Стоял январь 1915 года. Уже второй раз Кайзер Вильгельм II выслушивал доводы своих военачальников по поводу кампании грядущего года.

Начальник генерального штаба Кайзера с самого начала своего пребывания на новой должности вообще не был сторонником массированного наступления на восточном фронте. Эрих фон Фанкенхайн считал, что англичане ещё не в состоянии развернуть свои сухопутные силы, а французы испытывают нехватку вооружения, почему и следует добиваться победы на западе. Однако большинство влиятельных немецких генералов, а в их числе уже ставший национальным героем фон Гинденбург и канцлер Германии Бетман- Гольвег убедили Императора в необходимости наступления на востоке.

С начала войны «польский мешок» давал России ряд стратегических преимуществ, да и сейчас, при уделении большего внимания Западному фронту выступ создавал угрозу вторжения русских в Венгрию и Пруссию. Но по замыслу немецкого командования именно «польский мешок», а точнее его срез и окружение обороняющих его войск должен был привести Россию если не к поражению в войне, то к окончательному переходу и глубокой обороне.

Фон Фалькенхайн, будучи вынужденным разрабатывать план среза «польского балкона» в тот день доказывал правоту своего почти подготовленного варианта наступления. Массированный удар должен был прорвать фронт на севере русской Польши, после чего генерал Гальвиц форсировал Нарев и приступил к замыканию «клещей» с севера. Генерал Гальвиц уже получил резервы и тяжелую артиллерию для прорыва и, по расчетам фон Фалькенхайна, должен был смять русских в кратчайшие сроки и выйти им тыл на Средней Висле.

Казалось бы, лучше не придумаешь, но в тот день главнокомандующий на Восточном фронте Пауль фон Гинденбург и его начальник штаба Людендорф упорно отстаивали свою довольно авантюрную по замыслу и более результативную в итоге версию кампании и всё больше склоняли Кайзера на свою сторону. По плануГинденбурга главный удар должен был наноситься через Гродно на Минск, не оставляя армиям русского Северо — Западного фронта ни малейшей возможности вырваться из–за замкнувшихся у них за спиной «клещей».

Генерал- майор Бржозовский оглядывал его крепость из окна своей скромной комнатки. 58-летний генерал задумчиво гладил остроконечную бородку и обдумывал серьезность своего положения. Падающий крупными хлопьями снег будто бы напоминал ему о тяжелой ответственности, ложащейся на его плечи.

Николай Александрович днём ранее распрощался с отозванным для получения новой должности генерал- лейтенантом Карлом Август- Шульманом и принял из его рук командование крепостью, в которой Бржозовский ранее был начальником артиллерии. Новоиспеченный комендант Осовца был рад повышению и возможности проявить инициативу, но, понимая стратегическое значение крепости, испытывал чувство надвигающейся бури, хорошо знакомое ему, участнику уже четырех войн.

Осовец оборонял «коридор» между реками Неман и Вислой- Наревом- Бугом, с важнейшими стратегическими направлениями Петербург- Берлин и Петербург- Вена. Крепость перекрывала основное магистральное направление на восток. Кроме того, Осовец находился в верхнем внутреннем углу «польского балкона», и то, что верхняя немецкая «клешня» ударит здесь, уже понимали в генштабе русской армии. Догадывался и Бржозовский.

Крепость состояла из четырех, соединенных между собой траншеями, фортов и находилась в излучине реки Бобр. На западном болотистом берегу, под прикрытием крепостных орудий, находилась пехотная полевая позиция, названная Сосненскою. В северной части располагалась батарея полевой артиллерии, а в центре- единственный во всей России- артиллерийский ДОТ, оборудованный броневой башней под орудия калибра сто пятьдесят два мм. Рядом с ДОТом был построен склад с боеприпасами, рассчитанный на две тысячи зарядов. В итоге, в середине местечка Осовец возник укрепленный район, внутри которого находились склады боеприпасов и провианта, госпиталь, церковь, казармы, ружейные мастерские и кладбище. Гарнизон крепости состоял из одного пехотного полка, двух артиллерийских батальонов, небольших подразделений саперов и обеспечения. Артиллерийский парк Осовца состоял из двухсот орудий от пятидесяти семи до двухсот трех мм.

