В последние десятилетия конструкторы стали создавать кибернетические машины, которые выполняют работу, считавшуюся до недавнего времени чисто человеческой, умственной. Появление таких машин заставило многих исследователей по-новому оценить мыслительные способности человека.

Раньше подчёркивали, что разница между человеком и машиной состоит в том, что человек способен к творческому мышлению, создающему нечто новое; он обладает даром учиться на собственном опыте; кроме того, человек может стремиться к цели, а машины якобы лишены таких способностей

[1]

.

Бурное

развитие «искусственного разума»

показало, что этих различий на самом деле не существует. Машины с обратными связями могут «стремиться к цели», а программы для электронно-вычислительных машин (ЭВМ) предусматривают не только формально-логическое мышление, ЭВМ могут получать принципиально новые результаты, например формулировать новые теоремы геометрии. Создаются и программы самообучения.

В чём же различие между человеком и разумной машиной? Поскольку «старые» различия оказались эфемерными, психологам пришлось глубже проанализировать проблему и выделить новые, более фундаментальные различия.

Одна из особенностей человеческого мышления заключается в том, что оно никогда не бывает изолированным от других проявлений психики, прежде всего от эмоций и чувств

[2]

. Роль эмоций и чувств в человеческом мышлении поистине огромна. У нормального, здорового человека просто невозможно выделить чисто интеллектуальную деятельность, полностью свободную от чувственно-эмоциональных элементов. Если схематически представить процесс человеческого мышления как обработку полученной информации, то, казалось бы, одинаковые входные данные после логической их обработки должны приводить к одинаковым конечным результатам. Но весь многовековой опыт человечества убеждает нас, что на самом деле это не так. Из одних и тех же посылок даже один и тот же человек в разное время может делать прямо противоположные выводы. Это зависит прежде всего от его эмоционального состояния, от владеющих им чувств.

Эмоция, как и другие виды психической деятельности, возникла и развилась в процессе эволюции. Следовательно, на каком-то этапе эволюции она явилась важным приспособительным фактором. В чём же её приспособительное значение?

Жизнь животных, в том числе и предков человека, отличается одной важной особенностью: неравномерностью нагрузок. Периоды крайнего, максимального (а может, и сверхмаксимального) напряжения чередуются с периодами относительного покоя и расслабленности.

В этом, по-видимому, одно из существенных отличий животных от представителей растительного царства. Растения добывают питание с помощью листьев и корневой системы более или менее непрерывно. Если и существуют колебания, то они обусловлены фотопериодичностью, сезонностью, то есть приспособлением обменных процессов к каким-то внешним ритмам. Но зато растение навеки приковано к месту своего обитания. А способность свободного перемещения в пространстве есть свойство высших проявлений жизни, и оно связано с апериодичностью, с кратковременностью и неравномерностью действия раздражителей, с «импульсным» характером нагрузок и питания. Если растение питается почти непрерывно, то у животного периоды приёма пищи и особенно воды чрезвычайно непродолжительны. Они составляют очень малую часть «распорядка дня» животного.

Во время охоты и преследования добычи, в схватке с сильным хищником, угрожающим жизни, или в момент бегства от опасности от животного требуется большое напряжение и отдача всех сил. Критерии экономности здесь оказываются несостоятельными. Животному требуется развить максимальную мощность в критической для него ситуации, пусть даже это будет достигнуто за счёт энергетически невыгодных, неэкономичных процессов обмена веществ.

Ситуация сравнима с работой двигателя военного корабля. Мощность его, допустим, 30 тысяч лошадиных сил, но конструкция предусматривает возможность форсирования до 50 тысяч лошадиных сил. При этом происходит быстрое изнашивание двигателя и непомерно большое расходование топлива. Поэтому в обычном походе такое форсирование двигателя не допускается. Однако в бою, когда речь идёт о жизни и смерти, оно абсолютно необходимо. В чрезвычайных обстоятельствах физиологическая деятельность животного также переключается на работу в «аварийном режиме». В этом переключении и состоит первоначальная физиологическая и адаптивная роль эмоций. Поэтому эволюция и естественный отбор закрепили в животном царстве это психофизиологическое свойство.

