Вы можете со мной не согласиться, но осень – это самое красивое время года. Невзирая на изменчивую погоду, больше похожую на характер ветреной красотки – то сверкнёт ослепительной улыбкой, то беспричинно нахмурится, словно отмахиваясь от толпы докучливых поклонников. Октябрь 2010 года, вопреки всем обещаниям метеорологов, выдался довольно тёплым. Конечно, по утрам трава уже серебрилась инеем, но дни были на редкость солнечными. Свежий воздух бодрил, разгоняя по жилам кровь, как рюмка коньяку, принятая под хорошее настроение. В такие дни хочется жить, мечтать или предаваться приятным воспоминаниям, прогуливаясь по живописным местам. Это особенно приятно, если вы уже достигли того возраста, который с официальной сухостью называют «пенсионным». Старый парк, расположенный на берегу небольшой реки, своим царственным величием ещё больше располагал к такого рода прогулкам. Чистый ароматный воздух, яркие краски, словно мазки неизвестного пейзажиста. Прелестное место. Осень, господа, осень…

По прибрежной дороге, покрытой потрескавшимся асфальтом, не спеша, можно сказать, степенно, прогуливались два человека. Судя по всему, эти люди были давние приятели, точнее – друзья, причём старинные. Знакомые всю жизнь, много пережившие вместе, и эта прогулка, даже не разбавленная светской беседой, им в радость.

– Лес, словно из золотых монет, – дотронешься, звенеть начнёт, – произнёс один из них. Пожилой мужчина, лет семидесяти, с коротким, аккуратно подстриженным ёжиком седых волос. Его худощавое лицо, украшенное небольшим шрамом на щеке, было тщательно выбрито и лучилось удовольствием от утреннего моциона. Он с молодым задором посмотрел на реку и улыбнулся, показав хорошие, для своего возраста, зубы. – Хорошо-то как! Курорт, что там Гагры и Коктебель! А воздух? Как думаешь, Костя, лучше здесь воздух, чем на югах?

– Курорт, – покачал головой его собеседник, пожилой мужчина, чем-то неуловимо напоминающий Чехова. – Только отдыхающих не наблюдается. В прежние времена здесь три санатория существовало, а сейчас? – он махнул рукой. – Моя больница да две почти опустевших деревни. До города, сам убедился, ехать почти час, да и то – если дорогу не развезло. Как зарядят дожди – глушь беспросветная. Медвежий угол, а не курорт! Сколько писал, сколько просил, чтобы дорогу в надлежащий вид привели, да куда там! Районная администрация, изволите видеть, средствами не располагает. Прохиндеи! Вор на воре сидит и вором погоняет. Да что там говорить, – мужчина махнул рукой, – разворовали империю.

– Что-то вы, батенька, бурчать по-стариковски начинаете. Стареете? Не рановато ли? Ты, если память не изменяет, лет на пять моложе будешь?

Через два дня во дворе больницы стояла белая Нива, покрытая по бокам пятнами свежей грязи. У открытого капота, привычно проклиная качество отечественного автопрома, копался молодой мужчина в коричневой кожаной куртке. На заднем сиденье автомобиля виднелась дорожная сумка, похожая на старинный докторский чемоданчик и лёгкое тёмно-серое пальто, отложенное хозяином по причине тёплой погоды. Чуть в стороне, стоя на крыльце больницы, прощались наши знакомые.

– Напиши, когда приедешь домой, – Константин Александрович посмотрел на своего друга и добавил: – А то знаю тебя, чёрта старого – по дороге обязательно влипнешь в какую-нибудь историю.

– Ты всё Африку забыть не можешь, – улыбнулся его друг. – Столько лет прошло, а до сих пор морали читаешь! Тот случай, если уж вспомнить, был не самым страшным. Видали и похуже.

– Я слишком хорошо тебя знаю, поэтому и читаю, – парировал в ответ врач и покачал головой. – Скоро семьдесят лет, а всё туда же. До сих пор на приключения тянет? Неисправимый ты, Игорь. Жене от меня низкий поклон. Так и скажи – мол, кланяется Костя и сочувствует, что она до сих пор с тобой, дьяволом упрямым, мучается.

– Всенепременно, – Игорь Яковлевич шутливо поклонился, – так и передам, что старый сердцеед опять пытается флиртовать с моей женой.

Сознание вернулось сразу, без всех этих эффектов вроде приглушённых голосов и далёких звуков. Чувства включили, словно внутри щёлкнул невидимый тумблер. Вместе с ними навалился холод, пронизывающий насквозь, словно я лежал голым. Открыл глаза и увидел низкое, наполненное свинцовой тяжестью небо. Смеркалось. В голове немного шумело – досталось всё-таки вчера. Вчера? Я что, целые сутки провалялся? Быть этого не может! Хотя почему бы и нет? Люди – твари. Наверное, брезгливо обходили спящего – вместо того, чтобы помочь. Поморщившись от боли в правой руке, я привалился к парапету и обвёл взглядом набережную. Вокруг меня лежал белый незапятнанный снег. Снег?! Откуда он взялся в конце апреля, дьявол меня раздери? Господи, как холодно – будто не весна на дворе, а середина зимы. Не веря своим глазам, непослушной ладонью схватил горсть снега и поднёс к лицу. Снег… Настоящий… Я тяжело перекатился на бок и попытался встать. Холод притупил боль, но тело слушалось плохо, запоздало реагируя на желания. К горлу подкатил противный комок, и меня вырвало. Не знаю, почему, но именно испачканный снег вернул ощущение реальности. Значит, не сплю и не брежу. Живу. Белый пар от дыхания лишь подтверждал происходящее. Отплёвываясь, я медленно поднялся на ноги, пытаясь плотнее запахнуть куртку. Я стоял рядом с огромным валуном, который поначалу принял за ограждение речной набережной. Камень почти занесло снегом, только там, где я только что лежал, серел гранит, украшенным затейливыми линиями кварцевых прожилок. Поёживаясь, я осмотрелся вокруг. Господи, куда меня занесло? Несмотря на сгущающиеся сумерки, можно рассмотреть реку, скованную льдом. На другом берегу чернел лес. Где я?! Даже если принять версию, что я очутился за городом и ночью неожиданно выпал снег, то и тогда река так быстро замерзнуть не могла. Бред какой-то. Белая горячка, не иначе. Попытался ущипнуть себя за руку, но онемевшие пальцы не слушались. Запихнул кисти рук под куртку, чтобы немного отогреть, и оглянулся. За мной на заснеженном склоне возвышались сосны вперемешку с елями, покрытыми причудливыми снежными шапками. Зима, настоящая снежная зима…

Мысли? Никаких мыслей. Даже чувство страха появилось чуть позже. Внутри гнездилось стойкое ощущение неправильности происходящего. Лес, речка, покрытая льдом и снегом… На бред не похоже. Может, я умер? Нет, эта версия тоже не подходит. Мне кажется, на том свете должно быть чуточку потеплее. В ответ, уничтожая последние сомнения в реальности происходящего, подул ветер, бросая в лицо мелкую снежную пыль, сорванную с деревьев. Надо идти. Надо. Главное – не стоять, иначе замерзну окончательно. Нахохлившись, я медленно пошёл вдоль берега, утопая по колено в снегу. В спину бил набирающий силу ветер, чёрт бы его побрал! Это уже потом, много позже, я пойму, что он-то меня и спас. Кто знает, куда бы я повернул? А сейчас выбора не было – не переть же против ветра? Через час, когда почти стемнело, я, продрогнув до костей, добрался до большого заснеженного поля. В голове билась только одна мысль – такого не может быть, такого не может быть… Тонкие кожаные полусапоги промокли, джинсы продувало насквозь; даже лёгкое кашне, которым я обвязал голову, не помогало. Было не только холодно – было жутко! Жутко и страшно, что сейчас не выдержу – упаду и замерзну. Жить! Впервые за много дней захотелось жить.

Я остановился на опушке леса, не решаясь выйти на это открытое всем ветрам поле. Началась позёмка, заметая следы. Надо решать – идти в глубь леса, чтобы найти хоть какое-то укрытие и развести костёр, или двигаться дальше, в надежде найти людей и жильё. Тут, словно почувствовав моё состояние, вдалеке блеснул огонёк. Господи, неужели? Отбросив последние сомнения, я шагнул вперед. Пошёл, проваливаясь в снег, падая и опять поднимаясь. Шёл, не отрывая глаз от этой последней надежды. Не знаю, сколько ушло времени, чтобы пересечь поле. Может, полчаса, может – час. Ветер бесновался, сплетаясь в одно целое с минутами, отбирая у меня последнее тепло и шансы выжить.

Уже не чувствуя ног, словно ковыляя на деревянных ходулях, я добрался до окраины этого странного городка. Только луна освещала дорогу, добавляя жути в эту невероятную картину. Улицы были завалены снегом, будто по ним сто лет никто не ходил. Тёмно – ни уличных фонарей, ни света в окнах домов. Некоторые из них безжизненно чернели слепыми провалами окон. Что это за район такой, что даже машин на улицах не видно? Только впереди, подбадривая и придавая сил, светил слабый огонёк. Наконец я добрался до бревенчатого домишки, заваленного сугробами по самые окна. Из последних сил, скуля от бессилия, я дошёл до крыльца и, не в силах даже постучать, привалился к двери. Раздалось рычание собаки и мужской голос, успокаивающий пса. Господи, люди, пустите меня в дом! Ради Бога, пустите! За дверью послышался шорох, и я, что-то прохрипев, сполз на землю…

Очнулся в какой-то тёмной комнате, на лежанке, укрытый тяжёлым тёплым покрывалом. Было слышно, как потрескивал огонь и кто-то тихо разговаривал. Я лежал, наслаждался покоем и теплом, несмотря на то, что даже не понимал, в какой шалман меня занесло. Куда-нибудь на окраину города, в один из домов, где собирается разная шваль. Хотя какая, в сущности, разница? Главное – тепло и уютно. Поэтому я закрыл глаза и уснул. Впервые за много месяцев – спокойно и безмятежно.

Если бы в этот момент появился дьявол и объявил мне, что буду следующим кандидатом на пост президента России, – и то я отреагировал бы спокойнее. По крайней мере, поражён был бы гораздо меньше.

– Какой год?!

– Ты, Лёша, на голову не падал? – с ехидцей спросил дед. – Очень, знаешь ли, похоже. Две тысячи пятьдесят второй. А тебе какой нужен?

– Не верю, – покачал головой я. – Бред!

– Да, один из нас точно бредит, – Борисыч прищурился и посмотрел на меня, словно на больного. Потом покачал головой и добавил: – Даже могу сказать, кто именно.

Уже прошло две недели, как я нахожусь здесь, в 2052 году. Май – начало короткой весны, если придерживаться нынешнего календаря. Старик, пользуясь своим положением, гонял меня, как последнего мальчишку. Принеси, убери, сделай. Учил, надо заметить, мало, больше присматривался, будто проверяя мою смекалку. Иногда, в особых случаях, помогал советом, роняя скупые рубленые фразы. Что я чувствовал? Не знаю. Точнее, не помню. Возникло чувство, похожее на злобу, направленную на самого себя. Жил, работал – и надо же было умудриться вляпаться в нечто необъяснимое, что зашвырнуло меня в будущее, словно слепого щенка. Прекрасное далёко, чёрт бы его побрал!

