I. Писание говорит и увещевает:

вопроси отцев твоих

[ 

[1]

]

и рекут тебе, старцев твоих, и возвестят тебе

(Втор.32:7), также:

к словесем мудрых прилагай ухо твое

(Притч.22:18), и еще:

сыне мой, сих речей не забывай, глаголы же моя да соблюдает сердце твое

(Притч.3:1). Думается мне, Перегрину [ 

[2]

], меньшему из всех рабов Божиих, что будет очень не бесполезно, если я то, что благоговейно принял от святых отцов с помощью Божией изложу письменно, как весьма нужное по крайней мере для собственной немощи, потому что при наличии (записи), путем постоянного перечитывания ее явится возможность восстанавливать мою слабую память. К занятию этому побуждает меня не только польза труда, но и время, в которое живем, и место, в котором находимся. Время побуждает тем, что похищает все человеческое и этим налагает на нас долг взаимно похищать у него нечто полезное для жизни вечной, особенно когда и чаяние приближающегося страшного суда Божия заставляет быть ревностнейшими в деле религии и коварство новых еретиков требует множества забот и осторожности, а место — тем, что мы, убегая многолюдства и шума городского, живем в отдаленной деревушке и притом в уединении монастырском, где без большого развлечения можно совершать воспеваемое в псалме:

упразднитеся, и видите, яко аз есмь Господь

(Пс.45:11). Кроме сего, занятие то сообразно и с самым намерением нашим; ибо, повлаявшись [ 

[3]

] несколько времени по разным несчастным водоворотам мирской военной службы, мы сокрылись наконец, по внушению Христову, в безопаснейшую во всякое время пристань религии, чтобы здесь, отложив надмения суеты и гордости, чрез умилостивление Бога жертвою смирения христианского избежать не только кораблекрушений настоящей жизни, но и огней будущего века. Но приступлю уже, о имени Господни, к предстоящему делу, то есть к записи того, что предано и вверено нам для хранения предками, только не как надменный сочинитель, но лучше как достоверный повествователь, соблюдая при этом то правило письма, чтобы вкратце передать отнюдь не все, а только кое–что необходимое. И языком не красивым и обработанным, но простым и обыкновенным, чтобы сообщаемое мною представлялось большею частию намеком, а не раскрытием. Писать пышно и обстоятельно предоставляю тем, кто надеется на свои дарования или кого побуждает к такому письму обязанность. Для меня же достаточно будет приготовить самому себе, в пособие памяти, или лучше сказать, забывчивости своей, памятную записку, которую впрочем, при содействии Господа, постараюсь каждодневно исправлять и пополнять понемногу, припоминая узнанное мною. Но об этом последнем предуведомил я с тою целью, чтобы если случайно пропавшее у меня попадется в руки святых [ 

II. Итак, я с большим усердием и со всевозможным тщанием часто старался узнать от весьма многих преблагочестивых и преученых мужей, как мне некоторым верным и как бы общим и правильным путем отличать истину веры кафолической от лживости уклонения еретического. На это все они давали мне всегда такой обыкновенно ответ: если я или другой кто захочет узнать обманы и избежать сетей вновь являющихся еретиков и пребыть в здравой вере здравым и целым, то должен оградить веру свою, при помощи Божией, двумя средствами: во–первых, авторитетом Закона божественного (Священного Писания), а во–вторых Преданием кафолической Церкви. Но, быть может, кто–нибудь спросит: ведь канон Писаний совершенен и с избытком достаточен на все. Почему же нужно присоединять к нему авторитет разумения церковного? — Потому, что священное Писание, по причине возвышенности его, не все понимают одинаково, но иный толкует глаголы его так, а иный иначе, так что представляется возможным извлечь из него столько же смыслов, сколько есть голов. Так, иначе изъясняет его Новациан, иначе Савеллий, иначе Донат, иначе Арий, Евномий, Македоний, иначе Фотин, иначе Аполлинарий, Прискиллиан, иначе Иовиниан, Пелагий, Целестий, иначе наконец Несторий. А потому–то именно, что существует такое множество изворотов крайне разнообразного заблуждения, весьма необходимо направлять нить толкования пророков и апостолов по правилу (

