Лишь основательно порывшись в архивах цензуры, которая свирепствовала во времена марионеточного режима, можно воссоздать картину литературной жизни в городах Южного Вьетнама, находившихся под пятой сайгонской администрации, — считают многие вьетнамские литературоведы. «Написав фразу, излив на бумаге сокровенное, — сетовал несколько лет назад сайгонский интеллигент, — с беспокойством перечитываешь написанное и думаешь, что все это не пропустит цензура. Поэтому писатель почти никогда не имеет возможности высказать то, что у него на душе».

Атмосфера страха порождала ретивых продажных писак, носивших мундиры сайгонского управления «психологической войны» и с верноподданническим усердием украшавших свои романы «глубокомысленными» эпиграфами из речей марионеточных правителей. Но были, к чести творческой интеллигенции Южного Вьетнама, и такие писатели, которые считали непреложным долгом говорить правду о судьбах своего народа и своей страны. Радикальная общественная позиция, пламенный патриотизм привели многих из них в ряды борцов за освобождение родины. Они внесли свой вклад в формирование литературы освободительной борьбы. В их числе и автор романа «Девушка из бара» (1973) — молодая писательница Ха Кхань Линь, которая превосходно, до тонкостей знает жизнь городов вьетнамского Юга при американо-сайгонском режиме — ведь ей самой приходилось жить в их тяжелой, отравленной атмосфере.

Роман Ха Кхань Линь — одна из немногих пока книг, раскрывающих эту тему, исполненную глубокого и подлинного драматизма. «Издавна мы хотели, более того, мы жаждали узнать, как жили и боролись в последние годы люди южновьетнамских городов, — писала критик Тхиеу Май в журнале «Литературные новинки», издающемся в Ханое. — Благодаря своим обширным знаниям в этой области Ха Кхань Линь в определенной мере удовлетворяет настоятельному требованию нашего читателя. Ее роман встретил у нас горячий прием еще тогда, когда отдельные его главы публиковались в наших журналах».

Действительно, крушение проимпериалистического сайгонского режима и поражение американской военщины в Южном Вьетнаме — одно из крупнейших событий современности — по-новому осознаются каждым, кто откроет эту первую на русском языке книгу, рассказывающую о том, как созревали силы сопротивления в самой цитадели ныне уже ушедшего в прошлое марионеточного режима, как зрели «гроздья гнева» в душах тех, кого сайгонский диктатор самонадеянно считал своими подданными.

Драматическая судьба героини романа «Девушка из бара» ведет нас то в дом сайгонского капитана-карателя, где работает Тхюи, то в модный магазин вьетнамки по имени Жаклин, то в фешенебельный бар, в компанию «тихих» американцев. Столь характерная для вьетнамской классики тема страданий чистой душою женщины, вынужденной пройти через позор и унижения, приобретает новое звучание и новый смысл в условиях недавно закончившейся в Южном Вьетнаме войны.

У Кхиета вошло в привычку перед сном записывать несколько строк в дневнике. На этот раз, закрыв дневник, он не сомкнул глаз до самого рассвета и беспокойно проворочался с боку на бок с половины двенадцатого до четырех утра. Ничего не поделаешь, пришлось подняться и зажечь свет. Перед глазами плыли и беспорядочно множились круги. Кхиет потянулся к дневнику — небольшой книжице — и почти бессознательно открыл на нужной странице…

«12 апреля 196… 16 часов.

…Спасена девушка пятнадцати с половиной лет.

…Наглоталась слишком много воды. Несчастная жертва…

…Безжалостная власть чистогана и силы! Кто в ответе?»

— Самая настоящая потаскушка! Даром что с лица беленькая и волосы хоть куда… Сама подстроила так, чтобы ее обесчестили, а потом пригрозила, что в воду кинется. Да только не утонула… И еще осмелилась сюда явиться! Срам-то какой! Свалилась на мою голову! Теперь беды не оберешься с ней!