Человеческие чувства редко протекают в «чистом виде». Психическое состояние человека в каждый данный момент может включать в себя несколько чувств. Чтобы понять причину этого, рассмотрим вкратце основные врождённые стремления (влечения) человека, на базе которых формируются его эмоциональные переживания.

Унаследованные от предков и генетически закреплённые стремления человека — это, во-первых, стремление к сохранению своей жизни, которое проявляется в виде пищевого инстинкта и защитного инстинкта, и, во-вторых, стремление к продолжению рода, которое проявляется в виде полового инстинкта и родительского инстинкта. Кроме того, можно выделить врождённое стремление к деятельности, то есть к осуществлению заложенных в организме программ. Это стремление может быть выражено по-разному и сильно меняется в результате воспитания и самовоспитания. Оно проявляется в виде рефлекса и рефлекса свободы.

Простейшее проявление рефлекса цели состоит в том, что раз начатый двигательный акт требует завершения. Если он будет прерван, — это вызовет неприятное чувство, а доведение до конца — доставит удовольствие. Человек стремится довести до конца какую-нибудь трудовую операцию, закончить начатую часть работы, даже если рабочее время истекло и его ждут приятный отдых и развлечения. «Доведение до конца», как проявление рефлекса цели, есть источник сильнейшего удовольствия.

Невозможность реализации заложенных в организме программ воспринимается как ограничение, подавление рефлекса свободы и субъективно всегда тягостно. Но к числу врождённых программ относятся и такие врождённые животные инстинкты, которые в человеческом обществе непременно ограничиваются.

Если подавление биологических стремлений будет чрезмерным, то оно может вызвать жестокие срывы в поведении, пагубные для человека и неблагоприятные для окружающих. Должна быть найдена оптимальная мера подавления с точки зрения индивида и общества, чтобы рефлекс свободы не был перенапряжён.

а) Голод, половое влечение, мышечное движение

Удовольствие и неудовольствие — суть основные состояния человека.

[5]

Мы подробнее поговорим об удовольствии — основе всех положительных чувств. Удовольствие вызывается прежде всего удовлетворением органических потребностей человека — голода и полового влечения.

Голод и половое влечение — самые могучие стремления, поэтому мы с них и начали. Но чувство удовольствия вызывается удовлетворением также и других физиологических потребностей человека. Например, мышечное движение есть источник удовольствия. Оно ощущается особенно остро после принудительного обездвиживания, например, связывания (вспомним Овода в тюрьме), или даже после вынужденной неподвижности из-за сидячей работы.

Томас Мор в своей «Утопии» в числе источников удовольствия назвал еду, питьё, совокупление, мочеиспускание и опорожнение кишечника, за что подвергался упрёкам в грубости, хотя по существу был совершенно прав.

б) Физический труд

Взаимное проникновение наук, характерное для нашей эпохи, имеет ряд особенностей. Одна из них состоит в том, что обоснование положений одной науки привносится извне, из других наук. Физиологи когда-то с пренебрежением относились к химии. Однако в наши дни едва ли найдётся серьёзный физиолог, который не признавал бы, что более тонкое раскрытие закономерностей физиологического процесса может дать лишь биологическая и физическая химия.

Химик изучал свойства элементов, соединений и химических реакций. Но в последние десятилетия стало ясно, что свойства и закономерности химических реакций могут быть понятны лишь на базе квантовой физики.

Даже математики, представители самой стройной и, как многие думают, логически завершённой науки, направляют свои усилия на её обоснование. Такой метанаукой для математики служит, в частности, математическая логика.

Психологи уже давно признают, что без нейрофизиологии невозможно объяснить и понять законы психики.

Дело тут не в злоумышлении отдельных учёных, стремящихся свести сложные формы движения материи к более простым, как это могло бы показаться примитивному философу-схоласту, а в объективной тенденции современной науки

[6]

.

