Сорок лет жизни Беатрис Шэй посвятила разведению роз, хотя эти цветы никогда не нравились ей. Почти семьдесят лет она провела на острове Гернси, хотя мечтала о Кембридже или Франции. Умирали надежды, уходили люди, крутила свои жернова война. Звенел мир, игрались свадьбы, рождались дети и покидали дом. Только розы продолжали цвести. По Беатрис Шэй жители острова Гернси могли проверять часы.
И снова пришла осень. И ветер сбросил лепестки роз. И расстелил ковер по тропам и дорогам… алый, кроваво-красный ковер. Но вот, Беатрис Шэй не разводила рдяных роз…
Современную немецкую писательницу Шарлотту Линк не зря называют «королевой криминала» и «мастером психологического триллера». Ее романы — образцы с точки зрения жанра.
Пролог
Иногда она просто ненавидела розы. Не могла их видеть. В такие моменты ей становилась невыносимой их красота, вид их шелковистых пестрых лепестков, высокомерие, с каким они смотрели на солнце, словно его теплые лучи предназначались исключительно для них. Розы могли быть капризнее пресловутых мимоз; то им слишком сыро, то холодно, то ветрено, то жарко; часто, по совершенно непонятной причине, они вдруг свешивали головы, словно умирая, и стоило неимоверных трудов, усилий и нервов, чтобы удержать их от этого. Но потом, столь же необъяснимо, они вдруг начинали демонстрировать невероятную живучесть — цвести, благоухать и расти, невзирая на ужасную погоду и небрежный уход. Словом, розы — жуткая головная боль для всякого, кто имеет с ними дело.
«Мне не стоит, — думала она, — так агрессивно реагировать на розы. Это, в конце концов, глупо. И неуместно».
Сорок лет своей жизни она посвятила разведению роз, но так и не научилась обращаться с ними с виртуозной легкостью. Вероятно, дело заключалось в том, что эти цветы никогда ей не нравились, и она всю жизнь хотела заниматься чем-нибудь другим. Правда, ей удалось создать пару удачных сортов скрещиванием чайных роз, да, ей действительно повезло: она смогла добиться соединения изящества с устойчивостью и крепостью. Продавались ее сорта хорошо. Во всяком случае, до сих пор ей всегда удавалось заработать достаточно на пропитание своей маленькой семьи, но она часто думала, что если бы ей явилась добрая фея с золотыми сокровищами, то она никогда в жизни не стала бы заниматься розами.
Иногда, когда Беатрис Шэй особенно остро чувствовала, что не любит розы, да, собственно говоря, не умеет толком с ними обращаться, она неизменно спрашивала себя,
к чему
, на самом деле, лежало ее сердце. Время от времени ей становилось до боли ясно, что это что-то и в самом деле существовало, ибо осознание того, что ее жизнь целиком занята предметом, к которому она не испытывала ни малейшей симпатии, повергало ее в глубокую печаль и заставляло размышлять о смысле бытия. Правда, сама она весьма цинично отзывалась о людях, ищущих смысл жизни. Смысл жизни Беатрис всегда объясняла словом «выживание», не вкладывая в него, впрочем, ничего драматического. Выживание означало необходимость действий: вставать утром с постели, выполнять необходимую работу, есть, пить, ложиться спать. Все остальное было блестками и мишурой: шерри, искрящееся в бокале золотистыми пузырьками. Музыка, гремевшая в комнате и заставлявшая сердце биться сильнее, а кровь — скорее течь по жилам. Книга, от которой было невозможно оторваться. Садящееся в море за Плейнмонтской башней солнце, красный диск которого трогал Беатрис до глубины души. Прижимающийся к лицу мокрый и холодный собачий нос. Теплый, тихий летний день, покой которого нарушали лишь крики чаек и ленивый рокот прибоя в заливе Мулен-Гюэ. Горячие камни под босыми ступнями. Аромат заросших лавандой полей.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
То утро было похоже на все остальные. В шесть часов зазвонил будильник Беатрис. Открыв глаза, она полежала в кровати еще пять минут, наслаждаясь теплом и покоем постели. Покой этот нарушали лишь издавна знакомые звуки: щебетание птиц в саду, тихий шум прибоя, когда ветер дул с моря. В доме скрипели деревянные половицы, почесывались собаки, тикали часы. Потом дверь спальни приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулся нос Мисти. У Мисти был серовато-голубой окрас, как у тумана, ложившегося осенью на залив Пти-Бо. Отсюда и кличка, которая сразу пришла в голову Беатрис, когда она впервые взяла на руки щенка. В то время Мисти являла собой соединение больших неуклюжих лап, мягкого пушистого меха и живых, угольно-черных глаз. Сегодня собака была размером с доброго теленка.
