Усадьба сумасшедших (сборник)

Лорченков Владимир

В сборник кишиневского журналиста Владимира Лорченкова вошло три повести, разоблачающие тайны "второй древнейшей профессии". История и Любовь - вот что может сохранить чистоту души в продажном мире...

Содержание:

Усадьба сумасшедших

Руническая Молдавия

Прощание в Стамбуле

Усадьба сумасшедших

Вступление

— Значит так, мальчики, тексты нужны сейчас. Срочно.

Замура приятно улыбается. Вид у нее, как у доброй провинциальной учительницы словесности: косы, нелепо выглядящие на голове тридцатипятилетней женщины, правда, они русые, эти косы, о, да, этого у нее не отнимешь, — белокурая бестия, — голубые, чуть на выкате, как у Крупской, глаза, юбка ниже колена – единственная длина, которую может позволить себе полная женщина, если у нее есть чувство меры, конечно, а оно у Замуры есть. Но внешность ее, согласно избитым канонам, обманчива. Замура – жесткая, неприятная сука. Такая, какой и должен быть редактор партийной газеты, да и вообще – редактор. Тем более, что партия эта – Демократическая – готовится к выборам, и в офисе газеты – предрождественская прямо‑таки суета, толчея, и радостное ожидание праздника. Что положит Дед Мороз под елку: двадцать процентов голосов, или, того глядишь, тридцать? Рядом с Замурой – добрый полицейский Марчков. Был редактором «Советской Молдавии». Здесь он – ответственный секретарь. Раздает убогим те деньги, которые успевает спасти из загребущих рук Замуры.

— Писать будете прямо здесь, — чеканит она, а Марчков участливо спрашивает:

— Кофе с коньячком хотите?

Мы дружно киваем. Погода мерзкая, как же без коньячка? Пока кофе варят, — в штаб–квартире Демократической Партии растворимых суррогатов не бывает, — я тупо гляжу в монитор наборного компьютера. Ох уж эти южане… Как сделать сто пятьдесят строк интервью, если по ходу беседы кандидат мычал и блеял? Святая простота Гагауз Ери. Представитель нашей партии в этом благословенном крае понятия не имел, что делать с привезенными нами плакатами. Расклеивать? Ах, вот оно что…

Глава первая

Вполне возможно, что вы, читающий эти строки, не живете в Молдавии, и потому не знаете о том, что такое Гагаузия. Это не сорт вина. Напротив – Гагаузия сама может похвастаться бесчисленным множеством вин, винзаводов и виноградников. Итак, как вы уже догадались, Гагаузия – местность. Территория. Или, говоря языком официальным, – Автономия в составе Молдавии. До сих пор не выяснено происхождение гагаузов, как народа. По одной из версий, бывшей долгое время официальной, гагаузы – потомки турок, принявших христианство, и осевших на юге Молдавии. Позже гагаузские исследователи опровергли эту гипотезу при поддержке, чтобы не сказать — полном попустительстве властей автономии. Что не помешало им, властям, выбить безвозвратный кредит из турецкого правительства, на строительство водопровода (вода – вечная проблема юга, сыновей его – югов, и во имя, аминь…). Спекулируя на «братских» отношениях, конечно.

Среди достопримечательностей Гагаузии: вино, брынза, ишаки, как основное транспортное средство. Но с 19 мая 1997 года по 20 мая того же года число предметов гордости Автономии увеличилось, должно быть, на два. Список тогда выглядел следующим образом: вино, брынза, ишаки, я – Владимир Лорченков, и Сергей Чуриков.

Мы ехали по скверной гагаузской дороге в «Жигулях». Вел машину необычайно толстый активист Партии – ближе к концу поездки мы его раскусили, а Чуриков даже обматерил. Еще бы, ведь шофер не захотел остановиться у придорожного кафе на обратном пути, а мы были голодны. Но он‑то, мать его, голоден не был! И потому не проявил должной любезности! Это потом. А сейчас мы едем, и я с восторгом тычу пальцем в ишака, бредущего нам навстречу. Ах, как хорошо, когда тебе семнадцать лет, дел по горло, и ты этому рад, и едешь туда, где никогда не был, да еще работаешь в предвыборном штабе (какая разница – в чьем?!).

Ишак! Первый и настоящий ишак, которого я в своей жизни увидел! Надо же! Определенно, повод для восторга. И небо было синим, и активист, брезгливо поджав слюнявые губы, гнал машину в Комрат – о, наша южная Пальмира ссохшихся трубопроводов и гипюровых кофточек! – а мы радостно посмеивались. Все? Нет. Ярко–синее небо. Сейчас я просто уверен, что на его фоне великолепно смотрелся бы мой первый воздушный змей, купленный лишь год назад. Он ведь тоже синий, мой змей, и он непременно слился бы с небом, и тогда мне казалось бы, что я держу на веревке само небо.

