В помещении царил сумрак, едва разгоняемый невнятными, бордово-красными сполохами адского пламени, вырывающегося из непонятной топки с распахнутой настежь толстенной, чугунной дверцей-заслонкой. На дальней от символического входа стене блеклым желтовато-красным пятном, совсем не освещающим мрачные, черные от угольной пыли и копоти стены висела едва различимая «летучая мышь». А напротив топки, в который уже раз отирая со лба пот, стоял, опершись на совковую лопату с причудливо изогнутым черенком, низкорослый, но очень широкоплечий мужчина в наброшенном прямо на голое тело поношенном, пропитавшимся пылью, сажей и потом ватнике. Различить черты лица кочегара было трудно, они терялись в сполохах неровного света, вырывающегося из топки, искажались полосами размазанной по лицу сажи, и единственно, что можно было разглядеть в таком освещении и невольном, рабочем гриме – упрямый, квадратный подбородок, глубоко запавшие, маленькие глазки и низкий лоб под «ежиком» очень коротких волос неопределенного цвета, покрытых все той же, вечной здесь, сажей и угольной пылью.

– Адские котлы топит-с, – с легким смешком сюсюкнул бесенок, сопровождающий высокого, смуглого человека в трудноразличимой во мраке одежде.

Смуглый нарочито кашлянул, как бы, привлекая к себе внимание, неторопливо, деловито покрутил головой, вглядываясь в окружающий сумрак, перебросил из левой руки в правую, а потом обратно изящную трость с набалдашником в форме львиной головы, и спросил:

– И за какие грехи в такую топку кочегарить сажают?

Голос у Смуглого был в меру, по-мужски, приятным и сильным, хоть и искажался в мрачном помещении почти до неузнаваемости.

В подъезде старого пятиэтажного дома, казалось, чудом уцелевшего среди свеженьких, нарядных, как пряничные домики, высоток, которыми была в основном и застроена короткая, но широкая, просторная улочка, царило то же самое затемнение, что и во всем городе. Кое-где из-за щелей неудачно устроенной на старых окнах светомаскировки вырывались тонкие, ослепительные в ночной темноте полоски яркого света, но в целом мрачноватая обветшалая коробка казалась еще более заброшенной и нежилой, чем была на самом деле. Это ощущение еще больше усиливалось в подъезде – запущенном, с облезлыми стенками, разрисованными самыми неожиданными и не только похабными надписями и поразительными по качеству исполнения граффити, с кучками бытового мусора, окурков, фантиков и использованных презервативов в углах, давным-давно забытых коммунальными службами. Вместо положенных по инструкции двух синих камуфляжных лампочек: при входе и на последнем этаже, – горела единственная, на площадке пятого этажа, похоже было, что первую из них свинтили и приспособили для собственных нужд в какой-то квартире в первый же день её появления.

– Думается мне, что тут мы непременно во что-нибудь вляпаемся… – сказал негромко Симон, заглядывая через приоткрытую, скособоченную, рассохшуюся и с трудом держащуюся на петлях входную дверь в темноту подъезда.

– Привыкай, сноб, мы так всю жизнь живем… жили, – поправилась Зоя и, чуть отстранив напарника, попыталась, было, первой пройти в чернеющий на белесом фоне стен прямоугольник.

«Хорошо, что про очки всуе не помянула», – меланхолично подумал Симон, придержав девушку за локоток, и шагнул первым, одновременно втягивая носом сногсшибательную смесь из застарелой пыли, подсохшего дерьма, свежего аммиака, сгоревшей когда-то давным-давно резины и, почему-то, цитрусовых: то ли кто-то из местных обитателей расщедрился и совсем недавно воспользовался освежителем воздуха, то ли в потемках раздавил выпавший на землю мандарин… последнее представлялось более вероятным…

«Интересно, почему мы еще здесь, а не оправдываемся перед бесом за непредвиденные обстоятельства? Впрочем, разговаривать с нами бес и не будет, швырнет куда-нибудь в яму с тараканами – это девчонку, а меня уж точно приспособит к каким-нибудь палачам, висельников за ноги придерживать, чтоб не дергались», – меланхолично думал Симон, старательно сдерживая себя, чтобы не выбросить из-за руля автомобиля терзающего злосчастную технику бравого рыжего паренька. Машину Нулик одолжил у кого-то из соседей, видимо, настолько же безумного и не ценящего свои вещи человека, как и сам теперешний терзатель автомобиля. Пока Зое и Симону помогало не вернуться на тот Свет слабое утреннее движение на широком проспекте, связанное скорее с особым положение «прифронтового» города, чем со временем поездки, да удивительная предусмотрительность окружающих автомобилистов, которые, приметив яркую шевелюру Нулика не просто в салоне, а за рулем, шарахались в сторону, как черт от ладана.