Мисти равнулась с места и впрыгнула на кровать, которая жалобно застонала и заскрипела под тяжестью большой собаки. Псина улеглась на одеяло, опрокинулась на спину, подняла в воздух все четыре лапы и стремительно лизнула Беатрис в лицо, изъявив мокрое, идущее от сердца доказательство любви.
— Мисти, прочь с кровати, — с притворным негодованием приказала Беатрис, и Мисти, прекрасно знавшая, что за ослушание ей ничего не будет, осталась на месте.
Пять минут мечтательной утренней лени истекли. Она рывком поднялась с постели, не обращая внимания — насколько это было возможно — на некоторую скованность суставов, напоминавшую, что она уже не так молода, как ей подчас казалось. Беатрис ни в коем случае не желала уподобляться Мэй, которая с утра до вечера занималась своим телом, прислушиваясь к нему, и через день бегала к врачу — каждый раз, когда ей казалось, что с ее организмом что-то не так. Беатрис считала, что Мэй таким образом сама навлекает на себя болезни и недомогания. Они часто обсуждали эту тему, но каждая так и осталась при своем мнении. Вообще, их давняя дружба, вероятно, заключалась в том, что они все время с удивлением взирали друг на друга, недоуменно и укоризненно покачивая головами.
Стоя в ванне под душем, Беатрис думала, что ей надо сделать сегодня. Она могла позволить себе размышления такого рода, ибо теперь почти полностью отстранилась от своих прежних занятий, определявших распорядок дня. Розарием она теперь занималась только ради собственного удовольствия, причем слово «удовольствие» в данном случае не вполне соответствовало своему исходному смыслу. Правда, розы продолжали расти, и она даже ухаживала за ними. Она продавала цветы людям, проходившим мимо и желавшим купить розы, прежде всего, туристам. Но теперь Беатрис перестала помещать объявления в специальных журналах и полностью прекратила заниматься рассылкой. Не пыталась она больше и выводить новые сорта. Теперь она предоставила это другим; впрочем, это занятие и раньше доставляло ей мало радости. Когда Беатрис вышла из ванной, в голове ее вертелись сотни вещей, которые надо было сделать. Движения ее, как и всегда, отличались быстротой и нетерпеливостью. Все, что Беатрис делала, она делала торопливо и поспешно, что весьма болезненно воспринимали окружавшие ее люди.
2
Еще в самолете Франка поняла, что из этого путешествия не выйдет ничего хорошего. Началось с того, что она села на чужое место, а мужчина, которому оно принадлежало, отчитал ее так, словно она покусилась на его частную собственность. После этого она долго блуждала по салону, до тех пор пока стюардесса, сжалившись над ней, не посмотрела ее билет и не проводила на место. Чувствуя, что у нее вот-вот начнется паническая атака, Франка опустилась в кресло и принялась лихорадочно рыться в сумочке в поисках таблеток. К своему ужасу она обнаружила, что коробочка была почти пуста. Такого с ней никогда еще не случалось. Уходя надолго из дома, что, правда, случалось достаточно редко, она по десять раз проверяла, не забыты ли успокаивающие таблетки. На этот раз, уезжая в дальнее путешествие, она, естественно, сделала то же, но решила, что две алюминиевые полоски в коробочке заполнены таблетками.
«Как это могло случиться?» — в отчаянии вопрошала она себя. Обе полоски были пусты. У нее оставалась всего одна таблетка!
Первым побуждением было вскочить и опрометью броситься прочь из самолета. Пусть он летит без нее, она не может продолжать путь. На Гернси, то есть, за границей, она не сможет найти нужные медикаменты, не говоря уже о том, что у нее не было с собой рецепта. Но машина уже покатилась по полю, чтобы занять исходное положение для взлета. Франка поняла, что шансов покинуть самолет у нее нет. Она полетит на Гернси, и ей придется обойтись одной таблеткой.
