Цезарь Ларин ненавидел свой новый кабинет. Чертово солнце беспощадно печет спину даже сквозь закрытые жалюзи. Замученный жарой, Цезарь только и мог, что считать минуты до конца рабочего дня, мечтал вставать и размять ноги. Но вынужден был сидеть и делать вид, что внимательно слушает гостью. Та наклонилась, обдав запахом пота и слишком терпких духов, посмотрела на Ларина стеклянными от горя глазами, и выговорила:

- Икиаквиик.

Ларину стало не по себе. Он взмок, как боров, а окно не откроешь - рядом, через улицу, кладут асфальт и воняет так, что хоть топор вешай. Некстати вспомнил, как несколько таджиков в ярко-оранжевых безрукавках гонялись за тощим бродячим псом недалеко от отделения, и загнали его в угол между двумя мусорными контейнерами как раз тогда, когда Цезарь проходил мимо.

- Путешествие сквозь слои, - сказала женщина. - Икиаквиик. Взаимодействие с тонким миром. Понимаете?

Цезарь поерзал в кресле.

Вместо положенных двух месяцев раздолбанный челнок по гравитационной нити волокло почти полгода. Оказавшись на твердой земле, Фридман еще долго не мог прийти в себя. Голова опухла, ноги были ватные. А вдобавок ко всему, надо полагать из-за последней стычки в отсеке для амнистированных, что-то случилось с контактами в протезе. В порту Антон долго смотрел на свою ладонь, сжимал и разжимал кулак, проверяя, слушается ли его проклятая железяка.

Монорельсовый поезд сначала протащил его над сиреневой бездной, в которую как ни вглядывайся, не увидишь нижние уровни, потом нырнул в лохматый желтый туман и вынырнул с другой стороны, доставив к цивилизации. Его встретил неспокойный дребезжащий муравейник средних уровней, над ним возвышались Башни, величественные, полыхающие в лучах восходящего солнца, а внизу, где больше никто не живет, была холодная мгла, из которой вдалеке, как чьи-то уродливые пальцы, торчали тонкие трубы фабрики снов.

Людей в городе стало чертовски много. Фридман так и не успел к этому до конца привыкнуть. А сойдя на шестьдесят седьмом уровне, уже на платформе понял, что кое-что еще изменилось: горожане стали подозрительно обходительными. Им как будто бы и правда было не плевать на окружающих, и поэтому обычно тоскливые серые улицы теперь кажутся какими-то болезненно приветливыми. Люди улыбались, кивали, а иногда даже останавливались, чтобы вроде как справится о делах случайно встреченного соседа или коллеги. А ведь раньше они даже отказывались признавать, что где-то рядом есть еще кто-то живой.

Дверь автопилотируемого электромобиля открылась. Механический голос сказал:

- Вы прибыли на место назначения. Спасибо за использование услуг Первого логистического центра. Оплата будет списана с вашего личного счета. Удачного дня!

Было жарко. Я вылез из машины, огляделся. Затем почти инстинктивно поднял голову, приложив ладонь козырьком ко лбу и все равно сощурился от яркого солнечного света. Далеко в небе, над городом, как хищные птицы, кружили маленькие черные точки - полицейские дроны.

Цезарь редко выходил из себя, человеком он был от природы спокойным и уравновешенным, не то что отец... Конечно, не хотелось портить выходной, в кои-то веки всем семейством выбрались на дачу, бабье лето, солнце, зелень, шашлыки.

Но всему есть предел.

- Рот закрой, - спокойно сказал он.

План был простой, но... браво, Антон! Так облажаться - чистое искусство, честное слово. В более идиотском положении оказаться просто-напросто невозможно. Вместо того чтобы спасать жену, я сижу в приемнике-распределителе - две жесткие койки за толстыми железными прутьями - и знать не знаю, что делать дальше.

Первый вопрос: как отсюда все-таки выбраться, учитывая, что до запуска первого роя, а значит, до начала существования нейрорегулировки - девять лет, а во-вторых, что еще более интересно (дерьмо!) - что я буду делать в этом времени... столько времени... Дьявол!

В «обезьяннике» холодно и воняет мочой. В горле першит, руки мелко трясутся. Ночью привозили двух проституток, а с самого утра увели напуганного парня в порванном костюме - будто со свадьбы. У него на рубашке были красные пятна, похожие на кляксы Роршаха. Бабочка, слон и что-то типа вагины. Парень несколько часов сидел на краю койки и смотрел в одну точку, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Проститутки, все еще пьяные, веселые, пытались с ним заговорить, не вышло. Одна была одета в маленькое красное платье, готовое лопнуть на мясистой заднице, а на плечах второй лежал писец.

