель.

1

2

3

4

5

Голаны молчаливы, тихи и даже торжественны… словно на приёме высоких гостей… а те, казалось, кружились в снежинках–планерах, раскачиваясь и садясь в мокрое месиво… несколько промозглых дней сыпались они с небес… сыпались и таяли! а потом робкими струйками стекали к озеру… в Киннерет… туда, где, словно бы по веревочной лестнице, поспешно спускается кто–то…

и, то ли ветер правил этим некто, то ли он сам повелевал ветром, только нагнал этот… Гость? Пришелец? …пурги на Голанах… так что… вся страна на выходные устремилась поваляться в снегу…

в нашем прошлом мы бродили по пояс в снегу… но сейчас?… даже для страны чудес, это было слишком!..

словно в забытом детстве, затравленном о–би–да-ми… выжаренном хамсинами… ты-ы!.. мы лепили веселых и смешных снеговиков!.. и забрасывали проезжие автомобили снежками!.. а потом съезжали на задницах с пологих горок… и наш нескончаемый санный поезд вдруг с хохотом рассыпался!.. как взорвавшийся изнутри снеговик!..

я поёжился… переживание обжигающей влагой липкого снега влетело за шиворот … сигаретный пепел оживил зеленый глаз Дракона… казалось, помнил еще Дракон те времена, когда не служил пепельнице… когда властно хлопал крыльями… и затмевал собою полнеба… и лес страшился его тени… и море покрывалось мелкой рябью… и дрожь поселялась в груди от ветра машущих крыл… и страх выстуживал душу…

… подумав о том, как сложно удержать камертон всеобщей настройки, звучащий с горних высей… я понял что меня унесло… я точно знал, что попал в иной мир… на занятом иллюзиями троне, здесь воцарилась Мысль!..

— Условия необходимо создать, — говорила коронованная иллюзия.

И память услужливо подсовывала мне ситуации…

Вспомнился последний визит к иеромонаху Эринарху.

Едва он оправился от ночного вторжения полиции, как в утренних сумерках под его окнами возникли два левантийских приятеля.

Когда–то из этих вод выходил тридцатилетний Иисус. А теперь, вот — мой друг, Санька.

Это он вырвал меня из лап полицейской ночи. Он вызволил из разорённого, как после еврейского погрома, дома, где перепуганные старики со мною вместе переживали последние часы этой хрустальной ночи. В эту ночь от Тоя и улетела Лика.

Полночи держали меня в участке, обыскивая тем временем и дом Иры. И если у стариков, в моей мастерской, предъявить мне было нечего, то пятнадцать грамм дряни в зелёной коробочке, подброшенной ментами в нашу спальню, пришлось взять на себя… эти граммы пошли в нагрузку к тому злополучному косяку, что заначила старшая Ирина дочка… надо же! видно, ночь и впрямь была черна… отыскали менты тот косяк в девичьем будуаре!.. теперь он предъявлен маме… и мама в отрубе… то есть, на ногах… но реальности, как таковой, не ощущает…

Но всего этого я тогда еще не знал. Я сидел в полицейском участке и видел, как мимо меня провели Иру и ее подругу. Видел суету полицейских, а после — бегущих с носилками санитаров Скорой помощи.

И я спросил у дежурного… мол, кому это вызвали Скорую? и он сказал, что женщине, той, что постарше… и захотелось, чтобы этот бред наконец–то закончился… захотелось оказаться рядом с Ирой… и чем–то… как–то помочь… своим присутствием, что ли?

Сладкие сны… беспечные грёзы… по утрам они смущали своей откровенностью… и… смущенный герой пробуждался!..

Он очнулся… темные от влаги тучи промыли его глаза… взгляд стал внимательней… слух острее… а сам он — осознанней… терпимей… и сейчас… его чуткий радар улавливал из непостижимых разумом глубин, звуки нездешнего беспокойства!..

Там что–то металось и звало!.. скреблось!.. и захлебывалось!.. тащило!.. несло!.. разрывая, бросало в разные стороны!.. там прощальный призыв о спасении, вырывался из груди… и превращался в разрастающийся пузырь… Пузырь устремлялся вверх!..

Липкая жара августа… безработица… ИНТЕРНЕТ!.. и я, лавирующий между реальностью и виртуальным миром… у телевизора, в кресле, постанывающий во сне отец… а в телевизоре — беспредел!.. новости из района Баренцева моря… не вникая в суть очередной страшилки, жму на кнопку пульта… отключаю звук… отец несогласно мотает головой… а я заскакиваю на кухню… вытаскиваю из морозильной камеры обледеневшую бутылку с водой… возвращаюсь к себе… по пути бросаю взгляд на экран онемевшего телевизора… те же картинки, что и в Интернете… атакованная незримым противником атомная подлодка «Курск»… на морском дне…

Отец продолжает выказывать несогласие во сне… он спал… потому что мог спать всегда… везде… в самых неподходящих местах и позах… большую часть своей жизни… лучшую ее часть!.. он провел во сне!.. он спал сидя. стоя… спал в пути… это было его бегством от реальности… сны… форма иллюзии земного существования!.. ведь во снах папа всё еще летал!.. и переживал свои полеты… словно, никогда и не покидал военной авиации…