Несмотря на место своего рождения (конечно, он родился, а не был изготовлен) – Каролина Бугаз, — змей мой не проявляет упрямства, свойственного его землякам – украинцам. Он летит туда, куда я его направляю. Кажется, только сейчас я понимаю, почему так полюбил эту игрушку (ах, да, еще и кулинарию, но об этом потом). Это – единственное на свете существо, которое делает только то, что я хочу, и ничего больше, и совершенно притом не задает никаких вопросов. Item… (итак – для тех, кто плохо знает латынь, а к ним отношусь и я), мы выяснили, что никаких воздушных змеев в синем небе Гагаузии, под которым мчался наш «Жигуленок», не было. От зноя воздух дрожал – натуральнейшим образом, как стекла в доме у аэропорта, когда там взлетает многотонный грузовой самолет. Через несколько часов наш «Арго» причалил к пристани – дворику местного профтехучилища, где неустанно трудился на ниве просвещения (один экзамен – канистра вина или десять килограмм брынзы) наш Первый Кандидат… Осел, каких мало сыщешь, как, впрочем, и все последующие кандидаты – вынесли мы свой строгий приговор верхушке представительства Демократической Партии Молдовы в Гагаузии образца 1997 года.

Глава вторая

1941 год. Предместье Кишинева Костюжены – бывшее Костюженское поместье, реквизированное Советской властью под виноградники. Но это землю отобрали. А дом помещика приспособили под приют умалишенных. Там сейчас на кухне суетится сестра бывшего владельца поместья, ныне – сестра милосердия, нянечка и кухарка одновременно. Из жалости (старухе – 97, она полуслепа) ее не расстреляли, как брата. Старуха ставит кастрюлю с супом для больных на стол, пролив немного на скатерть, и выглядывает в окно, вслушивается в дорогу. Скоро сверху, — с того места, где сейчас расположена Верхняя Ботаника, а тогда еще – виноградники, — должна заскрипеть повозка, в которой привезут нового главного врача больницы. Управляющего, как тайком называет его кухарка по старой памяти.

По Верхней Ботанике, да и вообще – по Ботанике, лучше пройти пешком. Мы, должно быть, непременно поспеем за главным врачом, который, сидя в телеге, уныло глядит на глянцевые лужи, пузырчатые от холодного, мелкого дождя. Осень.

Осень в Молдавии – это нечто. Может быть, только в Чили она не хуже, но насладиться чилийской осенью – прелюдией к зиме, утонченному аперитиву для глаз, пикантной закуской перед зимним жарким, — нам помешают стоны трех тысяч журналистов, отправленных на досрочную реинкарнацию стариком Аугусто. Пусть будет Молдавия. Пусть будет ее, — и моя, — осень.

Некогда Бульвар Советской Армии, — теперь Траяна, — нерв Ботаники. Начавшийся у Ворот Города (они и в самом деле – ворота, я видел, как они по ночам закрываются) – двух зданий в виде калитки, Бульвар заканчивается тяжеловесным мостом, соединяющим район с Центром города. Мост переброшен через Долину Роз, и та гладит ему брюхо колесом обозрения и многолетними ивами. Хотел бы написать – многовековыми, но мой город так молод, ах, так молод… Мой мост – издыхающий кит городского строения, мой мост, дрожащий от множества машин, мой мост…

Одно из пересечений Бульвара – улица Дачия (проспект Мира). Осенью деревья, высаженные по обеим ее сторонам, — а мой город зелен, ах, как он зелен…, — помогут и спасут любого дальтоника, любого слепца, любого равнодушного. Все цвета мира, все полутона и все оттенки его живут осенью на листьях деревьев, высаженных по обеим сторонам улиц моего города. Проезжая в троллейбусе, вы не отведете взгляда от них, этих цветов и цветков, тонов и оттенков, и, проехав, горько пожалеете, а о чем – неважно. Но мы, мы – проехали, и вот, мы наверху. Улица Гренобля. Холм. А там, – в долине, — виноградники бывшего Костюженского поместья.

Глава третья

— И неужели ничего нельзя поделать?

Старик с красноватыми прожилками на бледном носу умоляюще складывает руки на груди. Пахнуло валокордином. Он – писатель – фронтовик. Был хорошим фронтовиком, но стал плохим писателем. Что ж, лучше быть живым, но плохим писателем, чем каким угодно, но мертвым.

В преддверии дня Победы старик умолил меня опубликовать его полуполосное творение, окончательно добив отказом от гонорара. Ему, видите ли, хотелось лишь увидеть свою «окопную правду» в газете, а все остальное неважно. Врал. И я видел, что он врет, но, сердобольный дурак (да я, а не он!), текст опубликовал. Текст а–ля Вася Теркин. Все там было: удалые фронтовики, что под гармошку клали немцам по самые гогошары, песня лейся – разлейся, путь до Берлина, легко, шутя, играючи, а если кто и сдох, так все пускали слезу, благодарили партию, проклинали фашистов, и снова пели и плясали на бортах поверженных немецких танков.