Мать поджимает губы, хочет казаться сильной, но звонок раздается опять, и рука ее, тонкая, почти прозрачная рука с чашкой чая, вздрагивает. Мама долго смотрит на меня, словно забыв зачем, но вот оживает, как бы просыпается, и пытается поставить чашку на стол, не пролив - но не выходит. Чай выплескивается на стол. В дверь опять звонят. По маминой щеке скатывается слеза. Я не знаю, что можно сделать, чтобы ей перестало быть больно.

- Можно я открою, мама?

В дверь начинают стучать, становится слышно грозное бормотание.

- Мама, можно я открою? Разреши мне открыть, мам, пожалуйста.

Холодильник дергается и затихает. В доме пахнет хлебом. Не знаю почему. В холодильнике несколько дней ничего нет, мы заказываем пельмени в продовольственном подвале, не доедаем их и выбрасываем. Чаще всего утром их выношу я, так как мама велела не бросать пропавшую еду в унитаз, потому что может засориться канализация. В последнее время она очень много внимания уделяет незначительным, глупым мелочам. Вчера утром на груде застывших в тарелке пельменей, как ящер на груде костей, оставшихся на поле грандиозного сражения, стоял таракан. Или сидел. Он меня увидел (если они это умеют), но уходить не стал. Я не двигался тоже. Таракан шевелил усиками, прислушиваясь.

Из забытья вырвал резкий механический писк. Фридман дернулся и услышал, что где-то очень близко раздался взрыв. Окатило жаром.

- Дьявол! Выключайте! Выключай! Выключай это дерьмо!

Чьи-то горячие руки коснулись лица, с головы стянули что-то, что до этого сжимало виски. Мокрая от пота ладошка оказалась в руке Фридмана, на несколько секунд успокоила, затем мужской голос опять что-то кому-то велел и ладошка исчезла. Стой!

До самой глубокой ночи бродил Цезарь по до боли знакомым тропам среди холмов, да все никак не мог надышаться. Какой здесь воздух! Господи! Какой там был воздух... С утра, опьяненный какой-то нереальной свободой, сунулся в деревню, наткнулся на пастуха Валерку, который через лет десять помрет спьяну в сугробе... Валерка остановился и долго смотрел на Цезаря, жуя травинку и щурясь от солнца. Цезарь повел себя как дурак, конечно, но тоже замер: не двигался и молчал. Показалось, что прошло минут пять, и это выглядело бы ужасно подозрительно и глупо, но Валерка хрюкнул и двинулся вслед за своими коровами, а Ларин понял, что и минуты не прошло.

Просто что-то стряслось со временем.

Ларин видит забор, который дед заставлял красить каждое лето, и мы были все с ног до головы были в синей и красной краске, а в город в августе возвращаться так невыносимо не хотелось... Видит, как из будки выглядывает старый пес Волчок, у которого гниют глаза. Слабый и больной, еле волочет он за собой толстую ржавую стальную цепь. Он отказался жить в доме, выл и скреб когтями полы, просился к себе в конуру, хотел защищать. Больше ничего не умел.

Кошмар сидел на потолке, за все это время став еще больше напоминать огромного уродливого паука, и не двигался. Не двигался с того самого дня, когда увезли папу. Наблюдал и жирел, словно питаясь горем, которым провоняла кваритира.

- Солнышко, родной мой, - мама нервно гладила меня по волосам, целовала в щеки, в глаза, сжимала своими тонкими и неожиданно сильными пальцами мои ладошки. Просила прекратить это. Говорила, что ей больно и страшно.

- Прекрати, пожалуйста, пожалуйста, - того и гляди заревет. - Ты мне нужен, мне нужна твоя помощь, родной. Без тебя я не справлюсь.

Лана практически подбежала, осталось всего каких-то пять-шесть-десять шагов, но двери электропоезда закрылись. Улыбка жутко счастливой наклеенной на поезд девушки показалась насмешливой.

- Блин! - Лана остановилась, уперлась руками в колени, и с плеча у нее соскользнула сумка. - Блин!

Поезд тронулся, а через несколько секунд исчез в черном зеве тоннеля. Стало тихо. Лана вернула сумку на место и прошла к бетонной скамейке, над которой висел огромный рекламный плакат. Села, откинула голову. Бежала от самых турникетов, дыхание выровнять получилось не сразу. Сердце страшно колотилось. Вот вроде и курить бросила, а все равно.