Для того чтобы яснее понять значение некоторых чувств в жизни современного человека, вновь обратимся к аналогии с техникой.

Когда инженеры приступили к проектированию вычислительных машин, то первоначально ставили перед собой одну единственную цель — создать быстродействующее вычислительное устройство. Когда такие устройства были созданы, то оказалось, что сверх операций сложения и умножения, для которых машины предназначались, они могут выполнять также и логические операции отрицания, конъюнкции и дизъюнкции. Значит, в машинах был открыт ряд свойств, которые конструкторы и проектировщики не предполагали. (Именно поэтому и возник вопрос о машинном мышлении.)

Как бы ни были продуманы конструктивные решения авиационного инженера, — всё равно он не может предусмотреть все особенности «поведения» проектируемого летательного аппарата. Лётчик-испытатель откроет в нём новые свойства, но по-настоящему все качества самолёта раскроет лишь длительная его эксплуатация, в процессе которой машина встретится с неожиданными обстоятельствами и проявит свои скрытые возможности. Лишь при создании простых механизмов можно предусмотреть все свойства и характеристики. В очень сложных системах это принципиально невозможно. Здесь может быть применён лишь вероятностный подход.

Английский кораблестроитель Фруд писал в своём трактате о качке корабля:

«Когда вновь построенный корабль выходит в море, то его строитель следит за его качествами на море с душевным беспокойством и неуверенностью, так как это воспитанный и выращенный им зверь, а не им самим обдуманное и исполненное сооружение, которого качества должны быть ему наперёд известны в силу самих основ, положенных в составление проекта».

Эмоциональную сферу, способность к эмоциональной жизни человек унаследовал от своих животных предков. Но в процессе развития мышления и интеллекта эмоциональная жизнь человека сильно изменилась. Среди свойств, которые развились на довольно высокой ступени развития, — такие трудноопределяемые явления психической жизни, как чувство юмора и остроумие. Какие-то предпосылки их можно наблюдать у высших животных, но в развитом, сформировавшемся виде — это чисто человеческие, социальные свойства, то есть свойства, проявляющиеся в общении. Они имеют, конечно, и свою физиологическую основу.

Что чувства человека влияют на его мышление — эта истина стала уже тривиальной. Гораздо реже вспоминают о том, что интеллектуальные процессы оказывают могучее влияние на чувства. Это влияние и служит физиологической основой «чувства смешного».

В перечне, приведённом на предыдущих страницах, есть несколько чувств, естественным двигательным и мимическим выражением которых является смех. Удовольствие, радость, злорадство, ликование, блаженство — все эти чувства сопровождаются усмешкой, улыбкой, ухмылкой, хохотом, то есть различными оттенками смеха, который служит выражением полноты удовольствия, радости, веселья.

Чарльз Дарвин в книге «О выражении эмоций у животных и человека» высказал свои соображения о роли и значении смеха как реакции приспособления организма к окружающей среде, об эволюции смеха в филогенезе.

Дарвин подробно разбирает анатомию лицевых мускулов, а также анализирует звуки смеха. У большинства представителей животного царства голосовые сигналы используются, чтобы привлечь представителей противоположного пола. Они используются также, чтобы выразить радость при встрече родителей с детёнышами, при встрече членов дружественного сообщества (стадо). Звуки удовольствия должны ясно отличаться от криков ужаса. Так оно и есть на самом деле: вопли несчастья характеризуются длинным непрерывным выдохом и коротким вдохом, а при смехе — наоборот: вдох непрерывный и достаточно длительный, а выдохи короткие и прерывистые.