— Ведь неправда? – дал я ему тогда последний шанс.

— Неправда, — печально согласился мой Твардовский. – Но вы напечатайте. Денег не надо.

Глава четвертая

1941 год. Осень. Чепуха, которую, по мнению управляющего, молол крестьянин, завезший Василия в дом умалишенных, обернулась тремя полицаями, вторжением обиженных на злую судьбу румынских войск, стремительным их наступлением при поддержке немцев и спешным бегством персонала больницы. Андроник с ними даже познакомиться толком не успел.

Итак, осталось нас немного, – напевал под нос управляющий, бережно ступавший латанными – перелатанными подошвами старых ботинок по гравию дорожек больничного парка. Напевал, и резко сворачивал, завидев пациента по фамилии Доду. Тот, безобидный малый, почему‑то воображал себя муравьем, и панически боялся приближавшихся людей. Раздавят, раздавят, раздавят, — быстро шептал идиот, опустившись на корточки и сжав голову, посинев от страха. Потому без особой надобности к Доду старались не подходить. Терпел он лишь приближение старой сестры милосердия (сестры эксплуататора, — беспощадно думал Андроник, сын врага народа). Та приносила больному миску с едой, ставила ее метрах в пяти от несчастного и долго крестила того щепотью скрюченных пальцев. Словно соль разбрасывает, – с презрением думал Василий.

В благодарность за уход муравей–Доду изредка приносил, осторожно озираясь, к дверям кухни, где работала старушка, гусениц и погрызенных майских жуков. Василий, как и все жестокие люди, по отношению к животным — гуманист до мозга костей, — Доду не любил. Но связать «муравья» и запереть в палату для «буйных» теперь уже было некому: санитары тоже сбежали.

Из персонала в больнице остались лишь старушка, он, Василий и медсестра Стелла, которую новый управляющий при других, более благоприятных, обстоятельствах, выгнал бы. У него были серьезные сомнения в том, что девушка способна хотя бы укол правильно поставить: Стелла, восемнадцати лет, в медицинском училище отучилась лишь год.

Глаза у нее были раскосые, взгляд (черт, и эта – туда же!) сумасшедший, и где‑то в селе у нее подрастала младшая сестра, которую уже собирались выдать замуж. Но глазами и почти замужней сестрой достоинства девушки, — если это, конечно, можно считать достоинствами, — не ограничивались – Василию довелось мучительно покраснеть, когда он, нечаянно (а так ли уж нечаянно, а, управляющий?) задел локтем ее большую грудь (большая грудь, — некрасиво, непропорционально…). Поскольку большой груди Василий у женщин не любил (и, конечно же, ошибался в себе) то извинился несколько сухо, дабы она не приняла это случайное прикосновение за попытку завязать более тесное знакомство. Девица ничего не ответила, лишь глянула ему в глаза, нагло и вызывающе, как это умеют делать в Молдавии сельские восемнадцатилетние (по местным меркам – старые девы) незамужние женщины. Из‑за этого Василий рассердился.

Руническая Молдавия

Вымышленная история Молдавии в рунах, дневниках, анкетах и мифах

Часть первая

Скандинавская легенда гласит, что Одину и его жене было пророчество, и оно открыло ему, что его имя превознесут в северной части света, и будут чтить превыше имён всех конунгов. Поэтому он вознамерился отправиться в путь, оставив страну турков. Молдавия тогда тоже была страной турков. Из этого, а также на основании многочисленных фактов (которые в изобилии, но чуть позже, будут предоставлены читателю этой книги) мы делаем вывод: Один жил в Молдавии. Уходя, он оставил нам трехцветное полотнище. Три цвета было на нем: желтый, синий, красный. Поверх них Один начертал орла, который в когтях держит щит. А на щите Один начертал голову зубра.

Руны старшего Футарка говорят, что желтый цвет на полотнище значил связи и закон. Синий – мир, а красный – мужество любить и защищать свою любовь. А орла Один избрал потому, что именно эта птица принесла ему меда из дома Вишну.

Уходя, Один взял с собой множество мужчин и женщин, драгоценных камней, скота, оружия, вина и хлеба. Но он обещал вернуться, и с тех пор Молдавия ждет белого бородатого человека, который приплывет в страну на дракаре — судне викингов. Приплывет, чтобы стать здесь богом.