Меня тогда в помине не было… и кто знает, родился бы я или нет, не свались он однажды на грешную землю… просто, однажды… зимой… после деревенской свадьбы… когда из баков был слит практически весь спирт… военный самолет, на котором тогда летал мой папа… при заходе на посадку не выпустил шасси!.. И тогда обледеневшая машина тяжело опустилась на ледовую дорожку застывшего в ужасе озера!.. Летающий дракон, воняя перегаром, упал на брюхо!.. полгода госпиталя… и — прощай авиация!.. навсегда… вот тогда на свет появился я… и сколько помнил себя, мечтал летать!.. мечтал о небе!.. как папа…

А теперь я живу с отцом под одной крышей… на его пособие по старости… я раздражаю его бездействием… я мечтаю о своем собственном доме… о мире в нём… и в душе… я пишу роман…

Грот был мрачен, сыр и неуютен… его стены были влажны от сочащейся воды… казалось, известковые наросты рисовали здесь таинственные символы, олицетворяющие историю самой земли… на ум приходили легенды, мифы и аллегории… они обретали непостижимый смысл… становились формулами… проливали свет на тёмные стороны собственной жизни… огненный поток Шамаим

Тогда, чтобы настроиться на волну Баренцева моря, я вынужден был обратиться к древней технике… старой и испытанной инструкции полётов… Ища проводников, я не собирался спорить с двуногими… Через Интернет я предлагал людям попробовать стать сталкерами!.. авиационными диспетчерами!.. проводниками душ… душ ста восемнадцати красивых и здоровых мужчин!.. душ, почти мгновенно изъятых из трагической реальности!..

Русская Православная церковь молилась «За спасение душ всех погибших и моряков»… Я же предлагал пойти дальше… используя технику «Бардо Тхёдола». Техника подробно описана в Тибетской книге Мертвых. Я рекомендовал держать её всё время под рукой… вместе с Библией, Торой, Кораном, Ведами… и чтоб — никакой литературы!.. одни эмоции!!!

«Потеряны девять дней

, — писал я на форум ителлектуалов, —

что происходило с душами в этот отрезок их пути мы лишь приблизительно можем узнать, из Тибетской Книги Мёртвых, путеводителя… подробного изложения посмертного состояния на протяжении сорока девяти дней… положившись на этот путеводитель, можно встать на путь спасения… провести души, как это делают лоцманские буксиры… проводить, как провожают из порта суда… снабдить не только подробной картой, но и напутственным словом… обращая к ним наставления тех, кто там уже побывал… кто использовал эту технику для перехода из мира в мир… кто оставил мир форм и снова возвратился на Землю…»

сейчас я могу всё это заново перечесть… и вспомнить… заново пережить свой опыт… но тогда… когда страсти еще не улеглись… не утихала и моя паранойя!.. я улетел в Интернет, подбивать людей проделать технику мистиков… не выходя из дому — побывать в мирах, описанных в Тибетской Книге Мёртвых!.. и попытаться сделать то, ради чего эта Книга оставлена нам в наследство!.. помочь душе… чтоб… комфортно добраться до станции назначения!.. доставить страдалицу домой!.. чтоб не блуждала в мирах… не ныряла со страху обратно в матку… а чтобы… погулять по раю прошлась… по саду своему… с родными… с корешками своими… побыть… и побыть самой собой… и побывать там, где её любят!.. без всяких условий… где не надо бояться, что накажут… не поймут… или осудят…

форум интеллектуалов, возглавляла Оксана… эта всезнайка обзавелась личным консультантом… ну… этот… знал всё!.. начитанный был очень… и умный!.. не в меру… уважал не веру, а религии… зато тайные знания религий — называл путём в ад… ну что ж… с позиции человека твёрдо стоящего на земле… и полностью погружённого в материю… для человека, не знающего что такое «откинуть на дуршлаг»!.. не познавшего вдохновения!!!

… Он вспомнил: «От смерти к смерти идет тот, кто отличает этот мир от другого».

Так говорили Учителя.

Он помнил, что знать, как умирать, — единственная ценная наука. Наука, превосходящая собою все иные науки.

Так говорил ему Учитель.

И теперь, здесь и сейчас, в этой точке вселенной, где его метко подстрелил Небесный Снайпер… к нему снова возвращались древние техники… возвращались они причудливым образом… в виде погребального ритуала… который свершали над ним!.. колдуны, склонились над телом… они вели трансляцию!.. беспрерывно!.. Их голоса оживляли в нем… что–то основательно забытое!.. и душа, откликалась…

теперь потерпевший катастрофу самолет его тела… походил на развороченную подлодку, из которой кем–то невидимым извлекались какие–то агрегаты… —

— Разворовывают, — вскипела обида!.. — грабят… гады!..

жёлтым было всё, что касалось агрегата осязания… тусклый жёлтый свет прожектора… он, приближался со стороны мира людей… автономный аппарат, похожий на хищную рыбу, осветил обломки… «Splendid», — равнодушно прочел он

[9]

.

Я и Алхимик работали в «спарке». Я — чуть повыше, Алхимик, — сам избрал себе перекрестие во вселенной, — соответственно, пониже. В самой что ни на есть Материи.

Алхимик, следящий за метафизическим превращением, обычно погружал себя в гипнотическое состояние… по его предположениям, подобное состояние давало весьма приблизительный… но всегда ошеломляющий результат…