III. Как же поступить православному христианину, когда какая–нибудь частица Церкви отсечется от общения со всеобщей верой? Как иначе, если не предпочесть зараженному и поврежденному члену здоровье всего тела? А если вновь явившаяся какая–нибудь зараза покуситься пятнать не частичку уже только Церкви, но всю вместе Церковь? И тогда он должен позаботиться пристать к древности, которая не может уже быть обольщена никаким коварством новизны. А если в самой древности узнана будет погрешность двух или трех человек или одного какого–нибудь города, или даже одной какой–нибудь области? Тогда он всемерно должен постараться — безрассудству или невежеству немногих, где бы ни были они, предпочесть решения древле–всеобщей Церкви [ 

IV. Но, чтобы положения наши были очевиднее, долгом считаем пояснить каждое из них примерами и раскрыть несколько пространнее, дабы, по заботливости о неумеренной краткости, не унизить предметов беглостью речи. Во времена Доната [ 

V. Подумают, что мы воображаем это по ненависти к новизне и по любви к старине? Кто только думает так, тот должен поверить по крайней мере блаженному Амвросию. Сей, оплакивая горестное время то, во второй книге (о Вере, гл. 4) к императору Грациану говорит: «Но довольно уже, всемогущий Боже, омыли мы ссылкой своей и кровью своей убиения исповедников, ссылки священников и непотребство столь великого нечестия. Довольно ясно стало, что кто решится нарушить веру, тот не может быть безопасным». [ 

XXIX. А [ 

[36]

] когда так; то пора уже сказанное в этих двух памятных записках повторить в конце настоящей второй. Выше мы сказали, что у православных всегда был и теперь существует обычай доказывать истинную Веру следующими двумя способами: во–первых, авторитетом Божественного Канона, а во–вторых — Преданием кафолической Церкви, — не потому, будто одного Канона недостаточно на все, но потому, что многие, толкуя божественные слова самопроизвольно, выдумывают различные мнения и заблуждения, почему и необходимо направлять разумение небесного Писания по одному правилу (regula) церковного понимания, в тех только, главным образом вопросах, на которых зиждутся основания всего кафолического учения. Сказали мы также, что в самой опять Церкви должно смотреть на согласие всеобщности и вместе древности, дабы или не отторгнуться нам от целости единства на сторону раскола или не низринуться с древней религии в новизны еретические. Сказали мы также, что в самой древности церковной сильно и ревностно должно примечать две некоторые вещи, — чего непременно должен держаться всякий, кто не хочет быть еретиком: во–первых, смотреть, решено ли в древности то или другое всеми священниками кафолической Церкви авторитетом Вселенского Собора, а во–вторых, если возникнет какой новый вопрос там, где нельзя найти такого решения, то обратиться к мыслям тех только святых отцов, которые, пребывая, каждый в свое время и в своем месте, в единстве общения и веры, остались заслужившими одобрение учителями, и если окажется, что они содержали то или другое единомысленно и единодушно, то без всякого сомнения почитать истинно–церковным и кафолическим. Дабы не подумали, что мы рассуждаем по мечтанию своему, а не на основании авторитета церковного, мы представили в пример святой собор, бывший около трех лет назад в Азии, в Ефесе, в консульство Васса и Антиоха, где при рассуждении об утверждении правил (regula) веры, чтобы не вкралась там какая–нибудь непотребная новизна наподобие вероломства, все сошедшиеся туда священники, числом около двухсот, признали совершенно кафолическим, самым верным и наилучшим делом — предложить суждения святых отцов, известных тем, что одни из них были и остались мучениками, другие исповедниками, все же — кафолическими пастырям, чтобы, на основании их согласия и решения, правильно и торжественно подтвердить исповедание древнего учения и осудить богохульства непотребной новизны, а когда поступлено будет так, то праведно и достойно признать нечестивого Нестория противником кафолической старины, а блаженного Кирилла согласным со святосвященной древностью. А чтобы ничего не доставало к достоверности сказанного, мы объявили [ 

