В переулках лежала коричневая масляная грязь, бурлили мутные ручьи, жались к деревянным домам и заборам клочки ноздреватого, чёрного от золы снега. По этим-то хрустящим, проваливающимся под ногой клочкам выбрались из переулка на покрытый глинистой хлябью асфальт два молодых и вроде бы интеллигентных человека. Во всяком случае, ругань их была приглушённой и по нашим временам вполне цензурной.

Видимо, хотели пройти коротким путём, да вот заплутали…

— К-козлы! — со злобой выдавил один и оглянулся на пересекающую переулок траншею. — Ненавижу!..

Второй восторженно посмотрел на него — и заржал.

— Ты чего? — не понял тот.

Мерный отдалённый грохот, внезапное тепло — и солнечный свет, яркий даже сквозь плотно зажмуренные веки… Медленно, со страхом Игорёк открыл глаза.

Он стоял на ослепительно белом песке, полого уходящем в прозрачную воду большой лагуны, а впереди, метрах в пятистах от него, подобно руинам крепостной стены из воды выпирал мощный хребет кораллового рифа, вдоль которого с пушечным гулом катились пенные буруны. Справа от Игорька росла скорее вбок, чем вверх сильно искривлённая пальма. Её растрёпанная крона почти касалась песка. А дальше, отступя шагов на двадцать, начинались непроходимые заросли — тоже пальмовые. Перистые листья, позвоночные стволы.

Потом пейзаж заслонила совершенно не вписывающаяся в него испитая морда, перекошенная шалой улыбкой. Знакомый перегар перебил на секунду свежее дыхание океана:

— Во гремит! Чисто в цехе! — в полном восторге просипел Сувенир. — Не хотел, да? Идти — не хотел?

Влад и Андрей тоже стояли, замерев и чуть отшатнувшись, и только глаза их перебегали испуганно с пальмы на лагуну, с лагуны — на риф.