В это позднее весеннее утро события в жизни Фрэнсиса Моргана чередовались с невероятной быстротой. Вряд ли кому-то еще пришлось пережить такой резкий скачок во времени и так внезапно попасть в яркую, полную жизни драму, вернее, даже трагедию; вряд ли кому-то другому удалось так близко соприкоснуться с удивительной — то ли первобытной, то ли средневековой — мелодрамой, в которую подчас превращается жизнь народов латинской расы, населяющих Среднюю и Южную Америку, — народов, как известно, отличающихся пылкими чувствами и необузданными страстями. Да, можно сказать, что в это утро судьба не церемонилась с Фрэнсисом Морганом!

Однако пока он лениво валялся в постели, не зная даже, пробудился ли мир ото сна. Да и сам Фрэнсис еще окончательно не проснулся. Накануне он до поздней ночи играл в бридж и потому поздно встал. Поздно позавтракав фруктами, молодой человек направился в библиотеку — элегантно обставленную, но выдержанную в строгом стиле комнату. Отсюда его отец до конца своей жизни отдавал распоряжения, занимаясь многочисленными делами.

— Паркер, — обратился Фрэнсис к камердинеру, служившему еще его отцу, — не замечали ли вы — не начал ли Р. Г. М. полнеть перед смертью?

— О нет, сэр, — был ответ. В тоне его слышалась почтительность отлично вышколенного слуги; правда, Паркер невольно окинул не слишком одобрительным взглядом дородную фигуру молодого хозяина. — Ваш отец, сэр, не утратил стройности до конца своих дней. Он и под старость был таков же, как в молодости: широкоплечий, с мощной грудью и широкой костью, но талия у него так и осталась тонкой, сэр. Нынешние молодые господа могли бы ему позавидовать. Очень уж он за собой следил — каждое утро ровно полчаса делал в постели гимнастические упражнения. Ничто не могло ему помешать. Он называл это своей религией.

— Да, у него была редкая фигура, — рассеянно ответил молодой человек и бросил взгляд на биржевой телеграф и на телефоны, поставленные тут еще его отцом.

Деньги, как и молодость, ни в чем не знают отказа. Поэтому Фрэнсис Морган, обладавший и деньгами, и молодостью, в одно прекрасное утро, недели через три после прощания с Риганом, очутился на борту зафрахтованной им шхуны «Анжелика». Шхуна только что попала в полосу штиля на близком расстоянии от берега.

Море было гладким как зеркало, и судно еле-еле покачивалось на волнах. Фрэнсис скучал. Избыток кипевшей в нем энергии неудержимо увлекал его навстречу неизведанному. Он попросил капитана, — это был метис, сын индианки и ямайского негра, — приказать подать ему шлюпку.

— Здесь, пожалуй, можно подстрелить какую-нибудь обезьяну, или попугая, или еще что-нибудь в этом роде, — объяснил Фрэнсис, разглядывая в свой сильный цейсовский бинокль видневшийся на расстоянии полумили берег, покрытый густыми зарослями.

— Весьма вероятно, сэр, что вы будете укушены лабарри — местной очень ядовитой змеей, — ответил капитан, он же владелец «Анжелики», причем физиономия его расплылась в широкой улыбке.

Но Фрэнсиса уже нельзя было удержать. Как раз в это мгновение он увидел в бинокль белую гасиенду

[2]

и фигуру женщины в белом платье. Женщина стояла на берегу моря и тоже разглядывала шхуну в бинокль.

Сильная головная боль вскоре заставила Фрэнсиса умолкнуть. Он обрадовался, когда Генри, уложив его в свой гамак, сам отправился на «Анжелику», чтобы передать капитану приказания молодого американца. Фрэнсис велел Трефэзену стать на якорь, но не отпускать матросов на берег. Лежа в гамаке, Фрэнсис погрузился в глубокий сон. Только на следующий день, поздно утром, он проснулся и объявил, что голова у него снова свежа, как обычно.

— Я знаю это ощущение, — сам однажды свалился с лошади, — с сочувствием отозвался его новоявленный родственник и налил ему огромную чашку ароматного черного кофе. — Выпейте-ка это, — сразу другим человеком себя почувствуете. Завтрак могу предложить вам неважный — солонина, морские сухари и яичница из черепашьих яиц. Яйца свежие — за них я ручаюсь: я вырыл их сегодня из песка, пока вы спали.

— Эта чашка кофе одна стоит целого завтрака, — заявил Фрэнсис. Он все время смотрел на своего нового родственника, мысленно сравнивая его с портретом их общего предка.

— Вы — вылитый сэр Генри, и не только внешне, — со смехом сказал Генри, уловив один из его взглядов. — Когда вы вчера заявили, что ни за что не станете со мной делиться, я готов был поверить, что предо мной стоит сам воскресший сэр Генри. Он всегда испытывал глубокое отвращение ко всякого рода дележке. Даже тогда, когда дело касалось его собственного экипажа, и в этом была главная причина постигших его бед. Во всяком случае, он ничем не поделился со своими потомками. Ну а у меня иной характер. Я не только уступлю вам часть острова Тельца, но даже отдам свою хижину вместе со всей ее движимостью и со всеми прилегающими к ней угодьями и урочищами в ваше вечное, наследственное и потомственное владение, — и даже со всеми черепашьими яйцами, которые после меня останутся. Можете вступать во владение в любой момент.

— Что вы хотите сказать? — спросил Фрэнсис.

— Одно несомненно — надо действовать быстро, — заявил Фрэнсис семейству Солано. Совещались они на пьяцце гасиенды. Леонсия взволнованно ходила взад-вперед по пьяцце.

— Несомненно! — воскликнула она презрительным тоном, внезапно остановившись. — Несомненно только одно — мы должны во что бы то ни стало его спасти!

И в подтверждение своих слов она так страстно зажестикулировала, что чуть было не задела Фрэнсиса по лицу. Затем повернулась и так же яростно потрясла кулаком перед носом отца и братьев, словно желая придать больше силы своим словам.

— Быстрее! — с жаром воскликнула она. — Еще бы не быстро! Ведь иначе… — и голос ее оборвался при мысли об ужасной участи, которая ожидала Генри в случае промедления со стороны его друзей.

— Для начальника все гринго одинаково хороши, — сказал Фрэнсис, сочувственно кивая головой. Какой прекрасной казалась ему в эту минуту Леонсия! Что за удивительная девушка! — Ведь этот господин — всевластный хозяин в Сан-Антонио. Он привык рубить с плеча и не даст Генри передышки — без сомнения, даст ему столько же времени, сколько и мне. Нужно выручать Генри из тюрьмы сегодня же!