Остроумие кажется разнообразным и неистощимым, и всякая попытка представить классификацию остроумия покажется не только претенциозной, но и обречённой на неудачу. В самом деле, каждая новая эпоха, новые события, даже просто новая ситуация может породить множество новых острот, шуток и анекдотов. Количество острот, запечатлённых в литературе или ярко вспыхнувших в устной беседе и тут же забытых, — непостижимо велико. И всё же нам кажется, что остроумие также может стать объектом научного анализа. Не обеднит ли это жизнь человека, не лишит ли людей способности весело смеяться шутке? Не выхолостит ли из жизни весьма существенный фольклор? Мы думаем, что бояться нечего. Остроумие не перестанет доставлять человеку удовольствие оттого, что он поймёт его природу, подобно тому как знание состава пищи, химического строения жиров, белков, углеводов и витаминов ничуть не портит аппетита. Тем, кому аналогия эта покажется слишком простой и доступной, напомним, что английский поэт Джон Китс испытывал величайшее раздражение против Исаака Ньютона за то, что Ньютон объяснил причину радуги. Китс считал, что Ньютон тем самым уничтожил очарование этого прекрасного зрелища, сняв с него покров таинственности. Но ошибочно думать, что знание уничтожает эстетическое восприятие. Скорее, наоборот.

Всякое научное изучение начинается с накопления и систематизации материала. И хотя объект изучения — остроумие — не совсем обычен, но

первые попытки классифицировать остроумие восходят к античной древности: они были предприняты Цицероном и Квинтелианом.

Цицерон

опирался при этом на свой опыт публичного оратора. Он разделил всё остроумие на

два основных типа

:

Смешное проистекает из самого содержания предмета.

Словесная форма остроумия, которая включает в себя:

В иных случаях анализ остроты и «поиски» приема затруднены из-за того, что истолкование остроты может быть неоднозначным. Бывает, что в остроте одновременно соединено несколько приемов: смешение стилей и намек, доведение до абсурда и ложное противопоставление, двоичное истолкование и ирония, буквализация метафоры и парадокс.

Но неоднозначное прочтение оказывается возможным и тогда, когда никаких дополнительных сложностей в структуре остроты не обнаруживается.

Всякое высказывание можно анализировать на разных уровнях. Миллер

[26]

выделяет по крайней мере три таких уровня: синтаксический, семантический и прагматический.

Синтаксический анализ определяет правильность или неправильность предложения с точки зрения грамматики. На семантическом уровне определяется разница между осмысленным и бессмысленным, а анализ на прагматическом уровне находит различие между приемлемым и неприемлемым.

Рассмотрим предложение «верблюд построил небоскреб». На синтаксическом уровне оно не вызывает возражений. А на семантическом уровне — это бессмыслица, как и широко известная «глокая куздра»…. Но вот другое предложение: «Римский папа вступил в общество безбожников». Семантически здесь все в порядке, но на прагматическом уровне мы сейчас же отвергнем такое сообщение как ложное.

Однажды на семинаре, посвященном моделированию эмоциональной сферы человека, один из слушателей переспросил: «Эмоциональная сфера? А может быть, эмоциональный цилиндр?» Он остался очень доволен своей шуткой. Кое-кто из присутствующих рассмеялся. Отбросив переносное значение слова «сфера», автор остроты ухватился за ее прямой геометрический смысл. В результате — весьма плоская острота, скорее с претензией на остроумие, чем действительно остроумная.

Игра слов иногда порождает остроты очень невысокого качества. Это бывает в тех случаях, когда два значения слова очень близки по смыслу или когда в основу остроты кладут одно — буквальное значение слова, отбрасывая переносные значения.

Подобного рода шутки и остроты нам приходилось выслушивать от больных шизофренией. Вспоминается, как в одной из палат психиатрической больницы художник, страдавший манией величия, возвещал, что он создаст невиданный пейзаж — настоящую живую природу. Другой больной — шизофреник — бросил реплику: «Чтобы создать живую природу, надо сперва жениться». Острота имела большой успех среди обитателей палаты. Она построена как раз на отбрасывании переносных значений слов, на буквальном истолковании их первоначального смысла.

Склонность к таким примитивным остротам свойственна неразвитым, малокультурным людям; но бывают и исключения.

По нашим наблюдениям, снижение уровня, примитивизм острот отмечается в самом начале развивающегося склероза мозговых сосудов. Остроумие начинает угасать у склеротиков раньше всех других интеллектуальных функций.