Тетушка Зьеу, положив дров в печурку, расколола орешек арековой пальмы, завернула в лист бетеля и задумалась. Тхюи закусила губы, боясь расплакаться, и еще ниже склонилась над лоханью, в которой она толкла замоченный рис: надо успеть процедить его, чтобы завтра утром приготовить лапшу. Горячие слезы ручейками текли по щекам Тхюи. Зря она послушалась Кхиета и вернулась в деревню к тетушке Зьеу.

Тетушка вообще-то была женщиной доброй и немногословной, поэтому слышать от нее такие жестокие слова было вдвойне тяжело. Односельчане поначалу помалкивали, но смотрели на Тхюи явно неодобрительно. Только братишка Ты был еще настолько мал, что ничего не понял. Всякий раз, когда тетушка Зьеу начинала ругать Тхюи, он от всей души жалел сестру. Один лишь он и удерживал Тхюи в доме тетушки Зьеу, упреки тетушки Зьеу настолько отравляли жизнь Тхюи, что у нее не было больше сил оставаться в ее доме. Уехать бы куда-нибудь подальше! А как же брат? Тхюи не раз уже упрекала себя за то, что хотела умереть, забыв о братике, — а ведь это было самое дорогое, что у нее осталось! В порыве раскаяния Тхюи прижимала братишку к груди и просила у него прощения. Тот ничего не понимал и лишь с удивлением смотрел на Тхюи, спеша вырваться из ее объятий и убежать.

Тетушка Зьеу поставила две пиалы, полные лапши, достала еще одну пиалу поменьше и отлила бульону. Ты любил бульон, а Тхюи любила гущу, и чтобы перцу было побольше. Тетушка положила пару стручков перца, половинку лимона, прикрыла все сверху другой пиалой. Ох ты, грехи наши тяжкие! Проснулась на рассвете, открыла глаза, а мальчишка уже куда-то исчез. Наверняка ловит где-нибудь лягушек, небось вымок до нитки, а может, гоняется за птичками или за мышами… Проболтается так полдня, прибежит раскрасневшийся, как гардения. Ох, грехи наши тяжкие! Всего-то и есть, что эти двое у нее на шее, а передохнуть некогда! И не больно-то они ее слушаются! Тетушка достала перепачканные грязные штаны Ты, хорошенько вытряхнула их, потом положила в позеленевший медный таз, и зачерпнула из большого глиняного кувшина воды черпаком, сделанным из скорлупы кокосового ореха. Ох, боже ты мой! Болтается малец где-то весь день, а потом обо всем, что попадется ему на глаза, начинает ее расспрашивать, а тут дел прорва, из дому-то никак не выйдешь!

Тетушка дрожащими руками достала коромысло, поправила кофту. Никогда не сетовала она на свою судьбу — сетовала лишь на свою старость. Ничего ей в жизни не надо, только была бы всегда в доме горсть риса и не было бы долгов. Что еще нужно? И только Тхюи, глупая Тхюи огорчала ее… О ней шли всякие пересуды, из-за этого тетушке Зьеу стыдно было показаться людям на глаза. Мало кто в деревне сочувствовал Тхюи. Такова жизнь, ничего не поделаешь…

Узнав о том, что Тхюи вышла из госпиталя, капитан Хюйен и обрадовался и огорчился. Обрадовался потому, что Тхюи, чудом оставшаяся в живых, не собирается доставлять ему никаких хлопот. Огорчился же потому, что девчонка улизнула, и теперь ему уже не удастся, как раньше, поизмываться над ней в свое удовольствие.

