Роман П.Робинс «Дочь леди Чаттерли», ставший по праву мировым бестселлером, — продолжение нашумевшего романа Д.Г.Лоуренса «Любовник леди Чаттерли». Дочь знаменитой леди Чаттерли от егеря ее мужа в каждом мужчине пытается найти своего единственного избранника. Но какая же она, эта гордая красавица Клэр Меллорс? Безудержная и смелая в любви, как и ее родители? Или же прошлое отца и матери омрачает ее жизнь?..
Д. Г. Лоуренс
ЛЮБОВНИК ЛЕДИ ЧАТТЕРЛИ
ГЛАВА I
В столь горькое время выпало нам жить, что мы тщимся не замечать эту горечь. Приходит беда, рушит нашу жизнь, а мы сразу же прямо на руинах наново торим тропки к надежде. Тяжкий это труд. Впереди — рытвины да преграды. Мы их либо обходим, либо, с грехом пополам, берем приступом. Но какие бы невзгоды на нас ни обрушивались, жизнь идет своим чередом.
Так примерно рассуждала Констанция Чаттерли. Война в пух и прах разбила ее благополучие. Что ж, дорого приходится платить за уроки житейской мудрости.
Констанция вышла замуж за Клиффорда Чаттерли в 1917 году — его в ту пору отпустили из армии на побывку. Промелькнул медовый месяц, и Клиффорд уехал обратно во Фландрию. А через полгода его, израненного, едва живого, привезли домой. Констанции исполнилось двадцать три года, Клиффорду — двадцать девять.
Он отчаянно боролся со смертью, явив завидную волю, и мало-помалу шел на поправку. Два года колдовали над ним врачи и вернули его к жизни, прописав, правда, разные снадобья. Но ниже пояса тело Клиффорда так и осталось недвижным.
Шел 1920 год. Клиффорд и Констанция обосновались в родовом гнезде Чаттерли — усадьбе Рагби. Старый баронет уже умер, сын унаследовал титул, его стали величать сэром Клиффордом, а Констанцию — леди Чаттерли. Семейную жизнь им пришлось начинать в довольно запустелом доме на довольно скромные средства. Из близкой родни у Клиффорда осталась лишь старшая сестра, да и та жила отдельно. Старший брат погиб на войне. Клиффорд знал, что детей у него не будет и что род Чаттерли просуществует, покуда живы он сам и его усадьба в закопченном и задымленном сердце Англии.
ГЛАВА II
Осенью 1920 года Конни и Клиффорд вернулись в Рагби. Сестра Клиффорда так и не простила ему «предательства» и поселилась в Лондоне, в маленькой квартирке.
Усадьба Рагби — старый приземистый и долгий дом, сложенный из песчаника, — стояла давно, с середины восемнадцатого века. С той поры к дому все лепились и лепились бесчисленные пристройки, и теперь дом являл собою скорее муравейник, нежели дворянское гнездо. Стояла усадьба на всхолмлении посреди дубравы, но прямо за ней, увы, дымила и чадила огромная труба — там уже главенствовала шахта Тивершолл, а у подножья холма, прямо от усадебных ворот начиналась деревня, тоже Тивершолл — тонувшая в сыром мареве. Собственно деревушку составляли унылые и безобразные домишки, разбросанные там и сям на добрую милю. Тесные, убогие, прокопченные дома из кирпича, крытые почерневшим шифером. Фасады их напоминали искаженные безысходной злобой лица.
Конни была более привычна к другой Англии: к Кенсингтону, к горам Шотландии, к долинам Сассекса. Но и чудовищно бездушное уродство шахтерского «сердца Англии» приняла с присущими всем молодым твердостью и решимостью. Приняла сразу. Взглянула и решила — точно отрезала: и лучше об этом и не думать, хотя такое и в страшном сне не приснится. Из тоскливых усадебных покоев ей было слышно, как лязгают огромные сита на сортировке, как тяжко вздыхает и отдувается подъемник, как громыхают вагонетки, как хрипло в изнеможении гудят шахтовые паровозы. Огонь уже долгие годы пожирал устье шахты Тивершолл, но погасить его — накладно. Так и горел огромный факел денно и нощно.
А подует ветер в сторону дома (что не редкость), и усадьба наполнялась удушливой серной вонью испражнений Земли. Да и в безветренный день тянет чем-то подземным: серой, железом, углем и еще чем-то кислым. Даже розы, выращенные к Рождеству, каждый раз покрываются копотью, как черной манной с небес в Судный день. Глазам своим не поверишь.
Увы, это так: здешний край обречен! Конечно, это ужасно, но стоит ли вставать на дыбы? Жизнь идет своим чередом, ее не остановишь. На низких полночных тучах загорались красные точки, играли огненные блики, то надувались пузырями, то лопались, как волдыри после ожога, оставляя непреходящую боль. То были шахтные печи. Поначалу они завораживали и пугали Конни, ей казалось, что она живет в преисподней. Но обвыклась. Почти каждое утро встречало ее нудным дождем.
ГЛАВА III
Конни стала замечать, как в душе все растет и растет беспокойство, оно заполняло пустоту, завладевало ее разумом и телом. Вдруг, вопреки желанию, начинали дергаться руки и ноги. Или словно током било в спину, и Конни вытягивалась в струнку, хотя ей хотелось развалиться в кресле. Или начинало щекотать где-то во чреве, и нет никакого спасения, разве что прыгнуть в реку или озеро и уплыть от щекотливой дрожи прочь. Наваждение! Или вдруг отчаянно заколотится сердце — ни с того ни с сего. Конни еще больше похудела и осунулась.
Наваждение! Вдруг вскочит и бросится по парку — прочь от Клиффорда, — упадет ничком в зарослях папоротника. Только бы подальше от дома, подальше ото всех. В лесу обретала она и приют и уединение.
Впрочем, приют ли? Ведь и с ним ничто ее не связывало: скорее, в лесу ей удавалось спрятаться от всех и вся. А к истинной душе леса, если вообще о ней уместно говорить, Конни так и не прикоснулась.
Она смутно чувствовала: в ней зреет какой-то разлад. Она смутно понимала: жизнь, люди — точно за стеклянной стеной. Не проникают сквозь нее живительные силы! Рядом лишь Клиффорд и его книги — бесплотные миражи, то есть — пустота. Куда ни кинь — лишь пустота. Конни это чувствовала и понимала, но смутно.
Что же делать? Стену лбом не прошибешь. Снова намекал отец:
ГЛАВА IV
Конни предчувствовала, что отношения с Миком (так многие называли Микаэлиса) заведут в тупик. Однако другие мужчины для нее будто и не существовали. Душой она была привязана к Клиффорду. Он хотел многого: чтобы вся ее жизнь принадлежала ему, и Конни давала, что могла. Но она тоже хотела многого от мужчины, с которым живет. Клиффорд этого не давал. Не мог. Она довольствовалась редкими, скоротечными ласками Микаэлиса. Но предчувствие крепло: скоро все кончится. Мик не способен на долгую привязанность. Он непременно разорвет любую связь: вырваться на свободу — в этом его суть. Отрешится от всех и вся и снова станет бродячим псом. Без этого ему не прожить. Хотя потом он любил повторять: «Это она меня бросила!»
На белом свете полным-полно самых заманчивых возможностей, но каждому в жизни выпадает лишь одна-две. Много в море самой замечательной рыбы, но попадается все скумбрия да сельдь. И если вы сами не из благородных, то хорошей рыбы встретите в море не много.
Клиффорд рвался к славе, да и к деньгам тоже. К нему часто приезжали, гость в Рагби шел косяком. Но все скумбрия да сельдь, редко-редко кто покрупнее да поблагороднее.
Был и, так сказать, постоянный круг — однокашники Клиффорда по Кембриджу.
Томми Дьюкс, он и после войны не оставил армию. Дослужился уже до бригадного генерала.
ГЛАВА V
Морозным утром, под тусклым февральским солнцем Клиффорд и Конни отправились парком на прогулку в лес. Клиффорд ехал на кресле с моторчиком, Конни шла рядом.
В холодном воздухе все же чувствовался запах серы, но и Клиффорд и Конни давно привыкли к нему. Горизонт скрывала молочно-серая от копоти морозная дымка, а над ней — лоскуток голубого неба. Будто Клиффорд и Конни оказались под смрадным колпаком, откуда и не выбраться. И вся жизнь — страшный, дикий сон под этим колпаком.
Коротко взблеивали овцы, щипля жесткую, жухлую траву в парке, там и сям во впадинках серебрился иней. Через парк к лесу красной лентой вилась тропинка, выложенная наново (по приказу Клиффорда) мелким гравием с шахты. Выгорая, выделяя серу, порода делалась красноватой, под цвет креветки, в дождливый день темнела — более под стать крабьему панцирю. Сейчас тропинка была нежно-розовой с голубовато-серебристой оторочкой из инея. Конни так нравилось хрустеть мелким красным гравием. Нет худа без добра: и шахта дарила маленькую радость.
Клиффорд, осторожно правя креслом, съехал с пригорка, на котором стояла усадьба. Конни шла следом, придерживая кресло за спинку. Невдалеке раскинулся лес: спереди плотной кучкой выстроились каштаны, за ними, догорая последним багрянцем, высились дубы. На опушке прыгали, вдруг застывая, как вкопанные, зайцы. Снялась и устремилась к голубому небесному лоскутку большая стая грачей. Конни открыла калитку, выводившую из парка в лес, и Клиффорд медленно выехал на широкую аллею, взбирающуюся на пригорок меж ровно и густо растущих каштанов. Некогда лес был дремуч, в нем охотился сам Робин Гуд, некогда и нынешняя аллея была основной дорогой меж западными и восточными графствами. Сейчас же по аллее только ездить верхом да оглядывать частные владения, а дорога забирала на север, огибая лес.
Лес стоял недвижим. Палые листья иней прилепил к холодной земле. Вот вскрикнула сойка, разом вспорхнули какие-то мелкие птахи. Но поохотиться уже не удастся — даже фазанов нет. В войну уничтожили всю живность, некому постоять за господский лес. Лишь недавно Клиффорд нанял егеря-лесничего.
П. Робинс
ДОЧЬ ЛЕДИ ЧАТТЕРЛИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Налеты стали привычными в повседневной жизни лондонцев. Каждый день с наступлением сумерек начинали завывать сирены. В тот вечер воздушная тревога была объявлена еще до окончания дежурства в госпитале. Повинуясь давно отработанной привычке, Клэр проверила, плотно ли задернуты светонепроницаемые шторы, и начала свой обход. Останавливаясь возле коек тяжелораненных пациентов, она старалась сказать им что-нибудь хорошее и ласковое.
Мисс Ивэнс, старшая сестра, придирчивая и острая на язык дама довольно почтенного возраста, которую больные прозвали «Старушка Вам-все-нельзя», давала за ширмой наставления младшей сестре милосердия. Как только завыли сирены, у одного из офицеров началось кровотечение.
Клэр умела сохранить самообладание в любой самой сложной ситуации. Больные восторгались этой красивой, всегда невозмутимой девушкой — еще бы, она держалась с таким достоинством! И излучала покой, а его так ждали эти истерзанные духовно и физически люди. Клэр всегда была свежа и подтянута — мисс Ивэнс, и та не могла к ней придраться. В белом накрахмаленном переднике и шапочке, из-под которой выглядывал локон великолепных золотисто-рыжих волос, она казалась настоящей леди. Волосы были очень длинные, и Клэр собирала их в тяжелый пучок.
Изумительная фигура, белоснежная бархатистая кожа, большие синие глаза — все это делало девушку очень привлекательной в глазах противоположного пола. Мужчины, знавшие Клэр плохо, ошибочно принимали внимание, с каким она глядела на них, за приглашение вступить в более близкие отношения. Что за отношения — можно догадаться без труда. Да только взгляд этой очаровательной сестры милосердия выражал всего лишь дружеское расположение, и ничего более. Девушка любила мужское общество и обычно поддерживала хорошие отношения с несколькими больными из госпиталя. Клэр замечательно танцевала, и от поклонников, разумеется, отбоя не было, однако она отгораживалась от них невидимой стеной. Мужчины, рано или поздно натолкнувшись на нее, оставляли в покое эту недотрогу. Их удивляла ее холодность и равнодушие к тому, что они называли любовью. Впрочем, Клэр об этом догадывалась. Молодые люди, пролившие свою кровь на войне, предпочитали простых и сговорчивых девушек. Клэр же им не позволяла распускать руки. Она побаивалась страстных ласок, словно плотская любовь могла сулить ей не наслаждение, а страдание и боль.
