Гардемарин Блейн был уволен со службы в 08:00 часов в шестой день недели, в тридцать пятый день пятого месяца 2190 года. Эта церемония состоялась на парадной палубе корабля «Тиран», весом пятьдесят миллионов тонн, во время его стоянки у Каллисто, в девяти месяцах пути от Терры к Юпитеру.

Блейн — стройный, рыжеватый паренек, год как из Академии — покорно стоял по стойке смирно, пока коммодор зачитывал приговор суда: виновен в попытке взорвать бомбу с целью разрушить главный корабль Флота.

— В прежние годы, — говорил коммодор, — человека, предпринявшего пусть даже безуспешную попытку разрушить корабль, а значит, лишить жизни восемнадцать тысяч товарищей, ожидала страшная месть. Но ныне закон утверждает, что общество не может требовать смертной казни за подобные преступления.

Чарльз Йейтс Блейн, Общество возлагало на вас надежды, верило в ваши способности и преданность. Ныне вы лишаетесь этого доверия. Общество дало вам положение и обязанности, от которых теперь вы освобождаетесь. Общество даровало вам гражданство и привилегии пользоваться его благами, ныне эти привилегии отменяются. Вы более не член Объединенного Флота Планеты и не имеете права носить форму.

Забили барабаны. Коммодор подошел к Блейну, сорвал знаки гардемарина с его воротника и золотые нашивки с обшлагов и бросил их на пол. Туда же полетели серебряные пуговицы с орлом — символом Флота.

Я разделся и встал под душ, а потом попользовался массажером, но все равно чувствовал себя так, будто меня вывозили в грязи. Когда я надевал свежую рубашку, в нагрудном кармане что-то зашуршало.

Это была сложенная вчетверо и запечатанная капелькой красного воска записка на тонкой голубой бумаге. Она была короткой и деловой:

«Бен, это моя девяносто вторая записка, поэтому не мешкай. Мне кажется, я напал на след чего-то очень опасного. Если мне придется исчезнуть, это будет означать, что я был прав. Не хочу впутывать тебя в это дело, но прошу сообщить Трилии: „Подтвердилось“. Пожалуйста, сделай это для своего друга. Пол».

Пытаясь докопаться до смысла, я прочел записку трижды, но так ничего и не понял. Затем бумага стала пеплом и развеялась в пыль.

Зазвонил телефон.

Приключение — это когда кому-то где-то далеко приходится преодолевать трудности. Сейчас все это происходило со мной. Сто восемнадцать дней — не вечность, но их вполне достаточно для того, чтобы семечко проклюнулось, стало растением, и на этом растении созрел помидор.

Вполне достаточно, чтобы на голых ветках зимних деревьев набухли почки. Вполне достаточно для того, чтобы выросла полуторадюймовая борода; чтобы воздух в кабине стал душным и вонючим; чтобы прибор для очистки воды покрылся налетом зеленой плесени; чтобы выскрести последнюю банку консервов до крошки, а потом разломать ее и вылизать дочиста. Вполне достаточно, чтобы последняя бумажная одежда разодралась в клочья, обнажив грязную землистого цвета кожу, сквозь которую проступают кости. Вполне достаточно, чтобы мысли миллионы раз обежали черепную коробку, подобно белке в колесе, и в конце концов превратились в маленькую кучку полуразрушенных инстинктов.

Ну что тут скажешь? Даже падение Рима изложено в трех томах. Время шло.

Я миновал Луну на полной межпланетной скорости, вздыбил земную атмосферу на тысячи миль вокруг и увидел, как докрасна раскалился кристоновый корпус лодки. По счастью, что-то из случившегося пробилось в мое сознание. Я затратил немало усилий, прежде чем мне удалось сесть к пульту управления и рассчитать траекторию приближения. Проделывая это, я громко хохотал над чем-то очень забавным, а потом опять впал в забытье. Через некоторое время началась вибрация. В кабине было жарко, а вибрация становилась все сильнее и сильнее. Трудно было сообразить, что необходимо делать, но еще труднее потянуть рычаг, находившийся у меня под рукой. Это была тяжелая работа, раз или два я забывался и почти засыпал. Но, вероятно, какая-то часть меня понимала, что сделать это очень важно. Я все-таки вытянул его и услышал звуки, которые, скорее всего, были щелканьем замыкающихся реле и начавших работать автоматов. А может, это просто смотритель, подстригающий лужайку над моей могилой? Мысли о могиле привели меня к мысли о Земле. А потом на меня наехал двадцатитонный каток и раскатал в лепешку до такой толщины, что сквозь меня просвечивало красное солнце, потом оно потухло и стало рокочущей темнотой.

Пытаюсь проанализировать ситуацию в свете последних событий. Я делал ставку на то, что Краудер скроет мое бегство, чтобы избежать необходимости давать разъяснения. Я надеялся, что он считает меня погибшим. Но Краудер опередил меня. Он учел, что я могу добраться до Терры в G-лодке, и подготовил свою версию происшедшего. Вероятно, на моем пути были расставлены кордоны, и только принцип «иголки в стоге сена» позволил мне пройти незамеченным. По крайней мере, до последних нескольких тысяч миль, когда наземные и спутниковые станции все-таки обнаружили меня.

Несомненно, они следили за моей лодкой, когда она вошла в атмосферу, но затем упустили меня. Несмотря на заверения Спасательной службы, в Тихом океане все-таки трудно обнаружить плот. И только потому что голод изменил меня до неузнаваемости, я до сих пор не арестован.

Что ж, придется отменить план, по которому я намеревался сообщить о мятеже в первом же порту космофлота или в любом общественном учреждении, до которого мне удастся добраться. Я должен оставаться неузнанным и пробираться инкогнито, а затем изложить свою версию случившегося кому-нибудь из моих влиятельных знакомых в Вашингтоне. Это будет не слишком трудно. Границ и паспортов не существовало, не существовало также каких-либо ограничений на передвижение. Не было причин, для того чтобы кто-то слишком внимательно рассматривал меня, если только я сам не привлеку к себе внимания. С этой мыслью я и уснул. Впервые за четыре месяца — в кровати.

Лахад-Дату оказался портом из бетона и алюминия, окруженным хибарами и пальмами, на северной стороне бухты Дарвел Северного Борнео. Мой новый приятель, суперинтендант Отака, подбросил меня туда, снабдив старой матросской робой и сотней кредиток в качестве платы за то, что во время нашего семисотмильного путешествия я помогал вести катер сквозь сложные морские течения. Я употребил их на то, чтобы съесть бифштекс, постричься, купить костюм и снять комнату в гостинице. Именно в такой последовательности. На острове я мылся соленой морской водой, этого было достаточно, чтобы поддержать чистоту, но для восстановления душевного равновесия нет ничего лучше потока горячей пресной воды и мыла. А плюс к этому еще двенадцати часов сна в хорошей кровати.

Миссис Макреди поставила передо мной великолепный завтрак. Я даже не представлял себе, что так голоден, пока не почувствовал запах готовящейся пищи. Я ел, а мужчины разговаривали. Я даже не пытался следить за их беседой. Мне казалось, что я все равно ничего не пойму, даже если бы и знал их язык.

— Вы уезжаете сегодня ночью, — объявил мистер Йото.

— Как?

— Вас отправят вместе с дневной партией продукции и погрузят на пароход, отплывающий за границу.

— Думаю, кому-то будет очень интересно наблюдать, как я еду по конвейеру вместе с ананасами.