При французах он дослужился до чина старшего сержанта, потом расстался с провинцией Тхайбинь, откуда был родом, эвакуировался на Юг и пошел служить к Нго Диням. Когда его часть действовала в пятой зоне, Хюйен был удостоен чина младшего лейтенанта. С тех пор как он стал служить не французам, а американцам, в его жизни произошли большие перемены: теперь он пользовался покровительством высокого начальства. А все дело в том, что его почтенные предки, еще в ту пору когда Хюйен и его младшие братья были шкодливыми мальчишками, додумались распрощаться со своей землей, закололи буйвола и быков, спалили жилище… и подались на Юг, где Хюйен и ему подобные сразу же оказались в числе «лучших представителей вьетнамской нации», то есть лютых врагов вьетконговцев. Благодаря тому, что он неукоснительно выполнял все приказы начальства во время карательных операций и, не дрогнув, чинил одно злодеяние за другим, Хюйен продвигался по службе намного быстрее других. В пятьдесят седьмом году его перевели в Хюэ, где возложили на него почетную обязанность телохранителя — он охранял самого шефа, Нго Динь Кана. Наказывать, вымогать деньги, прикрываясь именем самого шефа, — это было совсем недурственно! Где бы ни был Хюйен, он ни в грош не ставил жизнь своих соотечественников, он был словно исчадие ада, утратившее человеческий образ. Если в полдень, когда шеф ложился отдохнуть, на территории резиденции в Намнги раздавался малейший шум, Хюйен начинал метаться, как дикий зверь. Штрафы, избиения, страшные пытки водой… И подчиненных своих капитан Хюйен мордовал, как только мог, по любому поводу. Его радовало, когда он видел страх на лицах людей, он испытывал в такие минуты удовольствие, как от хорошей затяжки.

Удовлетворение прихотей монахини Чан Ле Суан, поклонником которой был сам шеф, Хюйен считал делом чести для такого, как он, вояки.

Ле Суан обычно появлялась в Хюэ летом или осенью. Уж кому, как не Хюйену, известны все ее достоинства — он любил похвастаться этим перед другими, — ведь он не раз охотился с монахиней на диких уток и катался по морю. На охоте монахиня не уступала ни одному из трех правителей: Ню, Дьему и Кану. Просто потрясающе, до чего метко она стреляла, а ведь всего-навсего женщина! Однажды он произнес ее имя во сне и навлек на себя гнев жены. Дело в том, что накануне он целый день прислуживал Ле Суан на охоте. Целый батальон солдат был выделен для охраны, а капитан Хюйен и другие офицеры бегали за дичью, подстреленной Ле Суан и Каном. Иногда Хюйен наблюдал, как Ле Суан и Кан гоняются друг за другом на лужайке, перепрыгивая с бугорка на бугорок, — и, несмотря на то, что перед ним был сам Кан, Хюйен испытывал ревность. А что, если всадись в Кана пулю? Ради этого можно и умереть. Когда-то в древности царица Клеопатра, подарив своему избраннику ночь любви, взамен требовала жизнь. А чем Ле Суан хуже? Хюйен давно понял, что его собственная жена не стоит и подметки Ле Суан! Она глупа и помешана на нарядах. Хюйен никогда не интересовался здоровьем жены, и еще меньше — ее чувствами. Для него она была всего лишь родильной машиной. А она ревновала его даже к женщинам, которых он и в глаза не видел. Однажды жена какого-то солдата пришла навестить своего мужа, но перепутала дом и по ошибке попала к ним. Бабенка была смазливая, и не успела она и слова сказать, как выскочила жена Хюйена и, словно фурия, накинулась на воображаемую соперницу. Перепуганная женщина бросилась наутек, а фурия продолжала вопить ей вслед… Едва прислуга, нанявшаяся к ним в дом, успевала вступить в пору девичества, как ее выгоняли вон. Помнится, Тхюи была еще совсем маленькой, но на глазах хорошела, и жена стала ревновать его к ней. До того самого дня, когда раскрылась вся эта история, жена все пыталась угадать по глазам Хюйена, нет ли тут греха, но разобраться во всем самой у нее явно не хватало ума. Она ведь была на редкость тупа и невежественна! Правда, Хюйен и сам считал, что для женщины ее среды образование является необязательным атрибутом, чем-то вроде косметического крема. Ему приходилось бывать в аристократических салонах, куда приглашали и жен офицеров. Женщины этого круга были, как правило, молоды и хороши собой и умели поддержать беседу, набравшись кое-каких знаний — обо всем понемногу, поэтому, как только разгорался спор на какую-то серьезную тему, они льнули к сынкам высокопоставленных чиновников. Впрочем, женщинам этого круга особых знаний и не требуется. Встречаются такие, как Ле Суан, но не всем же такими быть! Да, жене Хюйена до нее далеко, очень далеко. Иногда его охватывало уныние. Как его угораздило связать свою жизнь с такой женщиной. Эх, если бы он был свободен… Да теперь поздно об этом сожалеть — ведь женился он еще тогда, когда служил в легионе краснобрючников.