Клэр была помолвлена с Робином Клэем, офицером, служившим в Триполи. Он понимал ее куда лучше, чем большинство молодых людей, только и мечтавших о том, чтобы затащить девушку в постель. Похоже, Робин даже ценил ее за сдержанность. По крайней мере до сих пор не делал попыток посягнуть на ее невинность.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Дома ее ждала записка от тети Хильды.
«Звонил Робин и сказал, что его неожиданно отпустили домой. Он хочет пригласить тебя в ресторан пообедать. Я сказала, что он может остаться сегодня у нас ночевать — Пип у друзей и ее кровать будет свободна. Я вернусь поздно. Желаю приятно провести время».
Клэр мгновенно воспрянула духом. Робин возвращается! Она увидит его сегодня вечером! Бог услышал ее молитвы и помог ему освободиться раньше времени.
Тетя Хильда была дома. Примерно час назад написала записку и тут же ушла. (Она состояла в женской добровольческой службе и домой приходила за полночь). А значит Робин может появиться в любую минуту.
Клэр охватило радостное возбуждение. Она налила ванну, сбросила с себя надоевшую за долгий день одежду и блаженно растянулась в чуть теплой воде. Но ее все равно бросало в жар при мысли о предстоящей встрече с Робином. Долго лежать нельзя — вот-вот раздастся долгожданный звонок в дверь и она… Клэр выскочила из ванны, растерла тело махровой простыней, припудрила тальком. Черное ей очень к лицу, а поэтому стоит надеть простенькое, но очень изящное парчовое платье. Она выглядит старше, если заколоть волосы в пучок, но Робину так нравится эта строгая классическая прическа. И еще нужно не забыть слегка смочить духами шею возле мочек ушей.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Поблизости разорвалась бомба.
— Кому-то досталось, — сказал Робин, слегка отстранившись от Клэр.
— Да. Но об этом как-то не хочется думать.
Он с трудом встал. Клэр поразила его бледность. Он хотел налить себе виски, и девушка попыталась возразить.
— Не стоит мешать с тем количеством шампанского, которое мы с тобой сегодня выпили.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
На следующее утро Клэр разбудила тетя Хильда.
Девушка вскочила и вдруг поморщилась от страшной головной боли. И все вспомнила. Господи, как же больно, больно…
— Боже мой, Боже мой, — бормотала она.
Тетя Хильда, полная румяная женщина в зеленой форме женской добровольческой службы, курила сигарету и смотрела на племянницу своими круглыми, словно всегда слегка удивленными, синими глазами.
— Что произошло ночью? Твой жених не приехал? Я вижу, его постель не смята.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Она не выходила оттуда весь вечер. Это было надежное убежище. Из-за своего странного характера, в котором желание одарять людей добром и теплотой уживалось с холодной надменностью человека, скупящегося на проявление чувств, Клэр часто испытывала потребность уйти в себя, уединиться среди любимых книг и фотографий.
В комнате был низкий потолок из дубовых балок и обитые ситцем в розовую и белую полоску стены. На темном полированном паркете из тиса толстые белые коврики, в углу старинный комод с ящиками — его Клэр сама выбрала в антикварном магазине «Тропинка» в Брайтоне. Миссис Меллорс приобрела для дочери изящный туалетный столик в форме почки и трехстворчатым зеркалом и застелила его скатертью с оборками. Клэр не переносила всякие оборки — ни на платьях, на даже на летних сарафанах, но с матерью спорить не стала. Она предпочитала скромный и строгий стиль во всем, в том числе и в собственной одежде.
Первым делом она вынула из рамки и засунула в ящик комода большую фотографию Робина в военной форме. Эта фотография была сделана совсем недавно, во время его последнего отпуска. Завершилась целая глава в ее жизни. Но она вовсе об этом не жалеет, хотя ей и очень, очень тяжело. К ужину она так и не спустилась, но когда отец пожелал ей из-за двери спокойной ночи, ответила как можно приветливей:
— Спасибо, отец. И тебе желаю спокойной ночи. Увидимся утром. Извини, но я не могу спуститься к ужину.
Ночью она рыдала в подушку. Но только не из-за того, что потеряла Робина — жизнь в пух и прах разбила ее мечты о счастье. Как жить дальше, что делать?.. Как трудно быть не такой, как все. К утру она поклялась себе начать новую жизнь. Прежде всего, думала она, буду нежна и ласкова с родителями. Они мне сделали столько добра, а я очень часто веду себя по-свински.