В моей биографии есть малоизвестный эпизод 1997 года, достойный создания на его основе захватывающего приключенческого фильма-сериала. Судите сами: весна, отряд нацболов, девять человек, во главе с Лимоновым едет участвовать в… назовем целью участие в отделении Кокчетавской области от Республики Казахстан. Областной Совет, так случилось в тот год, маслихат насчитывал в своем составе 22 русских и только двоих казахов. Второго мая в Кокчетаве должен был состояться казачий круг, на котором будет провозглашена независимость Кокчетавской области. Затем за независимость должен был проголосовать маслихат. В случае неудачи мирного пути планировалось вооруженное восстание. Каков сюжет, а?

В марте семиреченские казаки приехали в Москву и попросили нас о помощи. Либо деньгами, либо людьми. Денег у нас не было, мы сформировали отряд и поехали.

Что из этого вышло, я вижу, оглядываясь за мое плечо, в ярких сценах. Предлагаю обернуться со мной.

Плацкартный вагон

. Заняли два с лишним плацкартных, открытых взглядам купе. Пацаны и молодые мужики. В составе отряда: майор-пограничник, старший лейтенант — оперативник милиции, рок-музыкант, студент-геолог, мент из муниципальной милиции, художник, юный татуированный панк, беглый студент с Украины. Ну и я, председатель Партии.

Я люблю ездить в поездах. Всегда неотрывно смотрю в окно, а на станциях выхожу и стараюсь что-нибудь купить из еды, местное: картошку там, укропом обсыпанную, или курицу. Иногда спросишь у бабок: «Самогон есть?» Они переглянутся, посмотрят пристальней — и неохотно: «Да есть тут у одной». Подведут к старушке. Старушка из ватника, из глубины бутылку достает. В последний раз такой отличный самогон оказался, мягкий, еще теплый от бабки и ее ватника. Ну, понятно, что можно и скончаться от иного самогончика, но большинство нашего народа всё же не сумасшедшие. Я всегда торгуюсь, не от жадности, но для удовольствия. И бабки любят торговаться. Потому на платформе весело всегда.

Из окон интересные вещи можно увидеть. Как-то ехал я из Северодвинска зимой, а зима была бесснежная, смотрю, соболь бежит, ярко-белый, по лесной просеке, по черной земле, стремительный такой. Или вот ехал я в прошлом году в Харьков на сороковой день смерти матери. Поезд к границе подошел и ход сбавил, а потом и вовсе встал. Рядом с поездом длинная металлическая ограда. За оградой уже Украина. И идет пара: старик и старуха, ясно, что муж и жена. Старик просто неотразим: в кепке, в зубах сигаретка, пиджак расстегнут, руки в карманах брюк. Дородный такой, на французского гениального актера Жана Габена похож, тот здорово упрямых стариков играл. Старик вдоль ограды невозмутимый, в одном ритме идет. Бабка же, в нитяных чулках, ноги худые, сама худая, платье висит, идет неровно. То вперед его забежит, жестикулирует, говорит ему что-то, то рядом идет, в лицо ему заглядывая. А он, злодей, хоть бы хны, окурок даже не сплевывает. Я понял их ситуацию. Было воскресенье, магазин в их селе, следовательно, был закрыт. А старику выпить хочется. То, что было у него спрятано, уже выпил. Потому он идет в поселок, где магазин в воскресенье открыт. Бабка не хочет, чтоб он пил, и увязалась за ним, и его словесно атакует. А ему как об стенку горох. Невозмутим. Они такие великолепные были! У старушки платье в горох.

А как-то раз я в такой поезд сел, что любые приключения мексиканской революции отдыхают. Поезд «Иркутск — Ташкент». Не так уж давно это было, зимой 2000 года, не то ноябрь, не то декабрь. Из Красноярска мне нужно было добраться в Барнаул. Тот, кто карту помнит, знает, что нужно по Транссибу доехать до Новосибирска, а в Новосибирске нужно пересесть на Турксиб, то есть Туркестано-Сибирскую магистраль, она перпендикулярна Транссибу. Барнаул на юге. Можно было выйти в Новосибирске, сесть в автобус и доехать до Барнаула. Но я был в тот раз один, без охранников, мне хотелось, чтоб друзья посадили меня в поезд в Красноярске, а в Барнауле чтоб встретили охранники. И вот что из этого вышло.