Она, между тем, очень хорошо знала, что приступы паники накатывали на нее внезапно, исполинской волной, на бесконечно долгие, мучительные минуты погружая ее в состояние невыносимого ужаса и отчаяния. Она предчувствовала панику, нахлынувшую на нее в самолете: механизм был запущен, когда на нее накричал мужчина, чье место она заняла, а сам приступ начался, когда она обнаружила, что осталась без лекарства. Франка понимала, что приступ неминуем, но все же попыталась его избежать, сделав несколько глубоких вдохов, сопротивляясь наваливающейся на нее тяжести. Через секунду легкий хлопчатобумажный свитер насквозь пропитался потом, ноги стали ватными, биение сердца отдавалось в голове частыми тяжелыми ударами, как будто Франка только что пробежала марафон. Она начала отчаянно мерзнуть, понимая, что холод исходит изнутри и ни одна сила в мире не сможет ее согреть. Зубы выбивали неслышную дробь. Франка знала, что в такие моменты лицо ее становилось пепельно-серым, придавая ей сходство с призраком.
Но мало этого. Помимо телесных симптомов — дрожи, пота, холода и сердцебиения — Франку с быстротой лесного пожара, охватил нутряной животный страх. Она тотчас явственно услышала раздраженный нервный голос Майкла.
3
«Опять этот жуткий двойной день рождения, опять эта повторяющаяся каждый год пустая суета», — раздраженно подумала Беатрис.
Сама она не стала бы возражать, если бы день пятого сентября прошел тихо и незаметно, как и всякий другой. Беатрис не думала, что день рождения — это безусловный повод для веселья. Чему радоваться, если человек стал на год старше, мало того, разменял восьмой десяток? Теперь уже не приходится ждать от жизни чего-то хорошего, и Беатрис были ненавистны попытки поздравителей подсластить горькую пилюлю, утверждая, что все самое лучшее — еще впереди.
— Вот увидишь, Беатрис, жизнь еще преподнесет тебе приятный сюрприз, — сказала ей Мэй, крепко обняла и подарила роскошную косынку. Беатрис никогда в жизни не носила косынок, и Мэй прекрасно это знала, но была преисполнена решимости превратить подругу в стильную даму.
— Капля камень точит, — часто говорила Мэй, но Беатрис неизменно опровергала старую пословицу.
— Но, Мэй, у меня нет ни малейшего желания ждать каких-то приятных сюрпризов, — сказала Беатрис, и Мэй ответила, что жизнь не спрашивает человека, чего он хочет — радостей или горестей, во всяком случае, как правило не спрашивает. Мэй обожала философические беседы, и Беатрис втайне, про себя, называла эту склонность безмозглой любительской психологией.
4
— Сегодня я прочла интересную книгу, — сказала Франка. — Историю человека, пережившего немецкую оккупацию английских островов в Ла-Манше.
— Да? — усталым и бесцветным тоном отозвался Михаэль. Был уже поздний вечер. Оставшийся позади трудный день совершенно измотал Михаэля. Он страшно хотел спать, но у него уже не было сил, чтобы встать, подняться по лестнице на второй этаж, раздеться и почистить зубы. Обессиленный, он молча сидел за кухонным столом, держа в руке бокал с красным вином. Франка сидела напротив мужа. Она была живее, чем обычно, и казалась менее подавленной. Через открытое окно в кухню постепенно вползла бархатная сентябрьская ночь. В доме царила странная тишина — странная своей таинственностью и обещанием неведомых перемен.
«Сулящая нежданное счастье ночь, — подумалось Франке, — какое глупое чувство, только мое чувство… можно держать пари, что Михаэль сейчас не чувствует ничего похожего».
Кажется, прошла целая вечность с тех пор, когда они в последний раз вот так, вместе сидели за столом: усталые, пьющие вино и ничего не ждущие друг от друга. Время от времени перебрасывались несколькими словами, потом снова надолго замолкали. Правда, теперь в этом молчании не было той парализующей неловкости, которую обычно в такие моменты ощущала Франка. Наверное, все дело было в том, что Михаэль выглядел таким усталым, что она могла не опасаться нападок с его стороны. После тяжелого рабочего дня и выпитого вина Михаэль, как правило, терял свойственную ему язвительность и колкость. Сегодняшний вечер напомнил Франке о самом начале их отношений. Тогда они часто сидели так вечерами — правда, в комнате ее студенческого общежития в Кройцберге — и пили дешевое вино. Оно было невкусным, от него болела голова, но они тогда любили его и друг друга.
Отчуждение между ними нарастало медленно. Причиной стали профессиональные неудачи Франки, из-за которых поколебалась ее уверенность в себе, а затем возникла депрессия. Другой причиной стала быстрая карьера Михаэля, его стремление к большим деньгам, жадность, с которой он двигался к цели и, в конце концов, достиг ее. Трещина между ними становилась все шире. В конечном счете они оказались стоящими на двух вершинах, разделенных пропастью, через которую не было перекинуто ни одного моста. Едва ли теперь между ними было возможно какое-то взаимопонимание.
