Горячий песок летит в лицо. Вечером, перед сном, Гульсум опять будет вытряхивать его отовсюду. Помыться в лагере нет никакой возможности — для этих целей воду еще не привозили. И пока не обещали.

Гульсум закрывает глаза и подставляет лицо ветру. Ветер теплый, но сильный и хоть немного освежает. Но от песка все равно не скроешься. Песок в рубашке, в ботинках, скрипит на зубах, она вытряхивает его из трусов — песок везде.

Минута отдыха, а потом опять бегом по пустыне, ползком, опять бегом. И вновь в этой разрушенной и заброшенной деревне — уроки рукопашного боя. Их проводит мужчина, араб, лет тридцати, который называет себя Хасаном.

Хасан хвалит ее, Гульсум, за ее рвение. Хвалит с самого первого дня. Гульсум изо всех сил старается овладеть искусством боя. Ее никто сюда, в этот лагерь для боевой подготовки девушек, насильно не тащил, это был ее осознанный выбор. И если уж она решила отправиться сюда, будет делать все, как надо, и даже больше. Пусть иногда совсем не остается сил, она себя преодолеет. Жара, песок, пот, жажда, грязь, скорпионы — все это теперь не имеет никакого значения. Гульсум должна овладеть искусством войны во что бы то ни стало. И она им овладеет. Гульсум всегда, еще с детства, отличалась целеустремленностью. Все знали: если она что решила, что задумала — обязательно этого достигнет.

Гульсум остановилась перед домом. Все как всегда: та же калитка, тот же дворик. На окнах те же занавески. Но входить не хочется. Жить она здесь не будет, это она решила твердо. Но дом любила по-прежнему и поэтому чувствовала заранее вину перед ним за то, что вскоре продаст его. Во что его превратят новые жильцы? В военный штаб, притон? Даже если здесь будут жить хорошие миролюбивые люди, ее соотечественники, это ее нисколько не утешит: любимый когда-то дом все равно будет не ее. Но оставить его себе — значит оставить рану на сердце. А вылечить ее можно только радикальной операцией, на которую давно решилась Гульсум и в которой ей любезно помогали посторонние, чужие люди.

Возможно, они рассчитывали из нее сделать камикадзе, думала Гульсум. Ей, правда, они этого не говорили. Но эта роль ее совершенно не пугала. От этой мысли Гульсум даже испытывала некоторое облегчение. У нее не будет никаких проблем, она сделает свое дело — лишит жизни множество людей, которые имеют, пусть самое косвенное, отношение к тому, что случилось с ней, — об этом она старалась глубоко не задумываться. А потом, возможно, она сама прекратит это бессмысленное существование, которое продолжается последнее время с тех пор, как она вернулась на родину.

Что будет делать после того, как совершит террористический акт, она представляла с трудом. Пойдет в ряды боевиков? Будет продолжать совершать спецоперации до тех пор, пока ее наконец не убьют? Или решит начать новую жизнь и скроется от своих новых работодателей? Но вряд ли они ей это позволят. Выходило, что смерть — это лучшее логическое завершение ее теперешней жизни. И в смерти нет абсолютно ничего страшного.

С этими мыслями она стояла и смотрела на дом. Тоска, которая долго мучила ее, постепенно затихла, физические боли в груди, вызванные мыслями о своем горе, перестали ее мучить. Она была как будто под действием сильных транквилизаторов, хоть и не принимала никаких таблеток. Если вдруг боли возвращались, она вспоминала Катрин, тут же закрывала глаза и представляла себя Алисой в Зазеркалье. И после этого, что бы с ней ни происходило, все воспринималось спокойно, без эмоций.