Глава первая

Сейчас цвета этого флага Молдавии несколько потускнели, — думаю я, глядя на полотнище. Вчерашний дождь постирал его, оно полиняло, и теперь ветер хочет унести флаг с собой. Полотнище вывешено на стене кишиневского аэропорта. До прилета президента республики остается полчаса, но мне не хочется заходить в комнату ожидания, где уже собрались другие журналисты. Нас немного – котировки акций предприятия Лучинский и сыновья упали после того, как депутаты переписали конституцию, и главу государства будут избирать в парламенте. Не возмутительно. Совершенно не возмутительно. Вернее, все равно, и я благодушно курю, любуясь выцветшим флагом Молдавии, который украшает стену реконструированного аэропорта. В комнате ожидания – человек пятнадцать. Смотрят телевизор, а по нему показывают концерт группы «Руки вверх». Девушка с городского телевизионного канала покачивает ногой в такт песне. Все это я увидел, постоял немного, а потом вышел из здания курить и греться на октябрьском ветру. Цвет желтый – трусость, красный – стыд и смущение слабого. А синий? Синий… Пусть это будет миражом. Я достойный сын своей страны, и я люблю миражи. Маленькие дети закрывают лицо руками, чтобы спрятаться. Я верю им, и перестаю замечать их, как только они делают это. Это правило игры, и его нужно соблюдать, чтобы и тебя не заметили, когда понадобится.

Время подходит и я возвращаюсь в здание аэропорта. Нас проводят в зал для конференций, и я замечаю, что два человека, видимо, из президентской охраны, выходят с огромными сумками. Переодевается ли он в самолете?

Конференция утомительна. Мы стоим. Лучинский блещет, отвечая на каждый вопрос по пятнадцать минут. Точнее – не отвечая. Этот человек, — говорит мне позже собкор «Итар–ТАСС», — политик прошлого, потому что он говорит общими фразами. Болтает по пустякам. Некрасиво. Не цветасто. Пустышка. Двоечник. Зато он сказал: «Есть такая страна, Катар». И поднял палец. Длинный, холеный указательный палец. Здорово бы было повесить на него в этот момент пальто, подумал я.

Журналисты стоят кружком. Лучинский улыбается. Он похож на крокодила, а я – на хомяка. Мэр Кишинева Урекяну, — он тоже здесь, — вылитый суслик из мультфильма «Как мы горох делили». Хотя нет, на суслика скорее похож премьер Стурза. Большой статный суслик стоит на пороге норки и выглядывает: где там новый кредит под гарантии правительства и под расхищение? А Урекяну – на хомяка. Значит, мы с ним похожи? Где‑то допущена ошибка. Я облажался в сравнениях.

У меня нет диктофона и я делаю вид, что записываю на бумагу. Коллеги косятся. Один, из «Независимой Молдовы», поразил меня носом. Огромным волосатым носом. Я торжественно клянусь себе подстригать волосы в носу по достижении тридцатилетнего возраста. Я обещаю, мама. Мы разобьем врага и я вернусь домой в генеральской форме с чисто подстриженными волосками в носу. Так надо.

Глава вторая

Никто кроме меня не знает, зачем Один все‑таки покинул страну турков, и, собственно, Молдавию. Конечно, согласно пророчеству, ему предстояло стать конунгом в загадочной северной стране. Поскольку Один остановился в Скандинавии, где его через сотни лет провозгласили богом, исследователи считают, что искал он как раз Скандинавию. Но почему? В стране турков Один был знатным человеком, и какая разница ему была, где оставаться конунгом? Я пытался расспросить об этом его самого, но Один только смеялся, и приговаривал: думай, думай, мальчик. И вот, кажется, я начинаю понимать все это. Почему я? Видимо, потому, что несколько лет работы в газетах научили меня успешно анализировать собранную информацию. А также и потому, что никому больше это не нужно.

Бог, мифический герой, конунг Один не собирался переезжать в Скандинавию. Северная страна – не обязательно Дания, Швеция, Норвегия или Финляндия. В конце концов, Один с таким же успехом мог бы двинуться со своими отрядами на Мурманский полуостров или на Дальний Восток. Но он шел к Атлантиде, которая стала к тому времени Антарктикой. Я спросил руны, почему? О, могучий Один, мастер рун, о возлюбленная Фрея, скажите…

Один искал Атлантиду. То был огромный остров, наподобие Австралии. Его населяли процветавшие некогда племена, которые исчезли затем из‑за неведомых нам катастроф. Остров окружали скалистые островки куда меньших размеров. Так, по крайней мере, писал Солон. Один поверил Солону, хотя тот был всего лишь неудачливым писакой одной древнегреческой газеты. И только благодаря своей беспримерной наглости репортеришка Солон вошел в историю как великий философ и ученый. Ознакомившись в архивах с заметками Солона об Атлантиде, доверчивый Один решил найти эту страну. Но пошел не по тому пути, ибо нам отлично известно, что Антарктида покрыта льдами и на момент разделения единого материка на ней не обитали люди. Убедившись в этом после многолетних путешествий, разочарованный Один вернулся в Скандинавию, и, руководствуясь принципом «бери, что дают», обосновался там. Скучал ли он по Родине? Я спросил это у рун, и они передали мне слова Одина.