Мои красноярские дружки поручили заказать билет своей, их секретарше. Секретарша позвонила мне и сказала, что есть билеты только на поезд «Иркутск — Ташкент» и только плацкартные места. «Брать?» Я сказал брать. Мне надо было срочно в Барнаул.

За полчаса до отбытия поезда мы приехали на вокзал. Там я увидел несметную толпу азиатов, по виду узбеков. Оказалось, что все они ждут этого поезда. Мои друзья помрачнели. Когда поезд подали, толпа ринулась к нему. «Может, не поедете?» — спросили друзья. «Надо», — сказал я и стал проталкиваться в вагон.

Мне были внятные знаки перед арестом, чтоб не ходил в ту сторону, в Алтай. Но я их неправильно интерпретировал.

Мы ехали вшестером на купленном подержанном УАЗе. Кончалось лето 2000 года. Проводником взяли в Барнауле Виктора Золотарева и по дороге в Усть-Коксинский район решили заехать в селение Боочи, что в сторону от Чуйского тракта, к друзьям Виктора, алтайцам Тохтоновым, Марине и Артуру. На самом деле у них свои алтайские сокровенные имена, но алтайцы предпочитают не открывать свои настоящие имена посторонним, чтобы на них не повлияли злые силы.

И вот там, в горах, в селении Боочи, было мне видение. Глубокой ночью я проснулся от рокотания тибетских деревянных труб. В окне стояла огромная, светлой меди с прожилками, полная луна. Я вначале было подумал, что, может быть, этой ночью происходит неизвестный мне буддистский праздник, поэтому некоторое время слушал с удовольствием. Алтайцы ведь буддисты, во всяком случае, многие из них. Более того, мы находились здесь, в Боочи, в самом настоящем Центре Мира. Я знал, что он находится на родовой земле Тохтоновых, в нескольких километрах, в горах. Там установлена ступа, освящать которую, говорят, приезжал сам далай-лама с высшими сановниками. Центр Мира на самом деле является центром Евразийского континента. От ступы равноудалены Атлантический и Тихий океаны, а также равноудалены Ледовитый и Индийский.

Я некоторое время лежал, прислушиваясь к буддистскому празднику. Понял вдруг, что совсем не слышно людей и что звучит, скорее, музыка сфер, причем трагичная и гнетущая. Как музыкальная иллюстрация к Тибетской Книге Мертвых.

Второе объяснение было еще более простым. Я предположил, что кто-то из Тохтоновых включил кассету с тибетской музыкой. Перед тем как пойти спать, я слышал, что Тохтоновы говорили, что ждут еще гостей на автомобиле.

Приключения начинаются просто. Нужно решиться на приключения, и тогда они последуют цепью, одно за другим. Далеко, в толще годов, вижу стоящую в тени деревьев повозку. Без лошади, но не пустую, полную, как нам показалось, сена. Впоследствии мы поняли, что это редкие травы и корни Алтая.

Повозка стояла, обнаруженная в стране, где мы никого не знали, на земле, где мы оказались намеренно, но которую до сих пор знали по картам. На картах были обозначены хребты, их вершины, синие почеркушки рек и точки проживания человеков. Там были села, но также и скромные точки под названиями «заимка» или «зимовье». Повозка, мы к ней подошли на свою голову, не зная, что уже выбрали судьбу и тюрьмы, и лагеря, выбирая эту повозку; выглядела она как обнаруженная белыми повозка каких-нибудь гуронов в первозданной Северной Америке. Алтай тех лет, а прошло уже чуть ли не полтора десятилетия, выглядел как земля гуронов. Очень редко, но мимо нас проезжали вдруг, на маленьких лошадках, темнолицые, коротконогие и скуластые гуроны, в данном случае алтайцы, они же калмыки, те, что не откочевали несколько веков назад из этих мест в те места, что стали современной Калмыкией. За плечами гуронов поблескивали ружья.

Повозку мы тогда обнюхали и обсмотрели, как осторожные псы. Пройдя чуть дальше, обнаружили два вырубленных причудливых столба, символизирующих вход в чьи-то владения. За столбы мы сходили на следующий день, а в тот день вернулись в наш лагерь у реки.

За столбами располагалась пасека Пирогова, маленького мужичка-мечтателя, собирателя трав и корней, врачевателя и гражданского мужа девки-калмычки. Менее чем через год нас будут брать на пасеке Пирогова две роты спецназа ФСБ, а тогда мы, загадочная для местных группа, шастали в той части Республики Алтай, рядом с границей с Казахстаном, подозрительные, как иностранные дьяволы.