– Ты псих! – откровенно высказалась Зоя, глядя, с каким воодушевлением гений-одиночка крутит «баранку», как яростно давит на тормоз и газ, иной раз, абсолютно невпопад, и просто с детским упоением нажимает на кнопку клаксона, оповещая окружающих о своих чудных маневрах.

Наверное, если бы Симон и Зоя знали, что их гостеприимный хозяин ведет машину то ли в четвертый, то ли в пятый раз в жизни, они не были бы так критично настроены, но скромный от природы рыжий мальчишка предпочитал не делиться такого рода маленькими секретами с окружающими. Впрочем, минут через пятнадцать гости приноровились к странной манере нестандартного вождения, демонстрируемой Нуликом, лишь изредка вздрагивая и поругиваясь, чем занималась, в основном, Зоя, когда ситуация на дороге, на их взгляд, становилась совсем уж критичной.

…– Ну, вот, а вы все орали, как потерпевшие, – гордо заявил рыжий гений, останавливая машину в совершенно неположенном месте, но так, чтобы отсюда, прямо с дороги, были видны широкие и высокие кованые ворота кладбищенского входа, выкрашенные черной, блестящей на осеннем солнышке, эмалью. Ворота были заперты на массивный висячий замок, открываемый, видимо, по большим церковным праздникам или по прибытии очередной похоронной процессии, но рядышком с ними находилась распахнутая настежь невысокая, скромная калиточка в добротной, капитальной, кладбищенской ограде.

Резкий, свистящий, оглушительный рев реактивных двигателей стремительно упал в ночную темноту, приближаясь с неотвратимостью окончания смертного существования, будто бы завис на несколько мгновений над головами и с невероятной скоростью начал удаляться, оставив за собой низкий, угрюмый гул разрывов. В небо взметнулись сполохи пламени, по телу прошла горячая, упругая волна воздуха, где-то далеко-далеко засигналили пожарные машины, своими сиренами усиленно нагнетая и без того полную напряжения атмосферу. И так же внезапно, как началось, всё стихло: рев авиационных двигателей, вой сброшенных бомб, грохот разрывов, – будто по мановению волшебной палочки, лишь треск разгорающихся пожаров, редкий вздох обваливающихся стен, далекий, полный истерики, истошный голос пожарных сирен нарушали становящуюся все более и более зловещей тишину. И за этими, пока еще живыми звуками совершенно не слышно было людей, их криков о помощи, стонов, жалоб, страданий, как будто все, попавшие под бомбовый удар умерли еще в тот момент, когда невидимые пилоты нажали на кнопку сброса…

Массивная, металлическая дверь, выкрашенная в скромный темно-медный цвет, ожидаемо распахнулась. На пороге стоял высокий, широкоплечий, но с явным излишним весом мужчина в бархатном, вишневого цвета, длинном, домашнем халате, еще не добравшийся до полноценного звания толстяка, но стремительно к этому званию приближающийся.

За спиной хозяина квартиры едва-едва брезжил слабенький свет то ли свечей, то перемигивающихся, декоративных светильников, вошедших в последние годы в моду, и этот внутренний свет совсем не помогал в полумраке синего камуфляжного освещения подъезда разглядеть в подробностях незваных гостей.

Впрочем, черные круглые очки, элегантная трость и костюм-тройка стоящего первым гостя, равно как и вечернее, явно не дешевое платье его молоденькой спутницы, притулившейся за левым плечом, ближе к ступенькам лестницы – сразу бросались в глаза при любом освещении, как особые приметы в полицейском словесном портрете.

Хозяин дома, известный очень узкому кругу близких по духу под затейливым прозвищем Николиус, открывая двери, собирался с порога рявкнуть на совсем не кстати явившихся посетителей, но очень своевременно притормозил свой первый порыв: такие экзотические гости среди ночи, тем более, в условиях комендантского часа и особого положения в прифронтовом, по сути, городе просто так не приходят. Поэтому молча, жестом, пригласив парочку пройти в квартиру, Николиус, как мог, прижался к стене, пропуская мимо себя мужчину в очках и его спутницу, чтобы прикрыть за ними входную дверь.