«Конечно мне не хватало этой страны — Молдавии, ее пустынных холмов, редких рощ, ее балканского одиночества. Пожалуй, одиночество острее этого я ощутил лишь в Венгрии, до которой тогда еще не добрались эти странные кочевники – мадьяры. В особо снежные зимы я засыпал у камина и мне снилась моя земля. Виноградники и куропатки, которых мы с братьями, когда были совсем мальчишками, поднимали с земли камнями и пытались подбить самодельными дротика ми. Мне не хватало безводных колодцев на окраине городов, крутых спусков на дорогах и неожиданных подъемов после поворотов. Я тосковал по огням «МакДональдса» в центре Кишинева и бою часов на здании мэрии, по паркам Долины Роз, в которых остановилось время, и по водонапорной башне, что стоит напротив Государственного университета. Я тосковал по улыбке девушки, которую не любил, но без которой не могу жить и до сих пор. Но возвращаться было поздно. Но я хотел найти Атлантиду и до сих пор мечтаю сделать это. И до сих пор экспедиции, снаряженные мной, отходят от моего фьорда, чтобы найти этот загадочный остров».

Что ж, завидное упрямство. Возвращаясь к причинам, по которым Один все‑таки покинул Молдавию, я не могу не упомянуть некоторые психологические аспекты, заинтересовавшие меня. Видимо, Один исходил из противопоставления. Он искал остров, но Молдавия никогда не была им. Он искал скалистые островки, но для здешнего рельефа более характерны пологие холмы. Он искал землю с богатыми залежами ископаемых, но в Молдавии их нет. Экспедиции, снаряжаемые Одином, также не были для меня секретом. Я всегда полагал, что отплытие Эйрика Рыжеволосого, открывшего впоследствии Гренландию и Северную Америку, — дело рук нашего героя. И Один не отрицает этого, — хоть он к моменту отплытия дракаров Эйрика и умер, но, черт возьми, был отчасти богом. А значит, – влиял на ситуацию и людей на подведомственной ему территории.

Глава третья

Ничего не могу сказать о выходных днях, потому что ранним утром субботы обнаружил себя идущим по проспекту Мира с коробкой шоколадных конфет в руках и полной амнезией касательно прошлой ночи. Но деньги были целы, следовательно, ночь я провел не в полицейском участке, — а там порой бывают свирепые берсерки, — и меня не ограбили. Дальнейшее время я посвятил здоровому сну. А с понедельника каждое утро бросал кости с вырезанными на них рунами, чтобы узнать, каким будет день. Своеобразное использование служебного оборудования в личных целях.

Руна понедельника

Первый бросок магических костей вызвал непонятное оживление у Министерства Юстиции. С самого утра его оцепили двухметровые мужчины в камуфляже. Всюду шныряют собаки. Удивительно, что псы не в камуфляже. Я‑то думал, правила для всех едины. Кто‑то позвонил в полицию и сообщил, что здание заминировано.

В это же время в Верховном суде подсудимый приставил к горлу нож и требует немедленно отпустить его на свободу. Я фотографирую спецназовцев у Министерства Юстиции и не подозреваю, что руны сплели два этих события воедино.

Подсудимый говорит, что в случае его смерти подельщики взорвут Министерство юстиции. Вот оно что, руны. Мой редактор отправляется обратно, а ответственный секретарь везет меня к зданию суда. Мы опаздываем – боец отряда быстрого реагирования усыпляет террориста, взявшего себя в заложники, ампулой со снотворным. Его везут на допрос в изолятор.

Глава четвертая

Разговаривая с Одином, я узнал, что поначалу бедолага надеялся обнаружить остров Атлантиду, продвигаясь в сторону Северной Америки. Естественно, он уже умер, и не мог предпринять экспедицию лично. Поэтому после ненавязчивого внушения в Винландию отправился Эйрик Рыжеволосый. Был он, по свидетельствам очевидцев, вылитым молдаванином – коштуном. Рыжеволосый, с бледной кожей, нескладной фигурой, худощавый и сильный. Невысокого роста. Голова его косматостью напоминала бизонью.

А потом, что же потом, спрашивал я Одина, — что ты предпринял, когда понял, что Северная Америка – не Атлантида? Отправлял Эйрика в путешествия снова и снова? О, говорил он мне, мальчик, ты преувеличиваешь возможности богов. К тому времени Скандинавия стала христианской, и я уже не влиял на людей.

Старому мошеннику пришлось пойти на маленький трюк, богам вообще‑то запрещенный. Он дал викингам Эйрика бессмертие. Те до сих пор бороздят моря в поисках Атлантиды. А как же телескопы и вид из космоса – жалею я Одина. Глупости, с улыбкой отвечает он, все это – ваши новые фетиши. И нашли они для тебя Атлантиду, спрашиваю я.

Атлантиду пока не нашли, но встретили две экспедиции. В 1497 году познакомились с итальянцем по имени Джон Кабот. Тот искал новы й морской путь к Азии для своего покровителя, английского короля Генриха VII.

