Переодевшись, он спустился вниз, чтобы порыться в кухонных шкафах, с грохотом роняя домашнюю утварь, кастрюли. Наконец он нашел то, что искал. Праздничный нож для резьбы по дереву, его лезвием он пользовался в течение многих лет. Верный ножик.

Вначале он вырезал глаз, намечая стороны треугольника острием ножа и аккуратно выдавливая мякоть из впадины. Пробуя лезвие, он скользнул двумя пальцами по тупой стороне, выложив глаз на газету, он вновь подошел к раковине. Второй глаз, нос, унылый овальный рот. Готово. Осталось только вынуть руками зернистые внутренности и поставить на их место вечно бодрствующую свечку. Веди их, священный фонарь, сквозь тьму и несчастья. Ко мне. Ко мне дружочку.

Он высыпал несколько пакетов сладостей в большую салатницу, трогая конфеты руками: карамельки, леденцы, маленькие шоколадки для детей. Он попробовал несколько штук, чтобы почувствовать их вкус. Еще чуть-чуть. Не слишком много, ведь некоторые сослуживцы уже называют его Толстячком за спиной. И он испортит себе праздничный ужин, который так усердно готовил, стараясь успеть до наступления темноты. Завтра он сядет на диету и будет есть только самую простую пищу.

Когда стало темно, он вынес тыкву на крыльцо и поставил ее на узенький, но очень высокий стол, который он накрыл уже давно не используемой простыней. Он оглядел соседские дома. У дверей и в картинных окнах всей улицы горели новые лица. Праздничные гости пришли, чтобы остаться на ночь, даже не надеясь прожить до следующего дня. День Поминовения Умерших. Так сказал отец Мицкевич в ранней утренней мессе, на которую ему удалось зайти до работы.

Детей пока нет. Постойте. Вон они скачут по улице: пугало, робот и — кто же это? — а, белолицый клоун. Вначале он подумал, что это череп мертвеца, бледный, с пустыми глазницами, словно ледяная луна, освещающая одну из самых ясных ночей в его жизни. Звезды будто замороженная шипучая жидкость.

«Ш-ш-шутка или у-угощ-щение» — прошипели трое сопящих бродяг. В этом году было намного холоднее, так что он был одет в синевато-серое шерстяное пальто, в котором развозил почту. «Вот тебе, тебе и тебе», — сказал он уже отработанным голосом. Нищие были не особо благодарны за подаяние. Они не ценят того, к чему привыкли. Все так быстро меняется. Забудь об этом, закрой дверь, порыв холодного ветра.

Несколько недель назад на вязы и красные клены напали непонятные заморозки, и деревья прозябли до костей. Теперь облака сгустились на небе — сумрачном фиолетовом потолке, сквозь который не было видно ни единой звезды. Надвигался снег.

На празднике в этом году было гораздо меньше детей, а многие из тех, кто пришел, не приложили особых стараний, в их костюмах не хватало воображения. Некоторые ребятишки просто раскрасили лица жженой пробкой и отправились за добычей, не наряжаясь.

Так много всего изменилось. Весь мир казался измученной, но безжалостной машиной цинизма. Твоя мать неожиданно умирает, и тебе разрешают два дня не появляться на работе. Когда ты вновь приходишь туда, сослуживцы стараются общаться с тобой еще меньше, чем до всего произошедшего. Странно, как можно остро ощутить потерю того, что раньше никогда не стояло на первом месте. Умирает капризная морщинистая старушка…, а кажется, что из этого мира ушла королева, что императрица покинула свой трон. Это словно разница между ночью, озаряемой светом одной-единственной дрожащей звезды, и безграничной, абсолютной тьмой.

Но помнишь те времена, когда она… Нет,

nihil nisi bonum.

Оставь мертвецов. Отец М. Провел замечательную похоронную службу, и вряд ли стоило разрушать то чувство завершенности, которое священник придал земному пути его матери. Зачем возвращать ее в свои мысли? Он вспомнил о том, что это была Ночь Мертвецов.