Во всех описанных приемах остроумия важную роль играет неожиданность. Остроумная мысль возникает как внезапное сопоставление двух (или нескольких) явлений, объектов или идей, далеко отстоящих друг от друга, так что сопоставление вначале вовсе и не напрашивается.

Внезапное сопоставление может и не вызвать смеха. Надо учитывать еще эмоциональный фон и эмоциональный аккомпанемент, которые делают остроумие комическим. Существует и некомическое остроумие. Творческое решение научной задачи тоже бывает связано с неожиданным, внезапным сопоставлением отдаленных предметов и явлений, внешне ничем не связанных.

Отсюда вытекает проблема выяснения общности всего остроумного, то есть тех общих признаков, которые есть как в комическом, так и в некомическом остроумии. При этом встает чрезвычайно интересный вопрос о роли остроумия в научном мышлении. Остроумной может быть не только шутка. Остроумным может быть и решение трудной проблемы, и техническая идея, и научная гипотеза. Вот как описал известный немецкий химик Фридрих Август Кекуле свое открытие формулы бензольного кольца:

то есть циклической формулы строения бензола:

«Я сидел и писал учебник, но работа не двигалась, мои мысли витали где-то далеко. Я повернул мой стул к огню и задремал. Атомы снова запрыгали у меня перед глазами. На этот раз небольшие группы скромно держались на заднем плане. Мой умственный взгляд мог теперь различить длинные ряды, извивающиеся, подобно змеям. Но смотрите! Одна из змей схватила свой собственный хвост и в таком виде, как бы дразня, завертелась перед моими глазами. Как будто вспышка молнии разбудила меня: и на этот раз я провел остаток ночи, разрабатывая следствие из гипотезы».

При всем многообразии внешних условий, в которых живет человек, существует лишь один доказанный путь информационного воздействия окружающей среды на его центральную нервную систему: внешняя информация поступает в мозг через органы чувств.

В органах чувств происходит перекодирование информации: специфическая энергия раздражителя преобразуется в нервные импульсы. Нервный импульс представляет собой электрохимический процесс, и нет оснований думать, что импульс, который передается в мозг по зрительному нерву, чем-то отличается от импульса, который идет по слуховому или осязательному путям. Импульсы одинаковы не только по своей физико-химической природе, но и по величине (амплитуде). Для передачи информации любой степени сложности из органов чувств в мозг используется различная частота импульсов. В терминах теории информации это означает, что в нервной системе используется импульсный код с частотной модуляцией.

Кроме частоты импульсов для передачи информации используется еще и топологическое представительство органов чувств в коре головного мозга: импульсы с периферии не просто направляются в мозг, но адресуются в его определенные участки, например, импульсы от органа зрения идут в затылочные доли, от органов слуха — в височные и т. д. Это позволяет от разных датчиков (органов чувств) передавать одинаковые сигналы (импульсы), а различие информации обеспечивается самим фактом передачи по различным каналам.

Импульсы, поступающие в мозг, подвергаются обработке — происходит их пространственная в временная суммация в высших отделах мозга. Это и есть физиологическая основа формирования образов и идей, являющихся отражением реального мира. Как же примирить это свойство с тем хорошо известным фактом, что один и тот же человек в разное время из одних и тех же посылок может делать иногда прямо противоположные выводы? Очевидно процесс обработки информации мозгом, будучи частью объективного процесса отражения, является в тоже время и глубоко субъективным процессом. Нам кажется, что одним из ключей к пониманию (а не только словесному признанию) этого диалектического противоречия может служить выдвинутая Н. М. Амосовым гипотеза о программах познавательной деятельности человека. Кроме чисто интеллектуальных программ познания мира существуют и эмоциональные программы, связанные с физиологическими центрами, регулирующими основные физиологические влечения и инстинкты человека, — голод, половое влечение, защитные реакции. Любая информация, воспринятая органами чувств (рецепторами) человека, передается в мозг и возбуждает эти эмоциональные центры — в большей или меньшей степени, подчас едва заметно. (Термин «центр» надо понимать не в анатомическом, а в функционально-динамическом смысле.) Это, так сказать, эмоциональный аккомпанемент, который сопровождает любую передачу информации в центральную нервную систему. Когда сигналы информации достигают высших отделов мозга, где происходит их пространственно-временная интеграция, то в тоже отделы параллельно с ними поступают импульсы от эмоциональных центров, несущие информацию об основных интересах и потребностях организма, сквозь призму которых преломляется внешняя информация.