Однажды летом Ле Суан приехала из Сайгона в Хюэ. Капитан Хюйен получил приказание приготовить все для морской прогулки. Два батальона солдат — тот, которым командовал он, Хюйен, и еще один — были вызваны для охраны. Хюйену вместе с другим офицером позволили сопровождать Ле Суан и Кана на яхте. Мало кому приходилось ступать на личную яхту Дьема! Она стояла в живописном месте. К приезду Ле Суан на яхту доставили ворох белья, купальники всевозможных фасонов со всего света, шампуни лучших фирм из Англии, Америки, Японии…

Кхиет вышел из аудитории с тяжелой головой. Ему не хотелось возвращаться в свою комнатушку, и он решил пройтись вдоль Ароматной реки. На воде еще играли отсветы уходящего дня. С момента прихода к власти Нго Динь Ню, когда антиправительственные выступления уже вылились в мощное движение, охватившее все слои населения, возникло много проблем.

Все началось в день буддийского праздника восьмого мая шестьдесят третьего года, когда безоружные люди вышли на улицу, чтобы открыто заявить о том, что они не позволят попирать свободу мысли — священное и неотъемлемое право каждого человека. Фашиствующая военщина явно вела наступление на свободу вероисповедания, настало время задать вопрос, кто отдал приказ, запрещающий вывешивать буддийские флаги в городах и деревнях, кто приказал убрать трибуну и громкоговоритель в пагоде Ты Дам, лишив буддистов возможности слушать в день буддийского праздника своих проповедников. На головы вице-губернатора и майора службы госбезопасности Данг Ши, прибывшего в Хюэ для подавления демонстрации, обрушился град камней. В тот день на улицах Хюэ пролилась кровь мирных жителей — совсем юных школьников и буддийских монахов. Эта расправа положила начало новым выступлениям. Участники демонстрации протеста как бы преподали остальным урок открытой схватки с врагом, их выступление вошло в историю.

Теперь, после всех этих событий, ни один диктатор, ни один изменник родины не мог быть достаточно уверен в том, что он крепко удержится на своем троне. И чем сильнее был ужас, охватывавший предателей, тем больше усиливались репрессии. После выступлений студентов города Хюэ невозможно было предугадать, каков будет размах движения.

Раньше Кхиет нечасто задумывался над этим. Раньше все его стремления сводились к тому, чтобы лучше учиться, добиться расположения друзей и наставников, порадовать материнское сердце. Звуки выстрелов, раздававшиеся на родной земле, не проникали сквозь плотно закрытые двери классов, и траур в чьей-то семье не омрачал его радужных надежд. Он считал непреходящими и вечными ценностями лишь науку и добрые человеческие чувства — ведь согласно конфуцианской морали, добродетельного мужа не должна касаться мирская суета.

В пятьдесят третьем году Кхиет закончил пятый класс школы Нгуен Ти Зьеу в Фоунгтионге. Одиннадцатилетний мальчик прилежно учился, был воспитан в духе преданности друзьям, почитания учителей и родителей, и когда пришло время расставаться со школой, он горько заплакал — в его детской душе образовалась пустота. Но через год в помещении общинной постройки на хуторе Ба открылась другая школа, в которой был и шестой и седьмой классы. И Кхиет вновь принялся за учебу. Вскоре потребовалось расширить школу, и в бывшем уездном центре Фаунгдьене на средства монахинь Ордена Фусуан было выстроено новое здание. На работу в школу были приглашены новые педагоги. Эти уже были не из числа монахов.