Ричард Блейд еще не завтракал. Он стоял на ступеньках бетонного крыльца, уговаривая себя вернуться в теплую квартиру. Перед ним стоял весьма серьезный вопрос, начинать ли утро уикенда с подвига, а именно — бежать ли пять миль под дождем, или ограничиться простой разминкой? Тут он вспомнил инструктора Мак-Мея и его золотые слова. «Если находишься перед выбором -так поступить или эдак, подумай, что, сделав так, ты покажешь, что любишь себя, а поступив эдак — что уважаешь». Блейд называл это изречение «теорией разумного эгоизма» и часто им пользовался. Вот и сейчас он поплотней закрыл дверь, легко сбежал по ступенькам и повернул на улицу, что вела к парку.

Дождь почти кончился. Запоздалые капли торопились упасть на землю и скорей присоединиться к и без того огромным лужам и быстрым ручьям, бегущим вдоль дороги. Для Ричарда стало своеобразной игрой — угадать, кроны какого дерева в следующий раз коснется порыв теплого влажного ветра, и не попасть под поток воды. Это настолько увлекло его, что обычная утренняя пробежка показалась необычно короткой. Повернув на свою улицу, он замедлил бег и восстанавливая дыхание, как всегда получил огромное удовольствие, он чувствовал, сколько свежего воздуха вливается в легкие, как свободно пружинят разогретые бегом ноги и какой, в сущности, славный парень этот Ричард Блейд. Приятно было сознавать, что за последнее время по крайней мере две знакомые девушки имели такое же мнение о молодом разведчике.

Эти симпатичные подружки работали секретаршами в колледже причем Элейн (брюнетка, по вечерам читает Шелли, боится собак и лошадей) была совершенно уверена, что Ричард — начинающий агент по продаже недвижимости, а Маргарет (блондинка, предпочитает Годара, не боится ничего) подозревала в Блейде биржевого игрока. Его вполне устраивали эти новые профессии, позволявшие, не углубляясь в детали, с умным видом уходить от расспросов о работе. Ричарду нравились эти девушки, хотя иногда, наблюдая со стороны, как Элейн разговаривает с шофером такси или как Маргарет пьет шампанское, он становился в тупик, пытаясь представить свою мать в этом возрасте. Чуть больше года прошло с ночного телефонного звонка, поставившего две последние даты в жизни Питера Джайруса и Анны Марии Блейд.

В детстве, когда Ричард был совсем маленьким и еще не очень разбирался в днях недели и годах, он думал, что дети, вырастая, догоняют родителей по возрасту и когда-нибудь они с отцом будут ровесниками. Конечно, повзрослев, он понял свою ошибку, но только после смерти родителей стал задумываться о более глубоком смысле своего детского заблуждения. Как будто кто-то (Ричард даже в мыслях не называл его Богом) поставил точку в жизни двух самых близких ему людей, и теперь ему будет тридцать пять, и сорок, и, может быть, пятьдесят, как когда-то отцу, а возраст родителей не увеличится уже ни на день. Впрочем, это была еще слишком больная тема.

Когда в первый раз после похорон Ричард рассматривал старые фотографии из семейного альбома, на одной из них, датированной 1927 годом, строгая красивая женщина стояла на широкой светлой лестнице, положив удивительно тонкую изящную руку на перила. Ему так и не удалось убедить себя, что на этом снимке мама — его ровесница. И он безуспешно пробовал представить ее за рулем спортивной машины или на вечеринке, с сигаретой и в чем-нибудь из гардероба своих знакомых девушек. Больше всего эти молодые симпатичные особы подходили под отцовское понятие «современные девушки», произносимое, впрочем, безо всякого осуждения или порицания; то была лишь спокойная констатация того факта, что мир изменяется и в первую очередь это отражается на автомобилях и молодежи. И хотя усилиями техническою прогресса Ла-Манш уже давно не являлся серьезной преградой для путешествий на континент и обратно, Ричард был почему-то уверен, что главным препятствием для новомодных течений из сумасшедшей нынешней Европы станет, безусловно, консерватизм его соотечественников.