Таким образом, обработка информации мозгом осуществляется как взаимодействие двух основных программ — интеллектуальной и эмоциональной. При таком подхода становится ясным, почему у разных людей (и у одного человека в разное время) одна и та же входная информация после переработки преобразуется в противоположные по содержанию информационные выходы: эмоциональная программа существенно влияет на полученные результаты.

Зачем выделять приемы остроумия? Кому это нужно и для чего? Причин много — укажем лишь на некоторые из них.

Существует критерий Тьюринга для ответа на вопрос, мыслит ли машина. А. Тьюринг

[37]

считает, что если можно в течение длительного времени «беседовать» с машиной, предлагать ей вопросы и получать осмысленные разумные ответы, не отличимые от тех, которые дал бы человек, то, следовательно, машина мыслит.

Но человек может отвечать на вопросы по-разному — шуткой, например. И иногда он острит удачно. Сможет ли машина сделать то же самое?

Уже существуют и совершенствуются программы, которые позволяют машине, пользуясь пока ограниченным словарем, введенным в ее память, давать разумные (с человеческой точки зрения) ответы на предлагаемые ей вопросы. Со временем словарь машины будет увеличиваться, и круг вопросов, в рамках которого человек сможет беседовать с машиной, расширится. И на часть вопросов машина сможет ответить шуткой, но при одном условии: если будет известна соответствующая программа, алгоритмы остроумия, которые мы должны ввести в память машины.

Представление о возбуждении и торможении как основе психики — это лишь первое приближение к пониманию механизмов высшей нервной деятельности. Но если вести разговор на этом уровне (поскольку этот уровень покоится на прочном экспериментальном фундаменте), то вполне резонно высказать такое предположение.

Итак, нас прежде всего интересуют алгоритмы мышления. Но почему мы обратились к поискам алгоритмов остроумия? Ведь это не единственный из возможных путей.

Ньюэлл, Саймон и Шоу

{12}

изучают алгоритмы мышления в процессе решения человеком задач по математической логике. Гелернтер с сотрудниками изучают алгоритмы мышления в процессе доказательства теорем, евклидовой геометрии. В. Н. Пушкин исследовал алгоритмы мышления при решении шахматных задач. Причем все эти исследователи довели свою работу до уровня, когда найденные алгоритмы мышления могут быть выражены на строгом языке программ, которые можно «проиграть», то есть проверить на вычислительной машине. Однако описание психических явлений формализованным математическим языком и «проигрывание» на вычислительной машине не могут сами по себе быть целью работы.

Против переоценки роли математики предостерегал еще Н. Винер.

Уместно также вспомнить, что академик А. Н. Крылов, выдающийся математик, настойчиво повторял слова Т. Гексли: «Математика, подобно жернову, перемалывает то, что под него засыпают, и как, засыпав лебеду, вы не получите пшеничной муки, так, исписав целые страницы формулами, вы не получите истины из ложных предпосылок».

Сами по себе математические методы записи не приблизят нас к истине. Нужно прежде всего заботиться о качестве той «засыпки», которую мы собираемся перемолоть на мельнице математической обработки. Продолжая метафору Гексли, следует сказать, что математическая обработка поможет быстро и верно отличить лебеду от полноценного пшеничного зерна — обстоятельство более чем существенное. На символическом языке, по словам Р. Карнапа, «легче и точнее проверить строгость и правильность того или иного вывода».