XXX. Итак, вот те мужи, писания которых или как судей или как свидетелей читаны были на соборе том: святой Петр, епископ Александрийский, превосходнейший учитель и блаженнейший мученик; святой Афанасий, предстоятель, Александрийский же, вернейший учитель и отличнейший исповедник; святой Феофил, епископ — опять — Александрийский, знаменитый верой, жизнью, познаниями, которому преемствовал досточтимый Кирилл, ныне украшающий Церковь Александрийскую. А чтобы учение то не сочли за учение одного государства и области, к мужам сим приобщены были и светила Каппадокийские: святой Григорий, епископ и исповедник из Назианза, святой Василий, епископ Кесарии Каппадокийской и исповедник, другой также святой Григорий, епископ Нисский, по достоинству веры, жизни, непорочности и мудрости вполне достойный брата Василия. А дабы видно было, что так мыслили всегда не одна только Греция или Восток, но и западный и латинский мир, читаны были там и некоторые послания к некоторым святого Феликса мученика и святого Юлия, епископов города Рима. А чтобы были свидетельства об определении том не только первой особы во вселенной, но и товарищей его, употребили там с юга — блаженнейшего Киприана, епископа Карфагенского и мученика, с севера — святого Амвросия, епископа Медиоланского. Вот те, в священном числе Десятословия [ 

XXXI. После всего этого мы поместили еще мнение блаженного Кирилла [ 

XXXII. Всего этого с избытком достаточно было бы для подавления и погашения всяких непотребных новизн. Но дабы не показалось, что к такой полноте не достает чего–то, мы присовокупили наконец два свидетельства апостольского престола, именно — одно святого папы Сикста, который ныне украшает, достопочтенный, Римскую Церковь, а другое — его предместника блаженной памяти папы Келестина. Свидетельство того и другого признали мы необходимым поместить и здесь. Итак, святой папа Сикст в письме, посланном им по делу Нестория к епископу Антиохийскому [ 

XXXIII. Кто прекословит сим кафолическим и апостольским решениям, тот прежде всего необходимо будет ругаться над памятью святого Келестина, который постановил, чтобы новизна перестала нападать на старину, потом будет издеваться над определениями святого Сикста, который присудил, что нет нужды в новом, потому что ничего нельзя прибавить к старому. Сверх сего, он будет презирать постановления и блаженного Кирилла, который торжественно превознес ревность досточтимого Капреола, желавшего, чтобы древние догматы веры были утверждаемы в прежней силе, а новомышленные осуждаемы. Будет он попирать и Собор Ефесский, то есть решения святых епископов всего почти Востока, которым изводилось, по вдохновению Божию, определить для верования потомкам только то, что содержала освященная и о Христе согласная с собою древность святых отцов, и которые громко и торжественно засвидетельствовали единогласно: «Таково мнение всех нас, это общее наше суждение», — чтобы как до Нестория осуждены были все еретики, презиравшие старину и утверждавшие новизну, так точно осужден был и Несторий, изобретатель новизны и противоборник старины. Если кому не нравится согласие сих, внушенное по дару святосвященной и небесной благодати; то что остается ему делать, как не утверждать, что непотребство Нестория осуждено несправедливо? Наконец таковый будет презирать и всю Церковь Христову и ее учителей, Апостолов и Пророков, особенно же блаженного апостола Павла, как нечистоту какую–нибудь: первую за то, что никогда не отступила от религии, однажды преданной ей для возделывания и усовершенствования, последнего за то, что написал: