В одно из воскресений технологический институт организовал «день открытых дверей».

Ночью прошел дождь. В институтском саду пахло мокрыми листьями и увядающим яблоневым цветом.

Из-за реки поднялось солнце. Едва коснувшись сада, оно оживило его, туманная пелена испарений заколебалась и потянулась вверх. И сразу отчетливо, ярко возникла бронзовая фигура Ильича у входа в институт.

Люди, сойдя на трамвайной остановке, направлялись к институту по узкой аллее.

«Добро пожаловать!» — приглашал плакат над входом.

— Еще Вольфганг Гёте сказал, что быть человеком — значит быть борцом. Ты знаешь, кто такой Гёте?

— Я не знаю, но я прочту. У тебя есть?

— Есть. Только тебе еще рано. Читай то, что рекомендуют в школе, и то, что я тебе буду давать. Но быть человеком — значит быть борцом, — это ты заруби на носу, потому что ты, надеюсь, хочешь быть человеком, а не тряпкой. И не строй недовольную физиономию, когда я говорю тебе: это делай — это хорошо, хотя и трудно, а этого не делай — это плохо, хотя и легче. А то вон мать обвиняет меня в жестокости к тебе. Я жесток к тебе?

— Я… я не знаю. Мне можно… если я буду вставать в полдевятого?

— Отставить. Восемь часов, точка! Физкультзарядка, турник, холодная вода. Завтрак. Школа. Твердый распорядок дня. Помни: у тебя чахоточный родитель. Здоровье и воля! И ничего не откладывай на завтра. Умри, а сделай сегодня! У тебя трезвая голова и — только не задирай носа — есть умишко. Если хочешь что-нибудь сделать в жизни, — а ты хочешь, должен, я тебя заставлю наконец, — ты обязан подчиняться всему, что я тебе говорю. Ты мне веришь, нет?

Прошло полтора месяца со «дня открытых дверей». С веселым звоном шли первые утренние трамваи к студенческому городку.

Две девушки, взявшись за руки, не спеша обходили сад. Одна из них — тоненькая, с косичками — с беспечным оживлением поглядывала в глубь сада.

— Смотри, пора уже яблоки собирать. Как быстро время летит, Надя!

Она похудела за эти полтора месяца, Женя Струнникова. Только живое лицо да веснушки на лбу придавали лицу прежнее беспечно-детское выражение. Она была в той же розовой кофточке с пушистыми шариками на шнурочках, пропущенных через прорез воротника, на ногах — не туфли, как у Нади, а легкие спортивные тапочки, отчего Женя казалась еще меньше ростом, совсем подростком.

Надя Степанова сменила свой белый костюм на голубое платье. Она не разделяла оживления подруги — шла задумчиво, опустив глаза.

Комсомольская организация механического факультета избрала своим секретарем Федора Купреева.

Федор принялся за работу горячо, но в первые же дни вдруг обнаружил странное и непонятное противодействие Ванина большинству своих начинаний.

— Здесь вы очень круто поступили. Не подумали, — говорил Ванин о нерадивом в учебе студенте, которого исключили из комсомола. — Вы так растеряете всех комсомольцев.

— Какой же он комсомолец? — возражал Федор. — Его и в институте держать нельзя, три «хвоста»…

— А вы говорили с ним? Я вот узнал, что у него плохие условия… Надо ему помочь.

Каждую субботу, ровно в пять часов, Ванин вызывал Федора по телефону и спрашивал:

— Вы еще не ушли? Не можете ли зайти ко мне?

Это значило: не зайдете, так пеняйте на себя. При виде мальчишески-укоряющих глаз Ванина, приподнятых худых плеч вновь росло удивление: каким образом этот добрый и застенчивый человек вот уже в течение нескольких месяцев властно направлял всю жизнь партийной организации?

Часто в субботний вечер в институт заходила жена Ванина Зинаида Сергеевна и ждала его в канцелярии. Ванин, окончив совещание, спускался к ней вниз, семенил рядом, счастливый, смущенно раскланиваясь со встречными студентами. При этом он говорил жене:

— Это отличник… А это — талантливый математик, знаешь…