Некоторое время мы жили у реки. В доме, построенном для пастухов, правда, в нем еще не было оконных рам и стекол, но печка-буржуйка была. Были и деревянные нары. Нам разрешил жить в этом доме хозяин тех мест, директор «маральника», в прошлом он назывался «совхоз», по фамилии Кетрарь. У всех молдаван фамилии заканчиваются либо на «арь» — Кетрарь, Морарь, либо на «ена» — Кучерена. Алтай весь состоит из «маральников». Это отгороженные металлическими или любыми другими заборами территории гор, холмов, лугов и ущелий, где живут олени-маралы. Алтайцы вылавливают их, когда нужно пилить им рога. Вылавливают, как гаучо, с помощью лассо. Рога отпиливают и продают, а маралов отпускают. Ну, время от времени они закалывают одного — двух — трех для своих нужд, конечно. Рога продают на Дальний Восток, в Китай, в Южную Корею, в Японию. Очень дорого — бывало, в лучшие времена, до трех тысяч долларов за килограмм. Хозяева «маральников» настоящие феодальные князья этих мест, каждый имеет под началом десятки спаянных годами мужиков в камуфляже, то есть свои личные армии.

Меня арестовали седьмого апреля. Первого апреля в номере гостиницы в Барнауле я еще видел на экране телеарест Слободана Милошевича: ночь, толпа, выводят из дома… Я подумал: «А почему он не отстреливается?», вспомнил, как он меня принимал в Белграде в 1992-м, и вздохнул. Дело в том, что я чувствовал, что меня самого вот-вот арестуют.

Барнаул был весь засыпан снегом. Апрель, но я видел, как барнаульцы толкают свой трамвай, сошедший с рельс из-за снегопада, а нашу «буханку» — УАЗик модели «скорой помощи» — мы выкопали из снега в элитном поселке лишь через несколько часов. Выкопав, обнаружили, что он нуждается в ремонте. Я спешил в горы, навстречу югу, Казахстану и весне, но водитель настаивал на ремонте. Пришлось задержаться. По городу, не скрываясь, за нами вначале следовали группы наружного наблюдения, потом внезапно исчезли. И хотя меня к тому времени еще ни разу не арестовывали, опыта у меня не было, инстинкт подсказал мне, что «будут брать». С начала марта в Саратове при покупке оружия у агентов ФСБ были арестованы четверо членов моей партии. Они все сидели теперь где-то в глубинах «Лефортово», их допрашивали, и логично было предположить, что они могут дать показания на меня.

В последнюю ночь в гостинице в Барнауле выключили свет. Трудно сказать, было ли это дело рук Чубайса или могущественной организации, которая следовала за мной по пятам, но это было неприятно. Мы встали засветло, выволокли наши рюкзаки и сумки в полной темноте, загрузились в «буханку», стали прогревать мотор. На стоянке у гостиницы в полной темноте прогревали моторы еще несколько машин.

Из Барнаула более или менее сносная дорога идет на Бийск. (Именно на этой дороге разбился позднее губернатор Евдокимов.) После Бийска глубоко в горы, в Усть-Коксинский район, можно ехать двумя путями: либо через единственный город Республики Горный Алтай — Горно-Алтайск, сливающийся с поселком Майма, либо взять вправо и ехать через село Ново-Алтайское, там несколько перевалов, но они низкие. Мы устремились через Ново-Алтайское. Там я съел в столовой свой последний мирный борщ. А потом вспоминал его вкус несколько лет.

С этим ремонтом мы потеряли время. Снега начали таять, а вопреки всеобщему мнению тают они снизу, от земли, а не сверху. Мы проехали в белом безмолвии через последний населенный пункт — Банное, никто нас ни о чем не спросил, да мы и не останавливались, проехали мимо «маральника» и крепко провалились всеми колесами в стоявшую под снегом воду. До нашей пасеки нам оставалось менее двадцати километров. Мы стали рыть снег перед колесами «буханки» и за колесами. Стемнело, и мы зажгли фары. Порой нам удавалось продвинуться метров на двадцать либо на два метра. Но и только. «Буханка» — наша верная подруга, весело разматывающая обыкновенно горные пейзажи за окнами, ничего не могла сделать против начавшегося весеннего таянья. Мы опоздали всего на какую-нибудь неделю, но опоздали. Нас остановили воды.