С севера и юга от крепости простиралась болотистая местность, и поэтому немцы могли наступать только в лоб. Первый натиск тевтоны предприняли ещё в сентябре четырнадцатого года. Как только германские части подошли к крепости, на Осовец повалили густые цепи пехоты. Перевес в силах немцы имели многократный (по подсчетам защитников в атаку шли около сорока батальонов) и сразу оттеснили полевую оборону русских до линии, позволяющей вести артиллерийский обстрел крепости. Вскоре германцы начали обстрел из нескольких десятков орудий калибра двести мм. Через два дня немцы пошли в атаку, которая была подавлена блестящим огнем крепостной артиллерии. А на следующий день «колбасники» и вовсе отступили, спешно отводя артиллерию: русские войска провели две фланговые контратаки.

Утром третьего февраля 1915 года немцы начали ураганную артподготовку. Вся огневая мощь была направлена на то, чтобы перемешать с землей русских, защищающих первую линию выдвинутых полевых позиций.

Подпоручик Котлинский сидел на корточках в невысоком окопе, закрыв уши руками. Немцы вели беглый огонь. Грохот стоял несусветный. Стонов раненых слышно не было. Владимир почти ничего не слышал, кроме непрекращающихся взрывов, и с нетерпением ждал, чтобы скорее этот ад прекратился и немцы пошли в атаку. Раздражала не столько смерть, гуляющая рядом, сколько собственное бессилие. Подпоручик был отважным человеком, но он начинал бояться погибнуть ещё до атаки, не успев хорошенько отплатить врагу за свою жизнь, или, что ещё хуже, получить тяжелое ранение и попасть в плен.

Вдруг взрывы стали бить по ушам реже, а потом огонь и вовсе прекратился. Владимир нетерпеливо вскочил, отряхнул с плеч землю и стал тревожно вглядываться в сторону германских окопов. Тевтоны вылезали из траншей и строились цепями для атаки на русские позиции.

Подсчитали потери. В роте погибло одиннадцать человек, четырнадцать было ранено. Котлинский вздохнул с облегчением, подумав, что верно его роте повезло, во время обстрела он уже боялся недосчитаться и трети её состава.

Дистанция между противниками довольно быстро сокращалась, и уже вырывалась земля из- под ног у немцев, и алел слабый февральский снег… Это вела огонь крепостная артиллерия.

В начале августа грозного 1915 года новый командующий девятой германской армией Леопольд принц Баварский готовил доблестным защитникам Осовца новые испытания. Крепость была «бельмом на глазу» у немцев. План Гинденбурга о прорыве через Гродно на Минск так и не был осуществлен. К решающему штурму готовилась одиннадцатая дивизия ландвера (около семи тысяч человек, тридцать тяжелых осадных орудий, и новая неприятность для героического гарнизона- тридцать батарей отравляющего газа).

На Гаагской конференции все страны- участники, а в их числе и Германия, обязались не применять снарядов с отравляющимися веществами, но германское руководство нашло выход в использовании газобаллонных батарей, о коих в обязательствах не упоминалось. Так, благодаря немецкой изобретательности, принц Баварский с чистой совестью готовился подавить в Осовце все признаки жизни, после чего взять многострадальную крепость.

В четыре часа утра шестого августа благоприятный для германцев ветер понес в сторону Осовца зеленоватое облако хлора. Одновременно огонь открыла тяжелая артиллерия…

Подпоручик Котлинский вместе со своей тринадцатой ротой находился в казармах за Рудским мостом, когда крепкий солдатский сон был прерван огнём немецкой артиллерии.

В 1924‑м году польские саперы приводили в порядок останки Осовца.

Очередной завал был разобран. Несколько офицеров с электрическими фонариками направились внутрь разобранного помещения. Вдруг из темноты раздался окрик: «Стой! Кто идет?» Саперы «похолодели». Кто- то начал креститься.

Это был Никитин. Он томился в подземелье уже девять лет, питаясь тушенкой и сгущенкой, благо, продовольственный склад был внушительных размеров. Несчастный часовой приспособился к существованию и даже не потерял счет времени. Рядовой, конечно, был несказанно обрадован вызволению, но когда поляки стали объяснять ему его положение, он мрачнел все сильнее. Он долго не верил, не хотел верить… Не было той страны, которой он служил. Было нечто новое на ее территории, а что именно, Никитин не совсем мог постичь своим простым солдатским умом. Не было и Царя. Горькие слезы потекли из потускневших глаз солдата. Неужели, он томился здесь девять лет лишь для того, чтобы услышать все это?

Понуро зашагал он за поляками наружу. Последний защитник Осовца, выбравшись из своего многолетнего убежища, сразу ослеп от солнечного света. Но ему уже было все равно.