В 1524 году — флорентийца по имени Джованни да Веррацано. Его послал на разведку король Франции Франциск I.

Часть вторая

Глава седьмая

Исследователи рунного алфавита определяют три его ответвления: Старший Футорк — германский, младший Футорк – скандинавский, и средний Футорк – англосаксонский. Есть еще и молдавский Футорк – самый старый из них, самый истинный, он – предтеча.

Давно, когда в Кишиневе не было Верхней Ботаники и новой Рышкановки, люди собрались на центральной площади города. Они стекались туда, как ручьи дождя в лужи, и постепнно наполнило площадь. Памятника Штефану чел Маре там не было, – его увезли с собой румынские офицеры, чтобы на родине не спеша вынуть из венца господаря бриллианты и подарить их шлюхам и певичкам из кабаков. И вот пока люди заполняют плотью своей площадь, я расскажу вам свидетельства рун о памятнике.

Памятник стоял с левого края площади с незапамятных времен. По словам Одина, статуя возникла со времен сотворения мира. Стояла она сначала в первобытных болотах, затем – чащах, и динозавры обходили ее стороной. Тиранозавры жрали диплодоков, ихтиозавры вырывались из воды и начинали ползать, и первые теплокровные прятались в норах. А Штефан все смотрел, и хмурился. Не по душе ему беспорядок и трусость. Так он простоял до пятнадцатого века, а по том ожил и тридцать лет воевал. А когда устал, снова забрался на постамент.

Был памятник серебряным, с венцом, осыпанным драгоценными камнями, а булава у Штефана была отлита из чистого золота.

Когда Один с дружинниками покинул Молдавию, земля стала беззащитной, и во время Второй мировой пришли румыны. Отступая, они и забрали с собой подлинную статую господаря.

Глава восьмая

«Рунический словарь»

В чем отличие старейшего рунического алфавита – молдавского Футорка, — от собратьев, старшего Футарка, младшего и срединного? В чем его отличие от современных алфавитов?

Согласно определению Одина и возлюбленной его, Фреи, старейший рунический алфавит – молдавский Футорк, не имеет определенного числа знаков. Он безграничен, и потому ему завидует даже океан. Молдавский Футорк не повинуется воле богов, он сам по себе – рок.

Каждая вещь, каждое чувство, мысль, интонация, фраза, слово, ощущение – обладает в старейшем молдавском Футарке своим знаком. Поэтому мы можем дописывать этот алфавит, расширять и сокращать, и дарить его в букете цветов, проклинать, варить с солью и лавровым листом, и продавать, как порнографические картинки, но избавиться от него мы не сможем никогда.

А поскольку точного числа знаков в молдавском руническом алфавите нет, я смогу описывать вам лишь ту часть их, которую знаю. И каждая глава здесь руна. И да поможет мне мастер Один и голубоглазая задастая Фрея, которая так и не научилась варить съедобный суп. Но она заставляет меня забыть о голоде. Я подкреплюсь тем, что разобью скорлупу ее глаз и выпью их содержимое.

Глава девятая

В понедельник боги проснулись и увидели, что льды, наступавшие с севера, подобрались к дверям их домов. Фрея разбудила Одина, и он подошел к окну поглядеть, шлепая босыми ногами по цементному полу. Картина безрадостная, отметил про себя повелитель рун, и вернулся в кровать. Фрея уперлась руками в бока.

— Неужели ты (звук «т» она растянула, несколько раз ударив языком по небу) ни–че–го не можешь сделать?!

Один не любил, когда возлюбленная Фрея буквально втыкала кисти в свои начинающие толстеть бока. Готовила она плохо, и даже секретарю его не могла толком суп сварить, когда на того наваливалась сверхурочная работа. Зато, кажется, эта молоденькая тварь (Фрея была моложе Одина на десять лет) с секретарем заигрывала. Главное, сделать вид, что ничего не замечаешь:

— Иди сюда, детка.

Ругаться, или «идисюдадетка»? Один грязно выругался.

Часть третья

Глава десятая

В девять часов утра в редакцию звонят из городского комиссариата полиции. Семилетний мальчик продал четырехлетнего брата проститутке. Им как будто недостаточно того, что брат продал брата. Или в столь юном возрасте подобные инциденты случаются гораздо реже? Мы виляем хвостами и потявкиваем – спасибо за сахарную косточку. Из кабинета выбегает директор, он пучеглаз и радостно возбужден. Машина, машина, срочно нужна машина. Нужна фотография мальчика, братика и проститутки. Я хватаю лист бумаги, ручку и фотоаппарат, водитель ждет на пороге, придерживая рукой дверь. Так, удостоверение не забыл, теперь да здравствует погоня. Забавно, но проститутку полиция не задержала. Я возвращаюсь за еще одним листом бумаги, и в коридоре офиса–трубы намеренно кричу:

— Хорошие новости – страшная катастрофа на проезжей части!

