Когда поздним вечером я вышел из леса – уставший, голодный, злой, ненавидящий весь мир – и себя самого в придачу, то наткнулся прямо на абори.

Туземец сидел на бетонной плите, косо выпиравшей из земли. Эта часть космопорта была давным-давно заброшена, уложенные некогда с таким старанием плиты раскрошились, и трава-конусовка выпихивала их одну за другой. За моей спиной бетон уже превратился в гнилое крошево, даже не напоминавшее продукт человеческих рук. Впереди, ближе к городку, плиты еще держались. Вначале шли волнами – чужая земля неумолимо отвергала их, потом обретали былую прочность.

Абори посмотрел на меня, выпуклые глаза запульсировали, настраивая фокус. Подтянул длинные тонкие ноги, будто опасался, что я сдерну его с плиты.

– Мир и любовь, – буркнул я, обходя плиту с нахохлившимся абори. Это был старый туземец, бурый цвет ложнокожи выдавал преклонный возраст. Такие старожилы частенько разражаются приступами кашля, а мне совсем не улыбалось оттирать едкую слизь с комбинезона.

– Мир и любовь, – нечленораздельно повторил абори. Я остановился. Туземцы могли лишь копировать речь, но сам факт ответа говорил о желании общаться.

Однажды я летал в космос. Нашей общине принадлежала маленькая, старая яхта, переделанная из какого-то военного корабля времен Смутной войны. Говорят, на ней даже можно долететь до ближайшего обитаемого мира.

Лет десять мне тогда было… я как раз отказался от поездки на Терру. Может быть поэтому, чтобы не грустил слишком, дядя и взял меня на борт. Полет был суборбитальный, положено раз в несколько лет проверять яхту в работе. Помню я мало что, меня очень сильно мутило, вначале от перегрузок, потом от невесомости. Но повод для гордости остался – мало кто из моих ровесников мог похвастаться хоть таким полетом…

Но сейчас, когда мы с Огариным остановились перед яхтой – матово-синей, лоснящейся, будто и не прорывавшейся только что сквозь атмосферу, я еще раз понял, какой смешной повод имел для гордости…

Шлюзовой люк был открыт, на плиты космодрома спускалась аккуратная, ажурная лесенка. На последней ступеньке, держа в руке пистолет, стояла девочка лет десяти.

Самая обычная девочка. Миленькое лицо, светлые кудряшки. Одета она была не в полетный скафандр, а в джинсовый комбинезончик с лямками на груди и какой-то смешной переливающейся аппликацией на кармашке. На нее как-то так странно падал свет, что она казалась окруженной мерцающим облаком. Если пистолет убрать, и дорисовать крылышки, то получился бы ангелок для рождественской открытки.