Раненый, то есть Сергей – приёмный сын Борисыча – начал понемногу выздоравливать. Опираясь на палку, выходил во двор, помогая старику по хозяйству. Я не медик, но, на мой взгляд, долго он поправляется. Хотя чему удивляться – лекарств-то нет. Что там лекарства – бинтов не было! Любая тряпка, особенно из хлопка – большая редкость. Пока Сергей лежал, я попросил старика не рассказывать ему о моём происхождении. Мол, если будет надо, сам расскажу. Для него я – обычный житель из южной промзоны, который отстал от экспедиции «головастиков» (как здесь иронично называли людей, занимающихся «наукой»). Мою неосведомлённость в бытовом плане объяснили травмой головы, вызвавшей небольшую потерю памяти. Это лучше, чем считаться блаженным, который утверждает, что провалился из прошлого. Изредка, когда выдавалась свободная минутка, болтал с выздоравливающим. В отличие от старика, молчуном он не был и поговорить любил. Рассказывал про городища, в которых побывал, о людях, живущих в округе. Округа – это район в радиусе двухсот-трёхсот километров. И чем больше я узнавал, тем страшнее становилось.

То, что мне поведал старик, дополнил деталями Сергей, описывавший суровые реалии жизни. Суровые – это для меня. Для него – привычные будни. Как я понял, Борисыч меня ещё жалел, чтобы я сразу в ступор не ушёл, узнав, как обстоят дела в реальности. А может, и нет – просто он и сам подзабыл разницу между временами. Немудрено, если принять во внимание, сколько лет прошло. Как-никак сорок два года! Сорок два года беззакония и хаоса, разрухи и постоянной борьбы за жизнь. Это только в книжках и голливудских фильмах мир сразу строит новое общество, едва оправившись после красочной мировой катастрофы. Первое, что меня удивило, это вопрос Сергея – умею ли я читать. В ответ на мой изумлённый взгляд он с некоторой гордостью сообщил, что умеет не только читать и писать, но знаком с математикой и историей.

Как выяснилось, те люди, которым сейчас от тридцати до сорока лет, то есть выросшие в новом, разваленном до основания мире, в большинстве своём неграмотные! А чему вы удивляетесь, господа? Эти рождённые в 2010-2020 годах были лишены всего, а в первую очередь – привычного для нас детства. С младенчества видели лишь одно – борьбу за выживание. Никаких школ, университетов и телевизоров с интернетом. Их родители были озабочены другим – выжить, достать еду, защититься от бандитов и хищников. В крупных посёлках было несколько начальных школ, но их явно не хватало. А на отдалённых хуторах и в деревушках? Да, там были грамотные старики – такие, как Борисыч. Некоторые из них пробовали учить детей, но на уроки не всегда находилось время. Вот и выросло целое поколение людей, для которых образование – это пустой звук.

С медициной, даже в больших городищах, дела обстояли не лучше, чем на периферии. Конечно, ещё живы врачи, получившие образование в конце двадцатого века, но их осталось немного. Есть и другая сторона медали: большинство из них в этих новых условиях как специалисты, гроша ломаного не стоят! Привыкли полагаться на электронику, которой практически не осталось. Молодых нет – учиться негде. По рассказам Сергея, у некоторых докторов есть ученики, но это проблем не решит. Новоявленные эскулапы достигали уровня сельского фельдшера, не больше. Доходило до смешного – в деревнях появились шаманы и ведуньи. Всё это, вместе с новым климатом, оптимизма не добавляло. Люди, особенно в начале весны, массово болели. Да, та самая цинга, от которой страдали первые участники северных экспедиций и экипажи парусных кораблей во время дальних плаваний! Это заболевание всегда сопровождает социальные потрясения, особенно такие, как война и голод. Конечно, люди собирали клюкву, бруснику, чернику, но на всех её не хватало. Лишённые самых необходимых витаминов, они росли слабыми, лишёнными иммунитета к самым простым заболеваниям. Почему? Да потому, что их родители, люди моего поколения, были не лучше. Сравните своё здоровье с родительским – чьё крепче? Уже в 2009 году врачи признавали, что лишь около пятнадцати процентов новорождённых можно считать абсолютно здоровыми. У каждого третьего – хронические заболевания. И после этих чисел вы полагаете, что ваши потомки, выросшие в голодные годы, будут крепче?