Я не циник, о руны, но тридцатилетние тетки готовы чуть ли не аплодировать этой фразе. Ах, такая милашка, сорви – голова, кошма–а-рр–ные вещи говорит, ах.

По–видимому, я вернулся не за бумагой, а для того, чтобы крикнуть глупость. Я вспоминаю о проститутке, и на миг представляю, как она оказывается симпатичной и записывается ко мне в рабство. Я закрываю дверь и вызываю лифт.

Пыльный салон автомобиля и кассета отвратительного Кузьмина. О, о, до чего отвратительно слушать песни о сибирских морозах! Я ненавижу морозы, я полтора года прожил в Мурманской области, и искренне убежден, что это – легендарный ад. Мы приезжаем в комиссариат, но там никто ничего не знает. Продал и все. Где сейчас дети, неизвестно. Вместо того, чтобы вернуться в офис и продолжить игры в сетевые «стрелялки», мы отправляемся на поиски.

Глава одиннадцатая

Споткнувшись на последней ступеньке, я попадаю в темное сырое помещение. В темноте едва ощутимы, — я близорук, я не вижу, а ощущаю, — силуэты труб. Один, мастер рун, возлюбленная Фрея, я сейчас отдам все, чтобы сидеть на носу вашего дракара, любуясь океаном. По вечерам мы бы тайком уединялись с Фреей за парусами. Днем распивали бы с Одином вино – как чудненько быть приятелем мужа своей любовницы! Но вы там, дышите морем, а я – гнилым дыханием городских отопительных систем. Эта система – чудовище, спрут, гадина, прорывшая туннель под городом. Да, конечно, она греет нас, так же, как навозная куча, но как она смрадна, и отвратительна, когда видишь ее! Будь проклято нутро этого города! Будь благословенна его поверхность!

Вы когда‑нибудь заглядывали в открытый люк, под которым протянуты трубы теплотрассы? Туда, где греются по ночам бродяги и бездомные псы?

В углу сопение. А что если… Нет, нет, я не разденусь, здесь крысы, блохи… Но блохи не страшны, они крупные, я видел даже морских блох – куда хуже вши, маленькая черная пакость. Одно фото и я у хожу. Наугад, на сопение, навожу фотоаппарат и щелкаю. Резкая вспышка, — кажется попал. Да, там, в углу. Спит, пьяная вусмерть. Проститутка – бомж. Это все равно что повар – язвенник или Казанова – гомосек.

Я разворачиваюсь, стараясь не задеть головой какие‑то крюки, свисающие с потолка, и иду к ступенькам. Внезапно я сбиваюсь с пути и попадаю в темный длинный коридор. Черт, здесь целое ответвление подвалов?! Хотя…

Глава двенадцатая

Я не пишу, что вижу в коридоре свет, потому что это было бы неправдой. В коридоре темно, но вдалеке я ощущаю сгусток тьмы, ее концентрацию. Где‑то мелькает серебристая брода Одина. Вот оно что, — сошествие в ад. Где здесь Орфей и Данте. Тот, говорят, рыжебородый. Кто еще рыжебородый? Фридрих Барбаросса. Интересно, его я здесь тоже встречу? И встречу ли кого‑нибудь вообще?

Я иду вперед все смелее, и, наконец, попадаю в комнату. Я слышу сопение. Что, еще одна пьяная проститутка? Нет, это, судя по дыханию, мужчина. А вы что, не знали что у мужчин и женщин разные дыхания?

— Кто здесь? — спрашиваю я.

В комнате по–прежнему ничего не видно. Низкий голос говорит:

— Это я – самый великий грешник на земле.

Глава тринадцатая

Со вчерашнего вечера идет дождь, и, похоже, не прекратится. В связи с этим массовые гуляния, намеченные на день выборов, отменяются. Гражданам республики Молдавии придется отдать свой голос, бюллютень, а еще «будущее». Даже «судьбу детей», если верить агитационной листовке движения «Плай Натал» (край Родной – молд.). Кучка сладеньких бизнесменов, погрязших в своем провинциальном неведении и пиаровской безграмотности даже и не подозревает, насколько хороша их «судьба ваших детей в ваших руках». Надо же – в руках. Сброс бюллетеней в урны для голосования, как массовая сдача спермы — очередного поколения Родины. Спусти в урну. Но «Наталу» это не поможет, если только я не даром ел хлеб последние четыре года. И никому не поможет, кроме коммунистов. Я бы проголосовал за них, — о, да, я спустил бы в урну во имя коммунистического реванша, — да только не хочется ставить крестик напротив графы «бизнес сына главного коммуниста Молдавии Воронина».

Я захожу в среднюю школу номер шесть, при который открыт участок для голосования.

Рядом с наблюдателями, — большинство, как обычно, от коммунистов, — буфет. Пирожки старые, спиртного не продают. Не то, что на прошлых выборах.

В парке Национального Собрания я сажусь на скамью и с облегчением вытягиваю ноги. Проходящий мимо патруль, — пара полицейских с тремя карабинерами в смешных красных беретиках, что делает их похожими на экзальтированных посетительниц художественных выставок, — косятся на бутылку минеральной воды в моей руке.

На паркете серого неба вальсируют облака. По стволу старого дуба, что у фонтана, осторожно спускается белка. Она уже почти на земле. Маленький анархист – белка. Стоит на четырех лапах перпендикулярно поверхности земли. Вы где‑нибудь видели такого нахала, презирающего законы физики? Я их видел полным–полно, в школе. Из восемнадцати учеников моего шестого класса только у меня была восьмерка, остальные получали пять баллов, изредка шесть. Впрочем, физику я знал не лучше их, просто учительница хорошо ко мне относилась. О, великолепная учительница, как мне не хватает ее пришепетывания и божественного тела, которым я владел с шестого по седьмой класс включительно, в мечтах, разумеется. Да и божественного ли?

Часть четвертая

Глава четырнадцатая

Первая подсказка, полученная мной в расследовании «Дела о будущем Молдовы» заключалась в словах, — «Брындушиле Сперанцей», — начертанных на моем зеркале в ванной. Что‑то вроде утреннего червончика под подушкой от добрых эльфов. Очевидно, отныне все новости и подсказки я буду получать таким вот неоригинальным, судя по библейским источникам, способом. Текел, мене, перес. Крэкс – пэкс – фэкс – по древневавилонски.

Быстренько побрившись новым станком треугольной формы, — если верить рекламе, прибор этот концептуально по–новому раздражает вашу кожу, — я возвращаюсь в комнату и бросаю руны. Они дали следующее толкование словосочетанию «Брындушиле Сперанцей». Это – благотворительный фонд, созданный женой первого президента Молдавии специально для того, чтобы вымогать деньги у предпринимателей н а поддержание юных дарований. Учитывая, что заработок дается предпринимателям не совсем законным путем – «Брындушиле Сперанцей» не так уж и плох. Как наиболее мягкая форма рэкета. К тому же, она дает возможность жертве почувствовать себя меценатом. Итак, я отправился на поиски штаб–квартиры этой милой организации, под предлогом того, что получил задание написать о ней и ее руководстве статью. Ну не бить же мне их, в самом деле, по пяткам, с требованием отдать листок «Книги Судеб», о котором они, может быть, и не слышали.

Я попадаю на репетицию бала. Через два дня в Театре оперы и Балета соберется местный бомонд, чтобы полюбоваться вальсом в исполнении подопечных Фонда.

Маленькие засранцы из детских домов, прошедшие, без сомнения, троекратную санитарную обработку хлором как снаружи, так и внутри, танцуют в огромном зале. Вернее – пытаются не упасть, смешно ковыляя по скользкому паркету на высоченных каблуках лакированных туфель. В рядах малолетних жертв свирепствуют надзи… простите, хореографы. Чуть поодаль, сложив ручки на дряблых животах, стоят верные подруги наших политических проститутов. Они наслаждаются, о боже, как они наслаждаются!

Я тоже рад от всей души. По крайней мере, этих, маленьких, не надо будет обучать азам классовой ненависти, их уже учат. Вот забавно будет, когда они вырастут и повезут патронессу фонда «Брындушиле Сперанцей» на гильотину в тележке. Еще забавнее – меня тоже повезут. Но я не люблю тележки, мне больше по душе велосипеды.

Глава пятнадцатая

В девять часов утра меня будит механический скрежет будильника. Одновременно с ним раздается звонок. Звонит пресс–секретарь фонда «Брындушиле Сперанцей», жеманная молодуха, — и приглашает меня на встречу с одним из главных жертвователей этой организации.

Это гражданка США, мисс Паркс. Да–да, она. Та самая, сенсационная «Книга Судеб». Но, разумеется, речь на встрече пойдет о благотворительности?

Дневной свет неприятно режет мои глаза. Они безуспешно пытаются скрыться под припухшими веками. Мир залит расплавленным стеклом. Оно еще не застыло, – но я уже барахтаюсь в его вязкости.

Паркс оказывается старухой – очаровашкой в молодежной вязаной шапке, и старом пальто, купленном, наверняка, на распродаже. Старуха кокетлива. Не завидую ее семерым мужьям. Никто не убедит меня, что у почтенной Паркс их было меньше. В руках попечительницы благотворительного фонда – моток шерстяной нити. Она небрежно крутит его в руках, поблескивая сальными глазками семидесятилетней шлюхи. О чем же я буду разговаривать с ней? Я всегда терялся, сталкиваясь с такими женщинами. У нее вместо сердца – похотник. Ну, здравствуй, старушка…

— Вы, очевидно, — без обиняков начинает беседу Паркс, — искали некий предмет, обоим нам известный? Я, пожалуй, готова вам его отдать. Но уверены ли вы, что вас не испугает то, что на нем написано?